— Ну…. теперь у неё есть оправдание. Терпи.

— Лиль, ты опять?

— Что Лиль? ЧТО ЛИЛЬ? — не выдерживаю и рявкаю на него.

— Да тише ты! — живо оглянулся по сторонам (а я игнорирую, пристально всматриваюсь в лицо этому мерзавцу). — Я же просил, не начинай. Сама знаешь, что я всего этого не хотел.

— Я-то знаю, а вот она? На что обрекаешь? Жену, ребенка? Или это так — опять… «временные трудности»? Да?

Смолчал, взволнованно сглотнув слюну. Опустил голову.

— Вот именно… даже сказать нечего, — продолжаю.

— Лиль…

— Ну? Говори.

Глаза в глаза.

— Неужто, это нас разведет?

Горько рассмеялась я, взгляд около, а затем снова на Михаила.

— Да нет, что ты, — откровенно язвлю. — Это так — ПМС.

Отчаянный, болезненный (его) вздох.

— Ладно, — внезапно (или же, наконец-то) голос сего гада становится привычным: черствым, грубым, с налетом презрения (нет, не конкретно ко мне, а ко всему живому в целом). — Хватит сопли лить, поехали к тебе.

Нагло, дерзко хватает за руку и тащит за собой на выход. Словесно сопротивляюсь, хотя физически — ведусь.

— В смысле? — искренне удивляюсь я. — У меня еще пары, модуль, да и семинар у этого придурка.

Выбрались на улицу.

(КГТУ. Удивительное местоположение для университета. Нет, добираться-таки — самый лучший вариант, а вот что по поводу уюта и замкнутости «студгородка», то его, почему-то, тут, практически, не предусмотрели. Сплошная суматоха с самого утра. Будучи как на ладони и находясь в самом сердце города, рядом с (по факту) главной площадью, и с, не меньшего размера, стоянкой, а также сбоку от центрального Собора, Северного вокзала, ФСБ, ФМС и прочих ключевых объектов (принимающий в день по несколько сотен посетителей), сквер сего учебного заведения больше напоминал проходной двор, нежели «закрытое общество», «тихую обстановку» рядом с «храмом знаний». Может, конечно, в этом и нет никакого минуса, но меня сие, почему-то, конкретно раздражало, и я, даже бы сказала, бесило).

— И что? — гаркнул Ярцев. Замер, силой разворачивая, заставляя встретиться лицом к лицу. — Прям вот… ну никак?

Саркастически хихикнула. А самой мерзко — причем, даже уже не от него, а от себя самой. Ибо фактически уступаю, даже сейчас. А ведь решила, еще вчера решила, что всё, точка. В отношениях с ним — точка, и в мести своей (пусть так и не свершенной) — ТОЧКА. Конец этой безнравственной подстилочной жизни. КОНЕЦ.

Беременность Ирки всё поменяла на корню. И плевать уже… кто на что надеялся, и кто для чего что делал, как унижался и как играл. Плевать. Пусть… хотя бы у этого ребенка будет шанс… на нормальную жизнь. То, чего у нас не было с Аней.

Решаюсь на прощание поиздеваться над нерадивым будущим папашей.

— Ну, хочешь… в машине?

— ЧЕРТ! ЛИЛЯ! — ух, закипел, завелся моторчик с пол-оборота! — Я же тебе уже сотню раз говорил! Я не какой-то там гнилой пацан, а ты — не простая девка. Для меня — не просто шкура. Ты моя, понимаешь? — обнял нагло, при всех, совсем не боясь раскрыться, притянул к себе. Ласково коснулся кончиками пальцев щеки, провел вдоль скулы к губам и замер. — Ты — моя девочка, и я тебя люблю. Ну? — схватил за подбородок и поднял голову вверх. Глаза покорно встретились. — Малышка, не дуйся. Я всё разрулю, как всегда разруливал.

— И как можно… беременность жены разрулить? — рычу гневно. Вырываюсь, шаг вбок. Невольно поддается. А затем и вовсе становится ясно почему — раздается громкая мелодия телефона.

Привычный жест, давая установку молчать, и тут же принимает звонок. Торопливые шаги подальше от меня, куда-то в сторону.

— Алё. Котик, привет. Нет, на работе… Да-а, по делам…

Уже не слушаю, и не смотрю в его сторону — поспешный разворот. Зажмурила глаза и замерла в обреченности. Сейчас я как никогда понимаю поступок Ани. Оба ее поступка. Чувство собственной никчемности, не просто сводит с ума, оно, словно коварный змей, жестоко, беспощадно шепчет на ухо, требуя…

— Девушка, де-вуш-ка! — кто-то позвал меня за спиной. Живо оборачиваюсь. Мужчина (старый, потрепанный, грязный, зловонный) вдруг потягивает мне мою сумку. — Вы уронили.

— Я? — оторопела, как идиотка: причем не так от своего промаха, как от его поступка. — Б-благодарю, — несмело забираю протянутое (опять зажимая коряво у руках вместе с тетрадью и ручкой)..

— Можете проверить, я ничего там не брал, — внезапно добавил и ткнул пальцем на трофей.

Растерялась я еще больше. Чувствую, что краснею.

Неужто этот бедняк, будучи гораздо ядренее моего измученный жизнью, в итоге… куда нравственней и порядочней, чем я?

Еще миг — и, словно очнувшись от дурмана, тотчас ныряю в сумку, (запихивая за одно свою канцелярию) достаю оттуда кошелек.

— Ну вот, видите, — искренне улыбнулся старик. — Так что не переживайте, — ухмыльнулся, проведя рукой по усам. — Доброго дня.

Неторопливый разворот — и пошагал в сторону проезжей части, через парковку.

— Стойте! — живо кричу и кидаюсь ему вслед.

Покорно замирает, полуоборот. От удивления даже вытянулось его лицо.

— Да?

Мигом подлетаю ближе и сую ему (доселе выскобленную) всю свою наличку.

— Возьмите, пожалуйста, — несмело, коряво…

— Да ну, что ты. Не надо. Я же так… от души хотел помочь.

— Вот и я хочу, тоже от души. Пожалуйста, — тычу настырнее.

И вновь отмахивается.

— Да не дури голову! Куда мне столько?

— Мужчина, пожалуйста, возьмите. Вам куда нужнее моего.

— Дочка, не чуди, — смеется.

— Дяденька, пожалуйста, — отчаянно веду, словно у судьбы прошу прощение. И снова тычу едва уже не под нос ему. — Пожалуйста.

Еще миг метаний взглядов — и поддается.

— Береги тебя Бог.

— И Вам всего лучшего. Спасибо за то, что такие как Вы — еще существуют.

Ухмыльнулся.

— Лиля? — вдруг послышалось за моей спиной.

Странный, жуткий голос, отчего прошибло с головы до ног. Поежилась.

Оцепенела, боясь повернуться: так если бы кто-то из мертвых сейчас рядом со мной восстал.

(старик еще раз поклонился и спешно подался прочь — уже не реагирую на него)

А… ужас обступает меня, уверенно вырастая прямо перед глазами.

Боюсь моргнуть, жадно выпучив, округлив очи.

Ухмыляется мужчина, морщится от странных чувств.

— Реально, ты? — лицо просияло и глаза заблестели от неподдельной радости. — Черт! Охренеть…

Не шевелюсь, лишь иногда нервно сглатываю слюну.

— Чего молчишь, грешница? — не унимается. — Неужто не признала? Вроде, не сильно изменился.

Но еще миг — и на гребне обиды поднимаются остатки моих сил, неся с собой нечто невообразимое: резво, дерзко, со всей горечью и ненавистью — плевок. Харкнула ему прямо в лицо. Гневно, с отвращением скривилась. Пристальный, сверлящий взгляд несколько затяжных мгновений, впившись в супостата, — и разворот. Быстрые, на грани бешенства, шаги, куда глаза глядят.

— Лилька! Лиля, СТОЙ! — слышу, орет, зовет меня уже мой Мишаня. Бежит вдогонку. А вот от прошлого — ни звука, ни действия.

За что, бесспорно, премного… благодарна.

* * *

Нагнал меня Ярцев уже у Северного вокзала.

— СТОЙ, б***ь! — живо хватает за локоть и тащит на себя. — Куда ты? Что случилось?

Жадно пучу глаза, чтобы не разреветься. Изо всех сил пытаюсь скрыть, сдержать свою дрожь.

— Ничего. Отпусти меня, — вырываюсь, хотя и не ухожу.

— Да что случилось? Чего ты так резко убежала? Из-за Ирины?

— А из-за кого еще? — чувствую, как сия тема, мысль дает силы играть и притворяться. Немного расслабилась, успокаивается дыхание.

— Я думал, тебя это уже не коробит.

— Не теперь.

— Ну, Лиль…

— ЧТО ЛИЛЬ? Ведь ты мог, мог на ней не жениться, со мной остаться, моим и дальше быть!

— НЕТ, ЛИЛЯ! НЕТ! — грубо перебивает, орет (невольно плюясь) в лицо. — Не мог. И ты знаешь почему. Я тебе уже тысячу раз повторял. Или тебе напомнить, что у меня был бизнес?! Да еще какой! И как эти твари у меня его отжали! Каждая вошь так и норовила урвать для себя кусок, ноги об меня вытирала. Как угрожали, как прессовали. А женитьба на Ирине — решила всё. Так что НЕТ, Лиля. НЕТ. С волками жить — по-волчьи выть. Иначе ни хрена бы у нас с тобой не было! Ни хрена!

— А у нас и так ни хрена нет! У тебя — своё, у меня — своё. В том-то и дело, Миш! В том и дело, что НАС — нет!

Прикрыл веки и шумно, тяжело вздохнул Ярцев, подавляя бешенство.

А я уже тише говорю, учтиво, практически, шепотом:

— Да и бизнес твой… сам говорил, не такой уж святой был. Так что… грех жаловаться.

— Лиля, — живо перебивает. Взгляд в глаза. Отвечаю той же уверенностью и холодностью (гордо задрав нос), внимательно слушаю. — Давай не будем ссориться. По крайней мере, не здесь.

— Я с тобой никуда не поеду, — резко, жестко сычу.

— Не хочешь — не надо. Но давай, хотя бы, в машине поговорим.

— О чём? — едко.

— О нас. Потому что для меня «мы» всегда были и будем. У меня семья с тобой, а не с ней, даже если в паспорте — иначе.

— Сукин ты сын. Знаешь ты это? У тебя ребенок скоро родится!

— Ты тоже можешь мне родить.

Рассмеялась желчно, давясь осознанием услышанного. Закатила глаза под лоб, отвернулась на мгновение.

— А что ты думала, я отступлюсь? И, вообще, будто этот вопрос стал впервые.

— Я. не. хо-чу. быть. твоей. любовницей, — мерно, четко, едва не сплевывая слова в лицо. — Я устала тебе это повторять!

— Лиля, гад этот скоро сдохнет, все дела перейдут ко мне — и я на**й пошлю эту твою Ирку.

— Мою, да?

(игнорирует)

— Разведусь и женюсь на тебе. Тебе, б***ь, сколько еще раз это повторять? Сколько ты можешь ворошить все это? И ныть?!

— Ныть? — язвлю, нервно кивая головой. — Конечно, ныть. А ребенка куда денешь? Тоже… за ноги в прорубь, как и Ирку? Разведется он. Да никогда этого не будет. Даже после смерти старика, ты будешь ссать и страшиться мнения его лизоблюдов. И не надо мне тут втюхивать. Живи, как знаешь… но без меня.

Вдруг резкое движение — впритык, хватает за затылок и притягивает к себе, замыкая в стальных объятиях. Пытаюсь выдраться силой — тщетно, слабее этого подонка. Еще трепыхания — и покорно замираю, невольно закрыв глаза; внимаю жесткому шепоту:

— Ты — моя. Так было, и всегда так будет. И ты родишь мне детей. И всё у нас будет с тобой хорошо. Так что бросай брыкаться. А Ирка — … есть Ирка. Не твоё это дело. Как и залёт её. Тем более, сама знаешь, я всячески этому препятствовал. Но… видимо, на роду написано. Как и то, что две бабы у меня. Но, что есть, то есть. Так что терпи… молча.

Нервно шмыгаю носом, догорая на пепелище твердой самоуверенности.

«Хреном тебе на лбу написано, а не на роду. Будто я не знаю, что не одна у тебя я такая. За года, что со мной, троих лично видела. Разве что, из постоянных — только я».

— Поехали к тебе, — неожиданно шепчет. Уже более мягко, добро, словно заговор.

Господи, только не обратно. Только не в эту петлю безысходности и никчемности. Я же не выдержу.

Отпускает (послабляет хватку, а затем и вовсе шаг в сторону, хотя руки все еще на моих плечах — отчего резко распахнула я веки). Взгляд в лицо.

Проглатываю слёзы.

— Пошли, Лиль. Всё наладится. Только верь мне. Хорошо? — приблизился, так что ощутила его дыхание.

Глаза встретились.

Попытка (его) поцеловать меня, но, тут же, увиливаю, словно страшась обжечься.

Сдержался, лишь тяжело вздохнул и скрипнул зубами.

Первая решаюсь пойти обратно, в сторону универа, на стоянку.

Поспешно последовал за мной.

Иду, бреду, едва переступаю с ноги на ногу, заплетаясь, словно пьяная, виляя между машинами. Тихо молюсь Господу. Если, конечно, я на это способна, и если этот бред можно назвать молитвой. Казалось, сей путь — по эшафоту прямиком в ад. Я же не сглуплю? Не отступлюсь? Снова не полезу в западню? Не растрачу свои силы сопротивления на нелепую тарабарщину?

И вдруг — вот оно. Глаза впились взором в знакомое лицо, как в святой лик — очи послушника.

Резко торможу, разворот — и дерзкий, отчаянный взгляд на Ярцева. От неожиданности даже оторопел тот. Пристально, с опаской уставился мне в глаза.

— Что?

Ухмыляюсь, словно смертник, своей скорой победе. Своей свободе.

— Почему ты никогда не спрашивал, люблю ли я тебя?

Обомлел. Бледность волной обдала лицо.