— Привет, милый, — сказала она

— Здравствуй, — произнес Билл и нагнулся чмокнуть ее. Рука Кэролайн змеей обвилась вокруг его шеи, но Билл выпрямился, говоря: — Я устал, милая. Как день прошел?

— Прекрасно, — ответила Кэролайн. — Потратила 76,38 фунта в супермаркете, понемногу все лучше управляюсь с финансами. Ужин будет готов в пять… у нас будет кое–что из твоего любимого.

Билл уселся в большое удобное кресло, хотя обычно садился в конце дивана, чтоб Кэролайн могла положить ему ноги на колени, пока они вместе досматривали последние минуты телеигры. Он устал, подумала она, неделя была долгой. Билл взялся за газету.

— Ты разве не смотришь? Так прямо и захватывает.

— Не-а, говоря по совести, немного поднаскучило.

Кэролайн пожала плечами.

— Утром Эмили звонила. Пригласила нас на крестины, на 6 июня, сказала, мол, лучше с этим управиться до того, как у него голос прорежется. — И она засмеялась.

— О’кей, — кивнул Билл и продолжил чтение.

Глядя на него, Кэролайн опять подумала, как же здорово, что ей есть кого взять с собой на крещение племянника, того, кто надежен и прост в общении, кто не устроит никаких сцен. Да и в костюме он выглядит вполне прилично… хотя она успела заметить, что он малость в талии раздался, наверное, она его перекармливает. Билл был мужчина почти симпатичный: обычные черты, все на своем месте, внушительная фигура, — вот только волосы немного редеют да голова чуть–чуть великовата для его тела. Зато он умел носить одежду, понимал в ней толк: через то они и познакомились, он наведывался в магазин, где работала Кэролайн. Его открытость в любовании ею, жалкая поначалу, вскоре стала лестной, и когда в конце концов он пригласил ее выпить чего–нибудь вместе, она вдруг услышала, как говорит в ответ: да, можно и вместе. Тот первый вечер был скорее приятным, нежели увлекательным, но она согласилась еще на один (во всяком случае, никого другого на ее горизонте видно не было), а скоро они уже спали вместе, и, к ее удивлению, в этом отношении он был потрясающим. Она все чаще и чаще оставалась у него дома, который он заново отделал своими руками, а вскоре и вовсе купила себе новую зубную щетку, перенесла кое–что из одежды и почти совсем не наведывалась домой. Ее последний терапевт советовал ей принимать людей такими, каковы они есть, и этот совет она приняла, как приняла далекую от совершенства внешность Билла, его рьяную любовь к ней и их совместную жизнь. В кои–то веки она впервые была по–настоящему, ощутимо счастлива — тут она была совершенно уверена.

— Десять фунтов… вот полная разиня! Мог бы тридцать восемь штук получить! — выкрикнула она.

Билл посмотрел на Кэролайн и сказал:

— Не пойму, зачем ты эту фигню смотришь.

— Это часть моей повседневной жизни, — отозвалась она, все еще не поворачивая к нему головы и удивляясь себе самой. — Знаю, что толку в этом нет, но просто не могу с собой ничего поделать. Иду рис готовить — ужин будет через десять минут.

Под взглядом Билла она перекинула свои бесконечно длинные ноги с дивана. Потом он выключил телевизор и закрыл глаза.

Кэролайн уже накрыла на стол: серые продолговатые подстилки с круглыми, серебристыми, сверху, столовые приборы в тех же тонах. Она собралась было свечу зажечь, но что–то остановило ее: Билл, кажется, не в том настроении, а кроме того, вечера теперь стояли светлые и в комнате было совсем не темно. Кэролайн налила Биллу пива и себе тоника со льдом и лимоном. Тогда она пила тоник в огромном количестве, воспринимала его почти как настоящую выпивку — и, похоже, помогало, так или иначе. Билл сел за стол, и она подала ему бефстроганов.

— Спасибо, на вид — обалденно.

Пока они ели, молчание за столом выдавало какую–то неловкость, Кэролайн, что было ей вовсе не свойственно, никак не могла придумать, о чем еще поговорить. Она встала, включила радио, и они слушали в исполнении плохонького оркестра какую–то простенькую песенку и еще незнакомую балладу Майкла Джексона. Билл, встав, чтобы очистить тарелку, сказал:

— Между прочим, я обещал вечерком заглянуть к Терри и Сью, чего–то у них до сих пор с бойлером не ладится.

— Я думала, ты уже наладил его, нет?

— Контрольная лампочка все время отключается, вот им и приходится то и дело ее снова включать, а это хлопотно. Я ненадолго.

— Ладно, тебе какое кино хочется посмотреть потом?

— Все равно — подбери что–нибудь. Уж лучше мне наладить этот бойлер, чтоб под ногами не путался и отдыхать не мешал. Мы еще увидимся. — Он небрежно тиснул ее идеальную попку и ушел.

Сью с Терри жили по соседству. Сью громка и весела донельзя и всегда носит одно и то же: легинсы со свободной кружевной блузкой, в вырезе которой видна ее непомерная грудь, — девка, да и только. Волосы у нее стрижены коротко, фигура лишена пропорций: туловище массивное, а ноги и голова — ужасно крохотные. Терри тоже здорово продвинулся по пути к ожирению, зато оба их мальчишки росли крепкими, а не толстыми и были всецело помешаны на футболе, Терри всегда провожал их на тренировочные матчи; как уверял Билл, он был пробивным папашей. Прежде Кэролайн такие, как Сью, не попадались: громкие, с излишками веса, с нехваткой образования, — она едва здоровалась с нею, когда встречала на улице, и полагала, что Сью пустила слух про то, какая она, Кэролайн, задавака, поскольку никто из соседей по–дружески к ней не относился. Когда появлялись проблески мыслей о том, что она делает здесь, живя с таким человеком, как Билл, и имея соседями Сью с Терри, Кэролайн решительно гнала их прочь. Она здорово умела жить наперекор.

Она была счастлива.

Кэролайн, обеспокоенная, лежала в постели, Билл легонько похрапывал рядом. Было пять часов утра, а ей не спалось. В полусвете разглядывала она бледные унылые стены, занавески с полосками поперек, которые, она знала, при дневном свете были темно–голубыми и цвета морской волны (просто изнанка кричащей пестроты), деревенский гардероб и в который уже раз недоумевала, как это она оказалась здесь, в этом доме, в этой жизни. Она перекатилась на живот, но от этого ребрам стало больно, невзирая на мягкость матраса, а потому она села, включила лампочку на тумбочке у кровати, отведя свет подальше от глаз Билла, и тот, хоть и поворочался немного, но не проснулся. Она смотрела на него, спящего, на его широкую волосатую грудь, что вздымалась и опадала, словно сбитое с ног самостоятельное животное, никак не связанное с его симпатичным квадратным лицом… а потом отвернулась, потянувшись за упавшей с постели книгой. Вот уже больше шести месяцев она открыто жила с Биллом, и ей было хорошо, он вызвал в ней самое лучшее, что в ней только было, успокоил ее. В остальной ее жизни все тоже было о’кей: работа ей нравилась, у нее появились новые друзья, — и все же что–то тяготило ее, и она никак не могла понять, что именно. Поддается ли она этой жизни потому, что Билл был именно тем, в ком она по–настоящему нуждалась, или потому, что оказалась там, где ей оказаться надлежало, или потому, что она почувствовала: пришло время угомониться, — а он тут как раз и подвернулся? Собственное страстное желание иметь ребенка удивило ее — как и ее ничем не омраченная любовь к своему единственному племяннику, там, за Пеннинами, в Манчестере.

Положим, Кэролайн понимала, что вела себя как последняя сучка, когда Эмили ходила беременной, но удивительное дело: вся ее горечь, вся зависть разом исчезли, стоило только родиться ребенку, — он был чист, совершенно безгрешен и очарователен. Этому дитя удалось внушить ей чувство большей близости к своей сестре–близняшке, большей тяги к тому, чем обладала Эмили, он подвиг ее, Кэролайн, ощутить, что жизнь способна стать нормальной и она, наверное, могла бы жить такой же обыкновенной радостной жизнью, какой живут другие люди. Теперь она даже стала температуру в табличку записывать, хотя еще не очень–то откровенничала с Биллом, и всегда стремилась быть более всего желанной точно в нужное время. Порой ее беспокоило, что Билл как–то сник: в последнее время он, казалось, с меньшим пылом относился к сексу, возможно, у мужчин есть встроенный радар, улавливающий скрытые внутренние мотивы. Они вели разговоры о том, чтобы сделаться семьей, подбадривала себя Кэролайн, по сути, именно Билл и предлагал это, но сейчас, лежа в постели, она припомнила, что он уже давненько ни о чем таком не заговаривал. Кэролайн была уверена, стоит этому случиться, он возражать не станет, стоит только внутри ее начать расти ребенку — не станет.

Билл по–прежнему спал, и она снова принялась разглядывать его, заметила ямочку у него на подбородке, длинную и резкую тень, отброшенную сведенным в узкий луч светом миниатюрной лампы, доброту вокруг глаз. Ну и что, что он храпит, — к этому она привыкла. Она потянулась к нему, обернулась телом вокруг его дарующего утешение торса и, хотя он забурчал и наполовину столкнул ее, все же удержалась на нем, пока сама не задремала.

Звонок в дверь раздался сразу после того, как Билл ушел на работу, а Кэролайн была уже на ногах и пила вторую чашку кофе. Наверное, почтальон, подумала она (кто же еще может прийти в такую рань?) и, когда открыла дверь, удивилась, увидев своего соседа Терри.

— Да? — выговорила она.

— Могу я войти?

— Билла нет дома.

— Знаю, я с вами хочу поговорить.

Кэролайн ощутила беспокойство. Терри выглядел ужасно, что могло бы случиться, чтоб ему захотелось о чем–то с нею поговорить? Пришло раздражение: ей надо голову помыть, а потом целую вечность волосы феном сушить, они уже такими длинными отросли.

— Что ж, заходите, — сказала она и повела его прямо на кухню. Выпить не предлагала: не хотела затягивать его визит, говорить же им друг с другом было не о чем.

Терри подтянул стул, уселся на него своим громадным задом наискосок от стола, выглядел он как–то подозрительно, словно бы собирался какую–то тайну открыть. Он буравил ее глазами, но она так ничего и не поняла.

— Ну?

— Вам известно, что ваш Билл шашни крутит с моей женой? — выговорил он наконец.

Кэролайн взглянула по пожухший кактус на подоконнике позади широко распростершегося силуэта Терри. Растению нужна вода, подумала она, оно гибнет. А вслух спросила:

— Что вы имеете в виду?

— В точности то, что сказал. Ваш Билл и моя Сью — у них роман.

Кэролайн настолько опешила, что силилась отыскать хоть какие–то чувства. Первым, какое нагрянуло, было отвращение. Как мог он спать с этим китом в обличье женщины, при ее–то толстенных слоях жира, свисающих, словно украшения из плоти, вокруг ее шеи и с запястий, при ее жуткой ходуном ходящей груди? Вторым возникло чувство неполноценности: что, если она со своим худющим телом и грудью супермодели всего лишь противоположность тому, чем обладала Сью? Третьим — замешательство: как, когда, где?

И тут она припомнила про бойлер, про подтекающий кран и неисправную духовку и впервые сообразила, что всегда это случалось вечерами по пятницам, после того, как они ужинали, но перед тем, как вместе смотрели кино и — в зависимости от показаний ее таблицы — даже сами сексом занимались.

— Кэролайн? — всполошился Терри. — С вами все в порядке? Вот, присядьте–ка.

— Где вы проводите вечера по пятницам? Где вы и где дети?

— Мы на футбольных тренировках, раньше восьми не возвращаемся. Тогда–то оно и происходило, а иногда еще и по утрам, если верить Сью.

Все казалось таким очевидным теперь, да только у Кэролайн никогда и тени сомнения не возникало, потому как она и представить не могла, чтоб хоть кто–то счел Сью привлекательной, не говоря уж о Билле. Теперь ей припомнились искристые глаза Сью, ее миловидное толстое лицо, ее заразительный смех — и она пришла в ярость. Билл знал, что она никогда не разговаривала с соседями, если могла без того обойтись, ей и в голову не приходило никогда спросить у Терри, как у него бойлер работает, будто это ее заботило. Ему все сходило с рук — прямо по соседству, прямо у нее под идеально вздернутым носиком.

Слушать дальше для Кэролайн было невыносимо. Она пошла к двери. Терри поднялся и пошагал за нею, будто их невидимой нитью связало, до самого выхода.

— Вам сейчас лучше уйти, — выговорила она громким резким голосом.

Терри захныкал:

— Она говорит, что хочет уйти от меня, чтоб быть с Биллом.

— Ну, это ее дело, — отрезала Кэролайн. — Ее чувства меня совершенно не касаются.

— Да вы что, робот какой, что ли? — изумился Терри. — Вас даже это не трогает?

— Не знаю, — ответила Кэролайн и закрыла дверь.

Кэролайн намеревалась позвонить на работу и сказаться больной, но у нее не получилось. Вместо этого она оказалась на кухне, сидела, как корни пустила, буквально не в силах пошевелиться, уставившись на стул, который только что занимал Терри и который все еще как–то неловко торчал наискосок, отчего то место выглядело неопрятно. Ее словно морозом сковало: неизвестно, как себя вести, что делать, куда идти. Часа, наверное, через два она наконец нашла в себе силы встать, подошла к ящику со столовыми приборами и выбрала небольшой смертельно острый нож с круто загнутым концом, таким, подумала, кожуру с плодов срезают. Внимательно рассмотрела нож, вертя его в руке и так и сяк, пока наконец солнце снаружи, из–за умирающего кактуса, не заиграло на его стальных заклепках и не полыхнуло в нее предостерегающими сигналами.