Протянул ей коробку:

— Надень, пожалуйста. Хочу тебя сегодня в этом.

Тонкие женские пальчики взяли подарок, развязали ленточку, легли на красное кружево…

— Очень вульгарно, — вынесла вердикт Ирина.

Ухмыльнулся. Конечно, генеральская дочка мнит себя эстеткой, считает, что у нее безупречный вкус.

— Для секса в самый раз. Меня, как и большинство мужиков, возбуждает красное. Пойди, переоденься.

Ира принялась кусать губы… А я, по хозяйски расположившись в кресле, закинув согнутые в локтях руки за голову, снова неспешно принялся ее разглядывать.

Кажется, мы уже давно решили, кто здесь хозяин… Так чего она жмется, не слушается?..

— Ира… — угрожающе начал я, — не сопротивляйся мне! Надень это чертово белье! Неужели так сложно доставить мне радость?! — невольно повысил голос. — Прости, что не угодил твоему взыскательному вкусу. Между прочим, это самый дорогой комплект из магазина, который находится на первом этаже отеля… И мне до одури хочется тебя в нем увидеть!

Не знаю, что на нее повлияло, может быть, злость моих слов или намек на высокую цену белья, а скорее всего, моей нехорошей понравились эмоции, на которые удалось меня вывести. Но упрямство покинуло прекрасное лицо, она развернулась и пошла в ванную переодеваться.

Отлично! Превосходно! Я на вершине мира! Только душит, млять, будто железные звенья сдавливают грудь! И, главное, нечего расстегнуть, чтобы дышалось свободней! Я в простой футболке, которая совершенно не стесняет моих движений. Снял ее к чертям собачьим, все равно ведь сексом заниматься.

Ирина вышла королевой, плечики гордо расправлены, подбородок вверх. Походка от бедра… Ослепила, опалила своей красотой и сексуальностью. Падайте ниц от такой красоты и, мучимые возбуждением, тряситесь, словно припадочные. Только полыхающие краснотой щеки да некоторая едва заметная нервозность движений выдавали ее смущение.

А я молодец, глаз-алмаз! Комплект выбрал подходящего размера, хотя мало разбираюсь в этих женских штучках, благо продавец попалась толковая. Причем на мой никудышный вкус, белье генеральской дочке очень шло, особенно в сочетании с румянцем на щеках и яркими от постоянного покусывания губами. Ноги в красной сетке чулок — это вообще отдельная песня! Эротическая… Блин, действительно хотелось упасть к ним и целовать кончики пальцев, до того они были совершенны!

— Может, тебе еще стриптиз станцевать? — ехидничала Ирина.

— А ты умеешь?!

— Нет, не умею, только бальные танцы могу.

Конечно, разве генеральская дочка будет учиться таким низкопробным танцам… Понятно, почему ее муж зависает с девочками Нинель, они и в стриптизе мастерицы, и в минете, и в анал дают, не поморщившись. Нет, ни фига непонятно, как можно, имея такую царицу дома, размениваться на низкопробных шлюх!

— Валяй бальные танцы!

— Валера, я не буду… — Голос дрогнул, а серые глаза сверкнули вызовом.

Черт, козел! Олух царя небесного! Ну зачем ты ее унижаешь?! Зачем?! Что за глупые попытки самоутверждения?! Не наелся еще своей местью?!

Подскочил с кресла, побежал к Ирине, прислонил к себе, она стала отпихивать мои руки, бодаться, на щеках появились злые слезы.

— Сам валяй, точнее, вали отсюда!

Заслужил… Разве можно с генеральской дочкой так грубо?! Подхватил мою нехорошую на руки и понес на кровать. Ирина упиралась, пыталась меня оттолкнуть, правда, не слишком убедительно. Понимала, что ей со мной не справиться, у нас разные весовые и силовые категории. Упал вместе со своей ношей на огромную кровать, прислонился к ней сзади, легонько потянул за волосы, запрокидывая голову и целуя открывшуюся беззащитную шею.

— Ира, прости… меня иногда заносит.

Царевна-лебедь задышала чаще, и вовсе не от возмущения, меня не проведешь. Мои интенсивные поцелуи и подлизывания вызвали рябь мурашек по женской коже. Несмотря на обиду, сопротивление, она была до чертиков возбуждена. Наверное, какой-то части ее нравилось, когда действуют так бесцеремонно, нахрапом. Не сдержался, стал лихорадочно шарить руками по прекрасному статуэточному телу. Добрался до развилки между ножек — и всей пятерней туда, вынуждая шире расставлять ноги. А трусики влажные, как бы царица ни задирала нос, ни возмущалась, она меня хочет… Меня, а не мужа! Пробрался через влажное красное кружево, закружил пальцами по бугорку клитора. Моя нехорошая стала выгибаться, жадно глотать воздух, еще сильнее закидывая голову. Мало ее! Чертовски мало! Хочу больше стонов, большего проникновения! Спустил вниз свои серые спортивные штаны, отодвинул полоску пропитанного любовными соками кружева — и медленно внутрь до упора, на всю длину, потом задвигался глубокими ударами, раз за разом словно припечатывая. Снова запустил пятерню в шикарные светлые волосы, мой чертов фетиш, потянул на себя.

— Ира, ты очень красивая в этом белье. Черт, ты всегда красивая… Просто слепишь глаза своей эротичностью…

И глубже, быстрее, пока есть такая возможность. Ведь осталось только восемь дней отдыха, восемь дней срока, который я себе дал, чтобы ею наиграться и насытиться.

***

Мы гуляли по сочинской «Ривьере». Валера нагло заграбастал мою руку в свою ладонь и не отпускал. Словно влюбленные… Смешно, грустно, и сердце рвется из груди.

Все в моей жизни так запуталось, так неправильно… И что совсем необъяснимо, иногда я ловила себя на мысли: «А ведь мне хорошо с ним, спокойно, интересно, тепло, словно с человеком по-настоящему близким». Если, конечно, не загоняться на тему, что нахожусь я тут совсем не по своей воле.

— Расскажи мне немного о себе, — вдруг попросил Довженко.

— Помнится, когда-то ты хвалился, что тебе и так обо мне все известно?

— Мы ведь уже выяснили, что я был немножечко самонадеян. Мне известны только факты, а за каждым фактом стоят какие-то эмоции.

— Тебе нужны мои эмоции?

Широкая хмурая складка пересекла высокий мужской лоб.

— Получается, что нужны.

— Тогда ты тоже ответишь на мои вопросы и не станешь говорить «замолкни», — голос чуточку дрогнул, выдавая прошлую обиду.

Довженко внимательно глянул, видимо, почувствовал это дрожание.

— Хорошо, давай так: вопрос ты, вопрос я, — предложил Валера, — только чур не обманывать, говорить максимально откровенно.

— Д-давай…

Наверное, мне не стоило соглашаться, нельзя впускать шакала в свою душу, но любопытство победило, тем более, о других ничего не значащих вещах мы уже поговорили. Обсудили погоду, фильмы, даже немного коснулись политики.

Кто первый задает вопрос? — спросила я.

— Говорят, мужчины должны уступать дамам.

— Предрассудки! Мне кажется, сегодняшние мужчины убеждены, что они никому ничего не должны.

— Как хочешь, — пожал плечами Валера на мою феминистическую выходку, — тогда первым спрашиваю я.

Не будешь умничать, Ира.

— Когда ты начала делать своих кукол?

Невольно улыбнулась… про кукол я действительно могла говорить часами, это он зря спросил.

— Давно, еще в детстве, мне было лет десять.

— Трудное детство, деревянные игрушки, прибитые к полу? — иронично приподнял брови Довженко.

— Нет же… Я ведь дочка генерала. Папа был строгий, но в куклах у меня не было недостатка, из каждой поездки привозил. А я их разбирала на запчасти, мне хотелось понять, как они устроены. Хотя, возможно, изначально увлечение куклами проистекало из банального эгоизма, мне хотелось, чтобы мои куклы были самыми лучшими, и все девочки мне завидовали.

— И как, завидовали?!

— Нет, сначала смеялись, поскольку мои первые куклы были ужасными страшилищами.

Валера тоже засмеялся и легонько, будто ласково, сжал мои пальчики в своей лапище.

— Ну, а потом это выросло в потребность создавать что-то новое, красивое, трогательное. Я стала читать, записалась в художественную школу, там было направление по лепке. Чтобы сделать даже самую простенькую куклу, нужно быть немного скульптором.

— Задавай теперь ты вопрос, — удовлетворенный моим ответом милостиво разрешил Валера.

А я вдруг растерялась, не зная, о чем спросить. Точнее, вопросов было много, очень много, но почему-то они все разбежались в голове, не желая формулироваться в какую-то связную мысль. Итак, на чем мы остановились прошлый раз, когда я получила первое «замолкни»?

— Откуда у тебя эти ужасные шрамы по всему телу?

— Чечня, бои под Комсомольском, — бесцветным голосом сказал Довженко, а в серых глазах стала появляться пугающая пустота. Темно-темно и очень страшно. — Моему взводу здорово досталось тогда, точнее, от него почти ничего не осталось, пара человек. Мы были в месте прорыва боевиков.

Вспомнился наш разговор в моей мастерской:

«— Весьма жуткое зрелище, — изогнув губы в кривой улыбке, произнес Довженко.

— Да, неподготовленному взору, пока еще не соединены руки, ноги и остальные части кукольного тела, все это действительно может показаться ужасным… Но я занимаюсь куклами почти двадцать лет, и за это время привыкла.

— Я видел нечто подобное, только совсем не с куклами».

— Мне очень жаль… — голос опять дрогнул, погладила в знак поддержки своими пальцами его широкую сильную ладонь. Довженко натянуто ухмыльнулся на мою нежность, скорее, даже хищно оскалился.

— Я похоронил тогда почти всех своих ребят. Всех!.. — словно обвиняюще продолжил он. — И сам больше месяца провалялся в госпитале.

Наверное, это тяжело… Война накладывает тяжелый отпечаток на психику человека. Видимо, поэтому у него появляется иногда такое пугающее выражение лица.

— Теперь моя очередь задавать вопросы… — Валера уже пришел в себя и смотрел с ехидцей. — Расскажи мне, хорошо быть единственной дочкой генерала?

На мужском лице чудилась издевка.

— Если честно, не очень… Папа был довольно жестким человеком, да еще и с амбициями. Наверное, работа накладывала отпечаток. Все мое детство прошло под девизом: «Ты должна быть хорошей девочкой».

— Вот как… Я думал, ты была маленькой капризной принцессой, все желания которой немедленно исполнялись.

— Ты смеешься?! С генералом Кольцовым были невозможны капризы, он никому не давал спуску, даже семье. Мне только с мамой удавалось немного покапризничать, и только в отсутствии папы. Я должна была хорошо учиться, заниматься танцами, всегда прилично одеваться, не водиться со всяким сбродом. Это очень давило.

И страх перед папиным неодобрением до сих пор сидит во мне. Я ведь никогда и не была свободной, сначала надо мной довлел отец, потом Сергей. И каждого, по сути, мало интересовало, что там у Ирочки внутри делается, лишь бы внешняя картинка была идеальной.

— А ты хотела быть плохой? — серьезно спрашивал Валера, внимательно заглядывая мне в глаза.

— Иногда. Просто я всегда была такой, как хочет папа… и кажется, никогда не была собой.

— И что, ты не пыталась бунтовать?

— Трудно бунтовать, если тебе с детства внушали мысль: «Папу нужно всегда и во всем слушаться». Я ужасно боялась, что он подумает обо мне плохо.

Лицо Довженко стало задумчивым, хмурым, смотрит вперед, но, наверняка, совершенно не видит красот сочинского парка.

— Валера, так нечестно! Ты все спрашиваешь и спрашиваешь, теперь моя очередь задавать вопросы.

— Задавай, — лаконично ответил Довженко все с той же задумчивой миной на лице.

— Ты сказал, я первая замужняя женщина в твоей жизни… Почему я?

А потом сама догадалась…

— Из-за денег?

Он одновременно нахмурился и ухмыльнулся. Жутковато.

— Ты красивая, я не смог устоять. Захотел тебя, как только первый раз увидел, — и посмотрел на меня своими серыми прожигающими глазищами так, что я подумала, а ведь не врет… Тело отреагировало жаркой удушливой волной на это признание.

— Но я никогда не чувствовала твоего интереса, даже наоборот, мне казалось, что ты испытываешь ко мне неприязнь. Твой звонок был для меня шоком.

— То, что я плохо о тебе думал, не мешало мне тебя хотеть. И я не тот человек, который показывает свои эмоции.

Голос холодный и деловой. Разве так говорят о женщине, к которой испытываешь страсть?

— А сейчас… сейчас ты тоже обо мне плохо думаешь?

— Это уже другой вопрос. Теперь моя очередь спрашивать.

Все-таки ушел от ответа, хорошо хоть «замолкни» не сказал.

— Почему ты не хочешь больше иметь детей? — и требовательно впился своим взглядом мне в лицо.

Как объяснить? Ведь тогда нужно рассказывать о наших непростых отношениях с мужем, признаваться в своей семейной несостоятельности.

— Можно я не буду отвечать на этот вопрос?..

— Нельзя.