– Ужас, как его пожирает взглядом твоя сестра, – прошептала тетя Элизабет, размахивая сложенным веером, словно шпагой, и нанося удары по воздуху в такт словам. – Вот это, – она нажала на «это», – действительно неприлично, и за этим, – опять нажим, – стоит проследить вашей матушке! Но не буду брюзжать насчет приличий – Марта всегда была превосходной женой моему младшему брату и вполне сносной матерью. Для Бентхэм уже немало. Но я очень рада, что вы с Джонатаном пошли в нас, в Гринвудов. Я, упаси Бог, не имею ничего против его родной матери, упокой Господь ее душу, но все-таки она Бэйли! А мы, Гринвуды, из особого теста. Где этот болван?

Она огляделась, высматривая племянника среди многочисленных гостей – они стояли парами и группами, пили чай или шампанское, наслаждались кофейным кремом или марципановым тортом, болтали и смеялись. Помимо основных тем – выступления французских войск на восток и ультиматума, поставленного Францией и Англией России, чтобы заставить ее отступить от Молдавского княжества и Валахии, – обсуждалось множество повседневных вещей: кто с кем, кто против кого. Кто умер, кто женился, кто родил ребенка. Разговор шел о плохом экономическом положении (как и положено, о нем сокрушались скорее из тактических соображений, чем из вежливости) и, конечно же, о всеми любимом предмете: погоде. Как и каждый год, зять Джеральда Гринвуда Эдвард Дринкуотер ни в чем себе не отказывал и созвал чуть ли не весь Оксфорд. Очевидно, с целью укрепить и расширить клиентуру своей винной лавки, как язвительно отметила Марта Гринвуд. По ее мнению, Дора, дочь врача и сестра профессора, вышла замуж за человека более низкого сословия, но нехотя признавала, что большой дом у ворот Оксфорда был оформлен со вкусом. Майя наконец углядела брата и указала в глубину просторного сада, по сравнению с которым сад Блэкхолла казался цветочной клумбой.

– Вон, между беседкой и фонтаном. Серый сюртук.

Тетя вытянула шею.

– А кто это рядом с ним? Медовая блондинка в необычном голубом платье? Так теперь носят?

– Эмми Саймондс. Дочь Фредерика Саймондса с Бьемонт-стрит, – пояснила Майя, когда тетя вопросительно нахмурила лоб.

Из-за слабого здоровья мужа тетя Элизабет переехала в Бат еще до рождения Майи, но когда целебные источники и местные специалисты не смогли помочь преодолеть болезни и Джордж Хьюз покинул этот мир, его жена осталась жить на светском курорте. Хотя при каждом удобном и не очень удобном случае жаловалась на дороговизну тамошней жизни. Она приезжала домой, в Оксфорд, строго на избранные семейные праздники, не в последнюю очередь для того, чтобы разузнать последние сплетни родного города.

– Смотри-ка, – удивилась она, – из хорошей семьи! Марта очень обрадуется… А на Бьемонт-стрит еще живут обе миссис Хикман? И, может быть, ты наконец представишь мне своего лейтенанта?

– Да, тетя, – засмеялась Майя и подвела ее к Ральфу. – Тетя Элизабет, позвольте представить вам лейтенанта Ральфа Гарретта. Ральф, познакомься с моей тетей, миссис Хьюз.

– Рад знакомству, миссис Хьюз. – Ральф склонился над рукой тети Элизабет в черной перчатке.

– Взаимно, мистер Гарретт, – проворковала дама и сухо кивнула его эскорту: – Ангелина.

Сестра Майи с усмешкой сделала реверанс, но тетя Элизабет едва обратила на нее внимание и вновь повернулась к лейтенанту:

– Значит, как мне сказали, сейчас вы гостите в Блэкхолле. Но там вам оказалось недостаточно Гринвудов, и вас притащили на этот праздник, чтобы перезнакомить со всей родней.

– Это приглашение – честь для меня, миссис Хьюз, – возразил Ральф с легким поклоном. – Хотя трудно представить место, где гостей принимали бы внимательнее и радушнее, чем в Блэкхолле.

Очевидно, Ральф сказал именно то, что нужно, – Майя поняла это по выражению лица тети, по тому, как она обмахивалась веером и смотрела то на Ральфа, то на нее.

– Мистер Гарретт, мне бы очень хотелось продолжить нашу беседу, но здесь немного прохладно. Окажете мне любезность, проводите в дом? Майя, принеси в салон чашечку чаю и кусочек торта с лимонным кремом! Чай с молоком, без сахара. Ах да, Ангелина, сокровище мое: тебя искала кузина Мейбл. Она должна быть там, у рододендронов.

Ангелина замешкалась, и тетя Элизабет игриво шлепнула ее веером по плечу.

– Не заставляй ее ждать, это невежливо, она ведь тоже хозяйка дома. Ступай!

Ангелина обиженно побрела через сад, то и дело оборачиваясь в сторону Ральфа. Он шел к веранде под руку с тетей Элизабет.

– Благодарю, мой ангел, – весело прощебетала тетя Элизабет в салоне, когда Майя поставила перед ней на низкий столик чайные приборы и тарелку с тортом. Усевшись в кресло с красно-золотой обивкой, она сияющими глазами посмотрела на Ральфа и Майю.

– Теперь можете идти.

Молодые люди нерешительно переглянулись, и тетя Элизабет бойко продолжила:

– Я достаточно стара, чтобы есть в одиночестве, но не настолько, чтобы нуждаться в помощи! – Она схватила тарелку и отломила десертной вилкой изрядный кусок торта. – Кстати, на вашем месте я бы воспользовалась стеклянной дверью. Можно пройти вдоль стены и снова выйти в сад.

Выразительно выставив указательный палец, она указующим жестом отпустила обоих. Вид у тети Элизабет был довольный, словно у кошки, угодившей в бочонок сливок, – возможно, благодаря лимонному крему, а может быть, из-за того, что ее хитроумный план удался.

С другой стороны дом частично укрывали холодные зимние тени, до которых не дотягивались нежные лучи солнца, и, выйдя, Майя поплотнее закуталась в шаль, пока Ральф закрывал за ними дверь с небольшим окошком.

– У вас замечательная тетя, – засмеялся он. Тем самым легким, теплым смехом, который так успела полюбить Майя. – В каждой семье должна быть своя тетя Элизабет!

– Да, второй такой не найти, – кивнула Майя. – К сожалению, мы очень редко видимся. Тетя не слишком нравится моей матери, и мама не отпускает меня в Бат.

– Майя, – начал Ральф, нежно взяв ее за руку. От его взволнованного взгляда и осторожной, нервной улыбки сердце Майи забилось сильнее. – Я надеюсь, вы не посчитаете это за дерзость или невоспитанность. В других обстоятельствах я отложил бы дело на более поздний срок, – но ввиду предстоящей войны…

Он перевел дух, и Майя почувствовала, как дрожат его пальцы.

– Я решил просить завтра утром у вашего отца вашей руки. То есть… только если и вы… если вы тоже этого хотите.

Его лицо в ее глазах начало расплываться – от безграничной радости у Майи выступили слезы. И она издала в ответ нечто невнятное, то ли короткий смех радости, то ли всхлип, но Ральф безошибочно разобрал:

– Конечно, хочу!

Ральф тоже облегченно рассмеялся, словно не верил своему счастью. Его рука скользнула вниз, по ее руке, и их пальцы сплелись в безмолвном обещании. Он наклонился, поцеловал ее. И стал целовать. С каждым его поцелуем в чувствах Майи блекли воспоминания о ласках Ричарда, а вместе с ними – о том, как однажды один человек уже обещал поговорить наутро с ее отцом, но не сделал этого. Ральф раздул искру, которую однажды высек Ричард Фрэнсис Бертон, и разжег огонь, горевший спокойнее и ровнее, однако отнюдь не менее сильно.

– Майя, – хрипло прошептал он, оторвавшись, чтобы перевести дух, и нежно поглаживая ее по щекам, – я пока не смогу предложить тебе ничего лучшего, чем офицерское бунгало в горах. Ты станешь женой солдата, и…

– Тсс, – перебила она, приложив палец к его губам. – Я знаю. Большего и не нужно. – Она обхватила Ральфа за шею и прижалась к нему, закрыв глаза, купаясь в потоке солнечных лучей, пролившемся вдруг с небес.

Она была готова немедленно отправиться за Ральфом куда угодно – в индийское бунгало, африканский крааль или на край земли. Но сейчас они были гостями на дне рождения тети Доры в Саммертауне, так что Майя была вынуждена довольствоваться возвращением в сад на подобающем расстоянии от Ральфа – два фута и десять дюймов, как предписывал этикет, – и вести себя, словно этих упоительных мгновений вовсе не было.

Когда солнце скрылось, забрав с собой дыхание весны, гости бодро потянулись к дому и кинулись к буфету в столовой. Словно их морили голодом целый день, они накинулись на лосося, треугольные тосты и соус из трав, на яркие кусочки сыра, ростбифа и ветчины с искусно порезанными на гарнир овощами. Набросились на салат из омаров, хрустящие жареные куриные ножки, котлеты из ягненка в бумажных манжетах и не в последнюю очередь на вина из неисчерпаемых погребов Эдварда Дринкуотера. В просторном вестибюле стоял вдоль стены ряд стульев, двери были сняты с петель. В одном из соседних помещений камерный оркестр наигрывал танцевальную музыку. В другой комнате дамы оставляли шляпы, шали и капоры и толпились у двух напольных зеркал, чтобы привести себя в порядок, а в салоне по соседству джентльмены старшего возраста рассуждали о политике за стаканчиком бренди и сигарой.

У Майи вдруг стало необыкновенно легко на душе, она смеялась и болтала не менее раскованно, чем ее кузины и другие светские леди. Ее глаза лучились, словно она светится изнутри. Оказалось, что нет недостатка в молодых джентльменах, желающих пригласить ее на танец, а те, кто знал ее по предыдущим вечеринкам и чаепитиям, удивлялись, как они могли принять Майю Гринвуд за скучного книжного червя. Даже у очень обеспеченного и вполне симпатичного Уильяма Пенрит-Джонса – тетя Дора пригласила его с расчетом на двух своих младших дочерей, Мейбл и Клару, но он целый день рассыпался мелким бесом перед Ангелиной – вдруг зародились сомнения, за которой из двух дочерей Гринвудов ухаживать.

– Я почти ревную, – проговорил Ральф, когда наконец пришла его очередь сопровождать Майю в танце.

– На это нет никаких причин, – засмеялась она, кружась с ним по залу в такте три четверти. Его прикосновения во время танца до немногих допустимых мест – руки, спина, лопатка – и не более, чем краем ладони, пробудили в Майе истому страсти.

– Ты просто не знаешь, как восхитительно выглядишь, – прошептал он ей на ухо, наклонившись совсем низко, почти преступив приличия. – Как только мы получим разрешение твоих родителей, отправимся в Глостершир. Мои родные тебя сразу полюбят. Как и я… Но, конечно, вовсе не так сильно.

Его последние слова прозвучали особенно нежно, и Майя промолчала, чтобы их отзвук не умолкал подольше. Она просто смотрела на него, и перед ней проносились картины будущей жизни, светлые, как пламя свечей в настенных светильниках, искрящиеся, как отшлифованные капли кристаллов в люстрах, и яркие, как круговорот пестрых нарядов вокруг. Вальс с Ральфом и этот вечер могли продолжаться вечно – но она всей душой ждала следующего дня.

В эту ночь, когда Майя спала в своей комнате в Блэкхолле, обессиленная и счастливая, ей пригрезился сон, который снился не раз: она корчится за одной из витрин отца, а двери заперты. Ее мольбы о помощи, ее крики не долетают наружу – им преграждает путь толстое стекло. Ей не хватает места выпрямиться или размахнуться, чтобы его разбить. Воздух уже на исходе. Каждый раз после этого сна Майя вскакивала, задыхаясь, с бешено бьющимся сердцем, мокрая от пота. Но в эту ночь по другую сторону стеклянной стены показался силуэт в сияющем обрамлении золотого света, ослепившего Майю. Но она не испугалась, потому что услышала тонкий металлический звук, словно звенела связка ключей, и поняла: сейчас ее освободят.

10

На следующее утро Майя в тревоге металась по комнате, сжимая и растирая холодные руки. Шурша юбками и стуча каблуками, она шагала от двери к окну и обратно. Проходя мимо секретера, Майя каждый раз бросала взгляд на циферблат часов. Сегодня они тикали как-то особенно равнодушно. Она поклясться могла, что один раз большая стрелка сдвинулась на деление назад – хотя прекрасно знала, что подобное невозможно. И колокола Святого Эгидия, чей постоянный звон отмерял течение дня, казались сегодня ненадежными и своенравными. Ральф провел в салоне с родителями почти час, но за ней до сих пор не послали…

– Почему так долго? – бормотала она себе под нос и сразу же принималась себя успокаивать: возможно, они обсуждают дату, ведь придется уже скоро… Конечно, оговаривают все детали и формальности…

Пытаясь взять себя в руки, Майя села за секретер и несколько раз глубоко, ровно вдохнула. На глаза ей попался мелкий, неразборчивый почерк Ричарда. Новое письмо, брошенное столь же небрежно, как и несколько предыдущих, и тоже до сих пор без ответа. Из-за Ральфа ей было тяжело писать Ричарду. У нее до сих пор не нашлось отваги и слов рассказать ему все о Ральфе. Происходящее казалось ей слишком хрупким и драгоценным. Она суеверно боялась, что разрушит все, если кому-то доверится – а особенно Ричарду Бертону.


…как ты можешь догадаться по адресу на конверте, я переехал в Бомбей. Дом Бель Эйр в городском квартале Мазгаон принадлежит Джеймсу Гранту Люмсдену, уважаемому члену городского совета Бомбея. Он любезно предложил мне это роскошное жилище, чтобы я мог спокойно продолжить работу над рукописью про это паломничество – хадж. Мы познакомились на корабле, по дороге из Адена в Бомбей. Я путешествовал еще в арабских одеждах, в зеленом тюрбане паломника, хаджи, вместе с моим африканским слугой Салмином и арабским дворецким. Люмсден сказал обо мне своим спутникам: «Какое хитрое у того араба лицо», и тогда я повернулся и заговорил с ним по-английски… Я по-прежнему использую любую возможность добиться протекции Королевского географического общества, чтобы наконец спланировать экспедицию на Сомали или в Восточную Африку, и надеюсь, Люмсден сможет мне в этом посодействовать…