… но нет. Открыв глаза, мой взгляд уткнулся в серую, дряблую стену. И, можно было бы

свернуть, оправдать всё это отсутствием ремонта «вот уже как двадцать лет» в том или ином отделении заурядной больницы, однако… отчетливый запах сена, странных трав вновь вернул в мое сознание лица моих новых знакомых: Доктора и его Помощницы, Беаты. Не подвело и звучание: нет ни привычного гудения техники, люминесцентной лампы или пиканья кардиомониторов (как в кино). Ничего… что б сулило мне возвращение в «цивилизацию». Стремительный разворот — взгляд около. И снова пациенты, подобные мне: правда, кое-кто настолько перебинтованный, что, скорее всего, действительно ранен, а не изображал сие или слегка травмирован, как я. Кто-то дремал, кто-то разговаривал между собой, а кто-то смиренно ел, сёрбал из коричневой неглубокой миски какую-то похлебку.

Страх вновь стал возрождаться в недрах моей души и проступать мурашками по телу: а что… если вокруг — не притворство? Что, если вокруг — всё реально? И, какой бы подноготной у сей изоляции не было, и насколько добрыми и бескорыстными не были люди здесь, как выбраться отсюда, убраться долой? Как прорваться к Калининграду, домой, при этом в тайне сохранить свое происхождение и всё то, я что помню и знаю? Поляков не любят. Хм, удивительно, как по мне, это — одна из самых мирных и добродушных стран в Европе (хотя, может, я «не в тренде»?) А так как всех нас ровняют с ними: русских, украинцев и белорусов, — славяне, то значит, и я — враг? Но если да, то почему тогда Помощнице всё равно? И как много таких… лояльных? А Врач? Ему можно доверять, или он — такой же пленник политики, как и остальные?

— Проснулась? — послышался тонкий, нежный женский голос где-то сбоку от меня. Невольно вздрогнула я, тотчас перевела взгляд — Беата. Несмело улыбаюсь.

И опять этот немецкий язык, натянутой струной звучит прямиком из моей нерадивой, в плане лингвистики, памяти.

— Да.

— Голодна? — еще шаг ближе и замерла рядом, скользя изучающим взором по телу (машинально сжимаюсь я от такого внимания). Продолжила та: — Болит где?

— А? Н-нет, — качаю головой. Но, движение ближе, присаживается около кровати девушка, мигом дотрагивается рукой сначала к моему лбу, затем — к щекам. Испуганно шепчет: — У тебя жар!

Невольно пожимаю плечами — и только сейчас осознаю, что дрожу, непроизвольно натягиваю на себя покрывала все сильнее. Криво улыбаюсь, прожевываю страх.

Растерянное молчание.

— Сейчас принесу Absud[4], жди, — шепнула Помощница.

* * *

Мало что помню из последующего. Пришла в себя, судя за сумерками за окном и оживленностью в помещении, только к вечеру.

Скользящий взгляд около. Попытка совладать с собой, вспомнить, где я и в каком странном абсурде ныне обитаю. Поежилась. Ничего и никого знакомого вокруг. Казалось, будто я — маленький ребенок, потерявшийся в громадном мире, где нет ни единой живой души, кто мог бы помочь, поддержать, успокоить. Никого родного, к кому можно было бы прижаться… Раньше я, как-то, это не осознавала, ведь даже после Ани у меня оставался Ярцев, а после Миши… должен был быть Гоша. Но сейчас — в этой глуши, в жути всего непонятного и непривычного, страх заживо сдирал кожу, оголяя душу перед черствым, беспощадным прозрением.

— Анна? Проснулась? — послышалось где-то около меня, а затем шуршание, неторопливое движение — и склонилась надо мной Беата. Нежная, теплая улыбка… Странная девушка, эта Помощница, своей заразительной добротой она порождала во мне ответные чувства, и в ее присутствии на душе становилось, к удивлению, так тихо, спокойно и, действительно, уютно. Но какой шанс, что это — не притворство с ее стороны? Что нет тайного смысла, и она не ищет какой-то своей, определенной выгоды, корысти? Хотя… что с меня сейчас взять? Даже одежды не осталось. На органы пустить? Чушь собачья. По-моему, если весь этот их «древний» мир — не фарс, то они явно безумно далеки от этой великой идеи и несусветной жути. И, тем не менее, страшно ей, им доверять,

но и… без этого, что тогда мне остается?

* * *

Жуткие были последующие дни. Помню урывками, смутно. В основном только замученное, уставшее лицо Беаты. Казалось, она не отходила от меня ни на миг: то поила какими-то отварами, то растирала странной, мерзко пахнущей, мазью, то делала компрессы чем-то холодным и до одури раздражающим, однако… спустя мгновения сразу становилось легче…

Волей Божьей (как утверждала девушка) и дюжим усердием (мое мнение) Беаты, наступил, наконец-то, день, когда я открыла веки и сполна, без пелены, без боли и мути в очах и теле…. ощутила окружающий мир. Впервые полноценно поесть… и попытаться встать на ноги.

Сдружилась, невольно сблизилась я с этой Помощницей, веря (пусть и глупо, недальновидно) ей… как себе. И хоть не впустила ее в свою душу, не раскрыла ей все свои карты, и даже толком не выспросила, где мы конкретно находимся, и что вокруг происходит, ее советам я следовала как неоспоримым канонам. Более того, она сама уже догадалась, что я не особо в ладах с языком, потому кроме объяснений и доходчивых фраз, по тихим, спокойным вечерам стала та мне помогать познавать сие странное наречие и язык в целом.

Вырваться отсюда, сбежать… без явной чьей-то помощи я не только не осмеливалась, но и не надеялась, не собиралась. Ведь сия затея глупая — и невероятно страшная, учитывая… что кроме этих двух (Беаты и Врача, Хельмута), мало кто выказывал ко мне симпатию (не знаю почему, то ли видя во мне неприятеля, то ли угрозу, то ли еще за что-то порицая. Даже та же Адель, тучная повариха с кухни (где я теперь помогаю ей, зарабатывая себе кусок хлеба и похлебку), и та… нет-нет, да кидала на меня презрительные взгляды, гаркала и обзывала, если я делала что-то не так. А как? Учитывая, что это не у плиты стоять макароны варить, или тот же фарш через мясорубку пропускать. Окститесь, никаких благ нашей цивилизации.

* * *

— Не понимаю я, как вы так живете! — не сдержалась я и рявкнула, бросив обратно в таз с водой не достиранные бинты.

— Как? — удивилась Беата и подошла ближе, взгляд мне на руки (туда, куда и я уткнулась сейчас взором — на мозоли).

— Да как? — тяжело вздыхаю, очи повела около, подбираю безопасные слова. — Вот так, стирка вручную, без дополнительных средств. Спасибо, что хоть повязки кипятите. Но… обеззараживание воды серебром? — обмерла я разведя ладони в стороны, и снова по лезвии ножа рассуждения. — Черт дери, неужели…?

— Анна! — взволнованно вскрикнула, перебивая меня, Помощница (как обычно это бывает), когда я ругаюсь (да уж, та еще нелепая шуточная привычка со времен универа).

— Извини, но… Беата, разве никто из ваших… местных не путешествует? Разве… да тем же лекарским делом, опытом, вы что, не обмениваетесь? Как же лекарства, хирургические инструменты и прочие гениальные изобретения? И, вообще, мир, в котором вы живете, — сумасшествие!

— Ты о чем сейчас? — обомлела девушка, выпучив глаза.

Поддаюсь, всматриваюсь ей в очи.

— Ну, элементарная гигиена! Туалеты! У вас люди выливают, вываливают всё это, прям, на улицу!

Удивленно вытянулось ее лицо.

— Вообще-то, говорят, наш край в плане гигиены самый продвинутый. У нас даже замки построены с учетом отдельных туалетов, в то время как в остальных, они это делают, якобы, прямиком из окон! И медицина у нас на уровне. Хельмут обучался у самого Пфальцпайнта! Да и не каждое комтурство может похвастаться лекарем, который проводит операции. А ты говоришь, что мы — отсталые, что окружающий мир — сумасшествие. Наш Орден всегда славился отличными мастерами своего дела, способными не только безопасно извлечь стрелу, но и зашить вспоротое брюхо. К нашему Хельмуту даже из Польского Королевства тайком приезжают, выдавая себя за местных, лишь бы он помог.

— Или ты, — машинально добавляю я, зная, не понаслышке, ее чудотворное мастерство Знахарки. А в голове жуткие слова, мысли крутятся, бесятся, поражая своим смыслом. — Орден, стрелы, Польское Королевство? Вы каким годом живете? Или вы реально верите в то, что здесь происходит? — обмерла я, болезненно прикусив язык, понимая что сболтнула лишнего.

— В смысле, каким годом? — оторопела Беата.

— Как далеко мы от Берлина, или какая у вас столица? — не унимаюсь я, игнорирую, желая убежать от идиотски излишнего откровения.

— Столица? Резиденция великого магистра в Мариенбурге, — ошарашено, едва слышно шепчет.

Черт, обмерла я, потирая пальцами века.

Взмолившийся взгляд на подругу. Нельзя отступать.

— А карты, что-нибудь есть у вас?

Несмело пожала та плечами.

— Й-я не знаю. Может у Хельмута в книгах есть что?

— О, книги! — словно прозрела я. — Можешь их показать?

— У него надо спросить. Никто не смеет их трогать без его ведома. Уж слишком они дороги для него.

Закивала я в понимании головой. Победно улыбаюсь.

А та с испугом пялиться на меня, боится дышать.

— А ты умеешь читать? — от удивления дрогнул ее голос (коротко, тихо, шепотом, да так, чтоб никто лишний не уловил).

Обомлела я, уличенная. Вмиг побежали мурашки по телу.

И что теперь ответить?

— Немного.

Удивленно вздернула та бровями, скривилась.

— Ладно, если хочешь, вечером обычно наш Доктор садится у себя в кабинете и начинает читать. Принесем пару свеч, у Адель попросим, подмаслимся, а там попробуем выспросить про эти твои карты. Только не говори больше никому того, что мне тут наворотила, — немного помолчав, добавила. — Пожалуйста. У нас и так… многое считается вольнодумием и едва ли не на грани колдовства и ереси…

— Ереси? — в ужасе переспросила я.

— Да. А ты еще такие… пылкие речи ведешь. Братья-рыцари и полубратья хоть и добрые, заботливые, однако…. прежде всего, — посланники Церкви, а уж потом — лекари и воины.

* * *

— Карты? — округлил от шока очи Хельмут. Взгляд то на смелую Беату, то на меня. — Зачем они вам?

— Анна хотела бы посмотреть на них, может…. какое название вспомнит, а там и то, откуда она.

— Название? — резвый полноценный разворот, пристальный взгляд ей в лицо. — А она умеет читать? Анна?

— Нет, но, а Вы могли бы…

— Самую малость, — перебиваю ее, обличая себя осознано. Не особо мне нравится врать этим двоим, но уж с таким точно попадусь, и тогда уже на доверие этого мужчины вряд ли мне можно будет рассчитывать.

С укором, колкий взгляд Беаты на меня — не обращаю внимания.

Проморгался наш Доктор, немного помедлил, но встал. Шаги к стеллажам и достал оттуда полуразвалившуюся книгу (листы-вставки, или так, выдранное, но всё это разбивало сей фолиант до кипы неуклюже громадного размера).

Положил на стол и стал аккуратно, нежно листая страницы, искать необходимое. Еще немного — и моему взору явилось нечто непонятное, вручную рисованное мракобесие. Размером примерно в два альбомных листа, эта «карта» сворачивалась несколько раз, чтобы в итоге поместиться в книгу. В местах стыка все было затаскано, затерто до неузнаваемости, а в остальных местах — нелегко было прочитать слова (хоть и подчерк был идеален).

— Латынь? — не выдерживаю и выстреливаю взглядом на, утопающего в интересе, жадно следящего за моей реакцией, Врача.

Вздернул бровями.

— Местами.

— Ну, а где Берлин, Варшава, Вильнюс, Лондон, Париж? Рим, в конце концов? Хотя вот, — тычу пальцем по карте. — По форме вижу Италию и Великобританию. А мы где? — отчаянный взгляд на Хельмута.

Немного помедлил, но поддается. Взор уткнул в бумагу.

— Вот, вот здесь. Правление Ордена, комтурство Бальги, каммерамт[5] Цинтен.

— Бальги? — удивленно переспросила я и рассмеялась. — Ордена? Вы о чем это? Когда всё это могло произойти? Неужели за считанные дни весь мир перевернулся? Но, а Бальга, что там от нее же осталось? Одни руины.

— Побойся Бога, Анна! — гневно воскликнул Хельмут и тут же потянул книгу на себя, схватил в руки и стал учтиво заправлять карту обратно. Метание взглядов то на меня, то на свои ловкие руки. — Не смейте говорить таких больше вещей, никогда!

— По-вашему, какой сейчас год? — не унимаюсь, рублю до конца (нет у меня больше сил жить в этом сумасброде, я хочу понять где я и кто я).

Обомлел молодой человек, немного помедлил, но все же ответил:

— 1453 год от Рождества Христова.

— Что? — невольно подалась немного назад, шаги наощупь. Смеюсь над этой юродивостью или слепым невежеством. — Да как вы можете так говорить? — развожу руками. — Сейчас же…

(силой заставляю себя заткнуться, видя на их лицах неподдельный ужас)