Кеша забыл об Оле. Он мыл фрукты, старался не встретиться с Нинкиным упорным взглядом, который ощущал разгоревшейся щекой: Нина, как Дамба Цыренку, ударила его ниже пояса.

— Конечно, выздоровеешь, — ответил нарочито небрежно.

Ему нравилось мыть ей фрукты. Сейчас она дотронется до груши, начнёт есть и воскликнет: «Ой, как вкусно! Где ты такие взял? А я всегда покупаю жёсткие».

— Знаешь, что я придумала? — Она всё пыталась перехватить его взгляд, а он ещё не освободился от её вопроса и отворачивался. — Зачем ты будешь здесь простаивать? Варя говорит, у тебя тут вагон больных. Есть тяжёлые. Начинай их принимать. Телефон — в твоём распоряжении, квартира — тоже. Оля придёт, разогреет тебе поесть.

— А ты?

— Что я? Я ревновать тебя больше не буду. Теперь-то чего мне тебя ревновать? Так ведь? Уединяйся с кем хочешь. Ты же меня теперь не бросишь? — Всё-таки он не выдержал, посмотрел на неё. И зажмурился. Сразу сел за стол, стал резать громадный ташкентский помидор. — Я знаю, не бросишь.

— Ерунду болтаешь, — сказал он с полным ртом. — Ты мне не морочь голову. Ты что будешь делать, пока я хоровожусь тут с больными? — Кроме Нинкиного, звучал в нём, не замолкая, ещё один голос — всё говорила та женщина из Дворца, уговаривала: крепко любить друг друга, уважать интересы друг друга, верить друг другу. А как же любить, если он будет занят целый день? — Дура ты, Нинка, — перебил он ту женщину, попытался улыбнуться, а вместо этого осклабился, — болтаешь всякие глупости. Я тут торчу по делу. Больные подождут. Дело у меня тут — главное, — крикнул он сердито. — Нет, ты мне скажи, где ты собираешься находиться, когда я тут с больными?

— Я же теперь выздоровела! — тихо сказала Нинка. — Правда? Я пойду на работу.

Он и теперь не посмотрел на неё, хотя ему очень нужно было понять, верит ли она сама в то, что болтает? Закурил. Давясь дымом, заворчал:

— Другие бегут с работы, а ты — на работу!

— Я вернусь вечером, а ты — дома, ждёшь меня, — вдруг тихо засмеялась Нина. — Завтра ждёшь, послезавтра, всегда.

Он посмотрел на неё. Одной рукой Нина держала грушу, другой — подпёрла подбородок и, оказывается, разглядывала его лицо: отдельно губы, отдельно щёки, отдельно лоб. Есть Кеше расхотелось. Нинка смотрела на него, как никто никогда не смотрел.

— Ну, чего, чего уставилась? — срываясь, крикнул он, вскочил, снова сел. Затушил сигарету. Закурил новую. Что делается с ним, он не понимал. Больше всего ему хотелось, чтобы она продолжала так смотреть, всегда, вечно.

— Ты ешь! — ласково сказала Нина. — Медведь ты медведь, из лесу, неотёсанный. Ты слова-то хоть какие ласковые умеешь говорить? Да ты ешь, я тебе специально драчёну сготовила, а ты тянешь время, она ведь остынет. Холодная она невку-усная, — пела Нинка, и от её голоса его лихорадило. — Я тебе объясню. С девятнадцати лет я привыкла работать. Мне интересно работать. Чужую душу выпустить в мир. Знаешь, сколько книг я выпустила? Целый шкаф книг! Сколько судеб… Я с утречка разберусь с самотёком, ты — с больными, а вечером… — засмеялась она. — Кеша, ты чего такой скучный в Москве? Ты у себя вроде повеселее был. Правда? Так выздоровею я или нет, скажи.

Ни одной мысли, ни одного слова не было в его голове, он плохо слышал, что она говорит. Она была рядом, и это самое главное на сегодня. Машинально, не ощущая вкуса, стал есть. Драчёну он тоже ел впервые.

— Вкусно, — сказал он. Он никогда никому этого не говорил, ел и баста. — Можешь кулинарить, смотри-ка, — продолжал он ненатуральным голосом. — Ты училась где, а?

А Нинка бесстыдно уставилась на него, в глазах стоял немой вопрос. Она справилась с собой, подавила его, усмехнулась.

— Ну что ж, значит, так тому и быть! Слушай, Кеша, давай сегодня устроим пир, — сказала. — Раз такое дело, нужен пир, честное слово. Я тут с тобой одним заперлась, а у меня имеется батя, он тоскует по мне, я по нему. Он хочет с тобой познакомиться, я ему сказала, что я тебя люблю.

Кеша поперхнулся. Так легко выскочило слово!

— А ещё я хочу позвать Варю с Ильёй, — как ни в чём не бывало продолжала Нина. — И Кнута. Мать придёт.

— Это кто такой? — встрепенулся Кеша. Нинка уже не раз упоминала это имя.

Она не услышала — в её глазах жила жизнь.

— Поднимем пыль до небес. Не знаю, как ты, а я сто лет не плясала, сто лет, — повторила она весело. — Тебе не нравится драчёна? Почему ты не ешь? — Наконец она перестала смотреть на него, встала, налила ему кофе, надкусила грушу. Надкусила, воскликнула: — Чудо! Где ты такую взял? Как ты умеешь выбирать… — протянула она. — А мне всегда достаются жёсткие.

Ей нельзя на работу, она сейчас возбуждена и не понимает. Дым щипал глаза.

— Я пошла за мясом, — весело сказала Нина, — а ты садись на телефон, обзванивай больных, хорошо? Ты что, не слышишь меня?

— Есть мясо. — Дым так щипал глаза, что башка наконец прояснела. — Вон в той. — Он кивнул на не разобранную ещё сетку. Нет, ни в чём он не может противиться ей. Что она захочет, то и будет. — Бал так бал! — сказал он. — Купи сметаны, и мы в ней зажарим грибы, хочешь?

Нина засмеялась:

— Конечно, хочу.


Первым пришёл Нинкин отец. Вот в кого она — рыжая и длинноногая. Как только он появился в передней, передняя сразу стала тесной. Кеша вобрал голову в плечи, почувствовал себя пацаном. Сейчас этот громадный генерал спросит его: «А ты что здесь делаешь, сукин сын?»

Но генерал ни о чём не спросил Кешу. Он медленно снимал плащ, медленно доставал расчёску, медленно причёсывался. И Кеше захотелось пить с ним, благодарить за Нинку, просить спасти её, быть может, найти хорошего врача. Но в ту минуту, когда Кеша совсем уже решился заговорить, генерал протянул ему руку.

— Степан Фёдорович, — сказал он низким голосом и тут же беспомощно сморщился. — Я хочу поговорить с вами! — Оглянулся на Нинку, которая пристраивала его фуражку на вешалке. В его лице стоял такой страх, что у Кеши по спине побежали мурашки, и этот жалкий страх в большом, сильном мужчине передался Кеше. Общие их дни с Нинкой прошли, словно во сне. Сколько прошло их, он не помнит, Нинка казалась ему здоровой, и кожа у неё посветлела. Значит, лекарство действует? Значит, его сеансы действуют? Но он-то знает, как непросто уничтожить то, что натворила в Нинке болезнь. От страха намокли ладони. Кеша поспешил вырвать свою руку из руки Степана Фёдоровича. — Я не пожалею никаких денег, — склонился к его уху Степан Фёдорович. — Всё, что хотите, к вашим услугам! Я много слышал о вас. Спасите. Пожалейте Олю. Вы посмотрите на Олю, какая она стала.

Что он говорит? Чего просит у Кеши? Кеша спиной двинулся из передней. Нинкин отец шёл за ним.

А Нина бегала из комнаты в кухню, носила из серванта сервиз. Кухня была большая, двенадцать метров, решили сажать гостей там, а в комнате — плясать!

— Я помогу! — крикнул Кеша Нине, чтобы избавиться от её отца, схватил гору глубоких тарелок, с ними поспешил на кухню.

Нина засмеялась:

— У нас сегодня нет супа.

Исподтишка Кеша взглянул на Степана Фёдоровича — тот, ссутулившись, уходил в Олину комнату.

Снова звонок. Зачем Нина придумала всю эту кутерьму? Пусть бы уж лучше сидела работала. Кеша вытер ладони о штаны, стал прислушиваться к голосам в передней. Он не знал, как ему вести себя. Кто он здесь? Нет, он не пойдёт туда, на черта ему всё это надо. А сам уже шёл, потому что голоса были знакомые.

— Я принёс тебе то, что обещал! — Илья протянул Нине две книги и сначала не заметил Кешу. — То, о чём мы с тобой говорили. — Илья смотрел на Нину ласково.

Нина стояла к Кеше спиной. Она подождала, пока Илья снимет плащ, и вдруг обняла Илью и поцеловала.

— Ты знаешь, нет никаких чудес в мире, ничего нет, совсем ничего, кроме жизни, солнца, неба. В них, а не в словах вся мудрость. Я наконец поняла это. И надо верить лишь в свои силы.

Не слушая её, взорвался: сама лезет к мужику! О чём болтают без него? Он не допустит… Он уже шагнул к Нине, чтобы оторвать её от Ильи, но на нём повисла Варька.

— Явился не запылился. Ну, покажись, хитрый таёжник. Спрятался в тёплой берлоге. — Варька вертела его, разглядывала. — А ты изменился. Похудел, что ли? Не пойму я.

Варька была нарядная, в узком длинном платье. Коротко стриженные волосы стояли дыбом, она не спешила причёсывать их. Улыбалась во всё лицо, как всегда, но сегодня в её лице был жалкий, неуверенный вопрос к нему, и Кеша поспешил вырваться из её объятий. Варька повернулась к Нине, бодро затараторила:

— Ребятки, я тут вам принесла пирожных. А это польский крем для лица. Тебе, Нин, пригодится. Олюхе — шоколадный набор.

Илья, наконец, заметил его:

— Здоров, Иннокентий.


У «смертного ложа» Ильи встретились они впервые. Серенький день сеял промозглым светом в окно, казалось, мелкая морось проникла в комнату, присыпала вещи, Илью и маленького старичка, отца Ильи. Старичок цеплялся за Кешины руки, повторял растерянно: «Умер, смотри-ка, умер». Бессознательные слова и движения старичка раздражали Кешу, он выгнал старичка, склонился над Ильёй. Горбоносое, узкое, с глубокими тёмными впадинами под глазами, лицо Ильи было значительно — точь-в-точь лицо мученика. В первый момент Кеша, как и все, поверил неподвижности и бездыханности Ильи, мёртв и мёртв, решил, что зря согласился прийти сюда. Но, приглядевшись попристальнее, понял, что кожа у Ильи жива. Кеша дотронулся до щеки — ледяная. Пусть ледяная. Кожа жива, он точно знает это, значит, Илья жив.

Намучился он тогда с Ильёй…

Уже бился бодрее пульс, с ним вместе и жилка у виска, уже порозовели губы, а сознание никак не возвращалось.

Силён мужик! Никакой болезни нет, а внушил себе, что есть. Какое сильное воображение!

После своей «смерти» Илья почти сразу женился.

Несколько лет они не виделись, а однажды, приехав в Москву, Кеша остановился у Ильи с Варей. Стали часто встречаться. Илья оказался понятливым учеником: скоро его квартира наполнилась сухими травами, аккуратно собранными весной, бутылями с настоями, книгами о травах. «Я твой филиал», — любил говорить Кеше Илья.


— Здорово, Иннокентий! Ну, как прошла свадьба? — Не дождавшись ответа, спросил: — Ты чего такой тихий?

Кешу раздражает этот идиотский вопрос. Его всё сейчас раздражает. И то, что Илья растерянно оглядывается на Нину, весело болтающую с Варей, и то, что Илья пристаёт к нему.

— Ты согласен с Брегом? Говорят, в самом деле, голодание — чудо. Слушай, я всё-таки хочу понять твоё отношение к сыроедению и к правильным сочетаниям. Ты читал Шелтона? Уокер и Шелтон учат правильным сочетаниям пищи. — Они уже сидели на диване. Кеша слышал, что говорил Илья, понимал, но болтовня Ильи раздражала. У них с Нинкой какие-то свои отношения, в которые он не вхож, новые фантазии… Кеша отвернулся от Ильи. Чего это Нинка так ржёт с Варькой на кухне? Рада, что Илья пришёл? — Мы только и едим картошку с мясом, привыкли, а оказывается, это вредно. Учёные люди пишут, что мясо с картошкой несоединимы. Пока переваривается картошка, а она переваривается первая, как крахмал, мясо гниёт и, гниющее, всасывается в кровь. Так же вредна жареная и варёная капуста. Хороша только сырая.

Чего это она торчит на кухне? Ага, звонок. Сейчас появится Нинка. И впрямь, она мелькнула в проёме двери — побежала открывать, а Кеша вытянулся к передней. Кого ещё преподнесут сегодня?

Не прошло и минуты, как в комнату вошла старуха. Худая, высокая, с прозрачными глазами. Это, наверное, мать, облегчённо вздохнул Кеша. Она не седая, но кажется совсем старой: мелкие морщины сетью покрыли лицо и голова трясётся.

— Лучше всего соки, а из соков лучше всего морковный. Морковь сочетается с чем хочешь: с сельдерюшкой, с петрушкой, с капустой, свёклой. Будешь пить соки, будешь здоровым.

Нина снова исчезла. Кеша беспокойно прислушивался: где она может быть? Варька с Нининой матерью шептались в уголке. Появились Оля с дедом.

— Идём, покажу новую пластинку. Последний крик моды. — Оля тянула деда к проигрывателю.

Раздался щелчок, и — тягучая музыка наполнила дом.

Страх, что Нинкин отец сейчас подойдёт к нему, снова будет смотреть жалкими глазами, заставил Кешу повернуться к Илье.

— А что там болтают о бессмертии души? — спросил с издёвкой. Это Илья заморочил Нинке голову, обещал ей встречу с мёртвым мужем.

Илья, казалось, не заметил издёвки, как ни в чём не бывало стал рассказывать, что прочитал интересную книжку, которой можно верить, а можно и не верить, она утверждает, что с естественно-научной точки зрения бессмертие возможно. Кеше стало скучно. Но куда ему деваться? Он всегда и везде был в своей тарелке, если же кто-нибудь осмеливался посягнуть на его внутреннее равновесие, легко, как полковника когда-то, ставил на место. А вот что ему делать сейчас, кому в зубы дать… он не знал. Куда сбежать от Нинкиного отца, например? Издалека, с другого конца комнаты, смотрел на Кешу Степан Фёдорович. Будет Нинка жить или не будет? — спрашивал он Кешу И неожиданно в Кеше проснулось привычное ощущение игры: любой ценой не сказать ни да ни нет. Но только… эта игра была немного иной, чем всегда: генерал в золотых погонах, с Олей на коленях, — Нинкин отец.