Тина Сескис - Шаг за край

Три года спустя

Я сижу на скамье в утопающей в цветах церкви, и аромат напоминает запахи летних лугов давно минувших лет, когда я еще была маленькой девочкой. Церковь великолепна, с парящим в выси витражом; увы, яркость его красок вызывает в моей памяти Дэниела, смятой игрушкой лежащего в своем синем пуховичке, всего в крови, так что я стараюсь не смотреть на переплеты цветного стекла. Аналой в золоте, в форме орла, и орел, стоящий прямо, и его маленькие толстые лапы напоминают мне стоящего на маленьких ножках Дэниеля, только лицо у орла неприятное, клювастое, и на это я тоже не могу смотреть. Мне все еще трудно бывать в церкви — с самых похорон.

На мне черное шелковое платье моих агентстских времен, я смущена тем, что пришла одна, это первая свадьба, на которую я попала с тех пор, как развелась. Может быть, мне все–таки следовало бы согласиться стать старшей, замужней, подружкой невесты, но я чувствую себя слишком старой, слишком старомодной, слишком согбенной жизнью, чтобы не понимать, что эта роль не по мне, — и невеста, похоже, не возражает. Я то и дело оборачиваюсь, смотрю в конец прохода, выглядывая, не идет ли она, но она — на модный лад — опаздывает, как обычно. Ловлю взгляд старого приятеля Ангел, Дэйна, которого трудно не заметить: крупный, в нарочито ярком голубом костюме и с малиновой бутоньеркой, бритая голова отсвечивает черным, — и он тоже заставляет меня думать о Дэниеле. Слегка машу Дэйну рукой, он узнает меня и после первоначального шока машет в ответ и театрально шлет мне воздушный поцелуй. Мать Ангел, Рут, сидит передо мной в переливающемся красном платье, цвет крови, которая неистово бурлит в ее жилах, — вид у нее такой же сногсшибательный, как и всегда.

Слезы подступают, и не могу понять, то ли их просто вызвали воспоминания о Дэниеле, то ли потому, что это свадьба, то ли от осознания, что люди меня узнали, разглядывают, шепчутся. Интересно, это когда–нибудь кончится, перестанут когда–нибудь указывать на тебя пальцем как на женщину, ставшую причиной смерти 24-летнего Роберто Монтейро, несостоявшегося футбольного гения? А ведь после смерти было доказано то, на чем всегда настаивал Бен: наркотики не имели к этой смерти никакого отношения, Робби умер от редкого порока сердца, о котором никто не знал, пока не стало слишком поздно.

Смотрю на алтарь и на жениха, по–прежнему терпеливо ждущего возле, заметно нервничающего. Рядом с ним его шафер, Джереми, он настолько изящен и красив, что очень трудно узнать в нем того самого долговязого парня, который давным–давно выбросился вверх тормашками из самолета, напугав меня до безумия.

Украдкой бросаю быстрый взгляд снова на проход, невеста уже недопустимо запаздывает, у викария встревоженный вид, но наконец–то звучит музыка, и, когда я вновь оборачиваюсь, показывается новобрачная… и у меня такое чувство, будто я не могу, просто не могу поверить своим глазам, потому как вот он, мой бывший муж, идет прямо на меня, а теперь уже и он увидел меня — в первый раз почти за два года. У меня все лицо словно запылало, опускаю голову, и острые сердитые коготочки слез царапаются где–то в глубине глаз, моля выпустить их. Ангел опирается на его руку, вся она словно видение непорочного очарования, моложе своих 27 лет, воздушный ореол белого шелкового тюля обрамляет акробатику ее белокурых волос. Никогда я не ненавидела ее так, как в этот миг.

Служба идет вдохновенно, но для меня она нескончаема, я, хотя и стараюсь оставаться спокойной, решаю, что, когда венчание закончится, мне ничего другого не останется, как удалиться. В таком состоянии я никак не могу присутствовать на свадебных торжествах, уверена, Ангел возражать не станет, да и после того, что она сегодня устроила, не очень–то меня это и заботит. Ну и, пока все топчутся по кругу у входа, дожидаясь, когда можно будет поздравить новобрачных, я, пригнувшись, обхожу церковь позади, пробираясь меж надгробий, и быстро добираюсь до своего обшарпанного черного «Гольфа». Двумя пинками сбрасываю с ног шпильки и, когда завожу двигатель, почти ничего не вижу из–за размытой туши на ресницах, а рыдания мои идут такт в такт с урчанием мотора. Стоянка машин расположена у задней части церкви, так что мне придется сделать круг мимо входа, мимо людей там, но это единственный способ выехать. Веду машину ровно, как только могу, и уже думаю, что мне удастся прошмыгнуть никем не замеченной, пока не вижу, как кто–то в полном парадном костюме выбегает из толпы и успевает встать перед моей машиной. Я потрясена, когда понимаю, что это он, и он с ужасом видит, что это я. Он неистово машет руками, требуя, чтоб я остановилась, а я в панике: что ему нужно? Я должна убраться отсюда, просто видеть его не могу, во всяком случае, только не сейчас, когда с ним еще какая–то, — и у меня нога повисает… Бог мой, этот миг длится целую вечность… у меня нога повисает между педалями газа и тормоза.

Я стою на кромке тротуара у проезжей части возле винного магазинчика в конце моей старой улицы в Чорлтоне, где, похоже, почти ничего и не изменилось. Никто не обращает на меня внимания, я просто женщина за сорок, рядом со мной стоит мой муж, у которого вид, будто он ждет сигнал светофора, чтобы улицу перейти.

Я молча стою под дождем, тело мое не связано с мозгом, и до меня доходит, что меня качает, что если не буду осторожна, то могу потерять равновесие и упасть прямо на дорогу. Муж, похоже, не доверяет мне, берет за руку и крепко держит, как держат ребенка, как я должна была бы держать моего собственного сына много лет назад.

Забавно, как же это трудно, когда до этого и в самом деле доходит, уйти от трагедии, которая всегда будет очерчивать тебе границы, ставя на край. Нужно полное ведро решимости, чтобы никогда не возвращаться на место исходного опустошения, оставить его позади. Это то, о чем я думала так долго. Однако, стоя сейчас здесь, я жалею, что не могу вернуться на много лет назад. Вижу грохочущие мимо автобусы, понимаю, как просто, должно быть, все произошло, как одна разлетевшаяся бутылка, оказывается, способна отделить жизнь от смерти, это заставляет меня осознать, что трагические несчастья вроде этого случаются каждый божий день по всему белу свету — и знание этого окончательно помогает мне исцелиться. Мать, которая позволяет себе на долю секунды ослабить внимание, когда ее малыш плещется в ванне, или стоит на краю бассейна, или выходит на проезжую часть улицы с оживленным движением, вовсе не неумеха и не злыдня. Такое случается, и в 99 случаях из ста это не имеет последствий: вмешивается судьба и с ребенком все ладно, вероятность не срабатывает, так что, может, все–таки Бог и есть. Мой дорогой Дэниел был одним из ста, у кого без последствий не обошлось. Я плачу по нему, тихонько, мирно, но знаю: он почиет в мире, рядом со своим нерожденным братом (я уверена, что был мальчик).

Мой сын не единственный, по кому я скорблю сегодня, и он не единственный, кто принял смерть здесь, на этом самом месте. Оплакиваю я и свою сестру–близняшку, Кэролайн, которая на прошлой неделе, на десятую годовщину смерти Дэниела, шагнула навстречу своей судьбе в обличье автобуса, оставила страшный отпечаток здесь на земле и которую мы схоронили сегодня днем. Когда мне позвонила наша многострадальная мама, я, честно говоря, не удивилась, я давным–давно знала, что жизнь у Кэролайн никогда не будет счастливой. Только еще я знала и то, что таким образом она на собственный лад попросила прощения на прощание, попыталась хоть что–то исправить, ведь это она заставила меня вновь прийти на это место и сказать слова прощания им обоим. Странным образом, но я признательна своей сестре–близняшке, ее последний в жизни шаг освободил нас обеих: ее — от пожизненной тюрьмы пагубных пристрастий и терзаний, меня — от моего десятилетнего пребывания в узилище тоски и вины. Стоя на этом жутком, заливаемом дождем перекрестке, я чувствую, как меня потоком омывает прощение — ее, себя самой, чувство это легко и ярко, словно четыре сияющих ангела, по одному на каждую утраченную жизнь, снялись с моих плеч и свободно взлетели над темными улицами Чорлтона в бесконечно раздающееся небо. После долгих целительных минут под аккомпанемент бибикающих сигналов, визжащих тормозов, прерывистого пиканья на время перехода и шелеста расплескиваемых шинами луж я наконец–то соображаю, что время уходить. Безо всяких слов мы поворачиваемся и идем обратно к нашей машине.

Схожу с выложенной гравием дорожки, и мне недостает ободряющего хруста под ногами, напоминающего мне, что я всамделишная, что я на самом деле по–прежнему здесь. Тихо иду среди полевых цветов, качающихся от ветерка и пчел, от великолепного дома в григорианском стиле вниз к игровой площадке рядом с беговой дорожкой. Никто на меня особо не смотрит, я просто еще одна хорошо одетая мамаша со стареющим лабрадором и двумя маленькими детьми. Вчера я впервые за десять лет приехала в Манчестер на похороны своей сестры, а сегодня (испорченная натура!) у меня такое чувство, что мне как–то легче шагается по земле. Ветерок дует холодный и очищающий, несмотря на солнечный свет, несмотря на ясное обещание утра середины мая, и погода отвечает моему настрою на отпущение грехов. Забавно, насколько легко оно дается, стоит только в действительности окончательно сойтись с чем–то в противоборстве, уйти от этого прочь, оставить его наконец позади. Я понимала, что не смогу вынести возвращения на север в одиночку, так что муж приехал со мной, само собой, и мама, и, конечно же, моя дорогая подруга Ангел, единственный человек, не считая Саймона, кто вошла в обе мои жизни и знает меня и как Кэт, и как Эмили. Кстати, она по–прежнему зовет меня Кэт — и никто из нас не возражает, хотя дети порой и задают вопросы. Когда–нибудь я расскажу им всю историю целиком, это мой им должок.

Десять лет уже прошло с тех пор, как умерли Дэниел и мое неродившееся дитя, шесть — как я снова вышла замуж, и я благодарю Бога за двух ниспосланных нам девчонок. Я рада, что они не мальчишки, по–моему, с ними было бы намного труднее, но, признаюсь, поначалу я испытала шок, когда выяснилось, что у меня двойня. По крайней мере, они не во всем одинаковы и одарены, слава всем святым, близостью, какой у меня с Кэролайн никогда не было, и я обожаю их обеих совершенно одинаково.

Оглядываясь назад, полагаю, что наш с Беном развод был неминуем. На мой взгляд, было бы слишком ожидать, что мы могли и дальше продолжать жить вместе, после того как он меня опять отыскал. Все это было крайне тяжело: ужасающе скандальная известность, да еще пресса раскапывала всю историю гибели Дэниела и моего бегства из семьи, гнет от того, что становишься текущим объектом публичной ненависти (Роберто Монтейро, даром что всегда был героем, ныне обрел статус абсолютного поклонения, очередного Богом данного отрока, который никогда не станет старым), моя борьба за избавление от наркотиков, как выяснилось, в этом мне, в общем–то, помощь не требовалась. Впрочем, все это было ничто в сравнении с нашим горем по умершим детям и моей жуткой виной из–за Робби, которого я, по–моему, немного любила, и не только потому, что он был на Бена похож, но и его самого тоже. Мы с Беном оба терзались ревностью к тем, с кем дошли до любовного соития, хотя нам и не нравилось признаваться в этом: я‑то, может, и переспала с красавцем молодым футболистом, зато он переспал с моей сестрой. Слишком уж это было мрачно. Думаю, решающим доводом стал гнев Бена на мой побег, он уже не мог пересилить себя, едва спало облегчение от того, что он меня разыскал, и мы вдруг опустились до мелочных дрязг по пустякам быта, ссор, полных ярости, ревности и отторжения. Когда прошел почти год, а ничего не складывалось, то показалось проще расстаться, чем тянуть с попытками, хотя поначалу Бен этого и не хотел… но в конце концов я ушла и некоторое время жила у мамы. Мне кажется, под конец мы оба извели себя до крайности.

Когда мы спускаемся еще ниже с холма в поля, я отстегиваю у Чарли поводок, и он прыжками уносится прочь, уже не так быстро, ему ведь почти одиннадцать лет. Мысли мои сами собой все еще витают где–то, когда я пускаю девочек побегать: в последнее время мне с ними немного полегче, я чуть–чуть меньше паникую, меньше впадаю в паранойю, что их украдут, или они утонут, или их переедет машина.

Последующее мое замужество сотворила не кто иная, как Ангел. Кто бы мог подумать, что для нее все кончится тем, что она сойдется с одним из друзей Бена, еще одним скучным парашютистом–бухгалтером, коли на то пошло? А вот же, она прошла лечение, бросила наркотики и воровство, перестала спать с мужчинами за деньги — и я рада за нее. Она всегда собиралась выйти замуж удачно, она как раз из таких девушек, и вот теперь ее мерзавца — богатого ухажера — сменил обожающий ее богатый муж. Она уловила недюжинные способности Тима, и он оказался очень выгодной партией, да еще и относился к ней как к сказочной принцессе, какова она и есть. Не знаю, как она выкручивается, но Тим попросту принял ее прошлую жизнь, он по–щенячьи привязался к ней с того самого момента, как мы их познакомили, в то первое Рождество после того, как Бен нашел меня. Понадобилось время, чтобы Ангел полностью раскрыла Тиму свои объятия, зато сейчас она одаряет его преданностью львицы своим детенышам, как, к слову, и меня. В казино она, разумеется, больше не работает, в настоящее время получает удовольствие от свободных падений с высоты 10 000 футов[28] над южной Испанией да от торговли акциями на своем ноутбуке: Тим научил ее, и она выказывает в этом блестящие способности, ум у нее всегда был отточенным.