Онемевшая Майя наблюдала, как Ричард Фрэнсис Бертон в коричневых брюках, широко распахнутой рубашке и мятой панаме что-то говорил продавцу на стремительном, беглом арабском. В итоге последний, расстроенный из-за ушедшей прибыли, но восхищенный истинно арабской деловой хваткой чужеземца, взял гораздо более крупную дыню и поменял на две монеты, которые Ричард вытащил из кармана брюк. Левая рука Майи с золотым кольцом на безымянном пальце, выдающим в ней замужнюю даму, невольно блуждала где-то у нее за спиной. Ричард, довольный, с легким поклоном протянул дыню Гите, и та обеими руками взяла фрукт. Майя опустила голову под настойчивым взглядом старого знакомца. Она почувствовала себя ужасно жалкой – в этом заношенном платье, в широкополой соломенной шляпе с потрепанными лентами и выбившимися прядями волос, мокрыми кольцами прилипшими к вискам.

– Это последнее место, где я ожидал тебя встретить, и все же я рад, что нас свела судьба, – наконец проговорил Ричард, и на сердце у Майи стало тепло и… больно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она и тут же испугалась собственного ледяного тона. У нее отчего-то появилось чувство, будто Ричард незваным гостем вторгся в границы ее мира.

Он громко рассмеялся, запрокинув голову.

– Согласись, твое появление здесь куда более неожиданно! – Его усы задрожали от смеха. – Я убиваю здесь драгоценное время, ожидая одобрения моей экспедиции в Сомали руководством Ост-Индской компании. Королевское географическое общество так впечатлилось моей статьей про хадж, что предоставило средства, и управление в Бомбее тоже – я получил от них целую тысячу фунтов! Не хватает только решающего документа… Допустим, я могу усовершенствовать здесь свои знания сомалийского. Но все-таки безумное расточительство – торчать здесь с мая!

– Ах, вот как, – беззвучно отозвалась Майя. – Целых четыре месяца… – Ненадолго ее посетила мысль – а изменилось бы что-нибудь, столкнись они где-нибудь раньше за это время? Но она тут же ее отбросила. Но Ричард, очевидно, заметил мимолетное изменение у нее на лице, взглянул на быстро темнеющее небо и схватил ее за руку.

– Давай поищем убежище. Скоро здесь разразится гроза.

Под первыми тяжелыми раскатами грома, зловеще отраженными отвесными скалами, Майя безвольно позволила ему перевести себя через улицу, за ними шла Гита, которой Ральф строго приказал не спускать с жены в городе глаз. Ричард затащил Майю в узкий крытый переулок старого города. Здесь он достал из кармана брюк скрученную в трубочку пачку банкнот и протянул ее Гите, осыпая ее потоком слов на бенгали и одарив неподражаемой смесью энергичной уверенности и шарма. Глаза Гиты становились все больше, наконец она кивнула, зажала локтем дыню и взяла деньги. Потом бенгалка побежала ко входу в переулок и встала там, прямая как свеча, словно хотела дать им понять, что она ни в коем случае не обернется, что бы у нее за спиной ни происходило.

Разряд молнии прорезал сумерки, и Ричард протолкнул Майю дальше, затем последовали удары грома, послышалось звонкое шлепанье крупных капель дождя и поднялся сладковатый аромат мокрой горячей пыли. Громкую песню ливня пронизывали крики и вопли торговцев, что лихорадочно пытались сложить и кое-как прикрыть товары, пока все, что могло бежать, искало спасения под крышами домов.

– Что, ради всего святого, ты ей сказал? – прошипела Майя, наконец остановившись.

Борода Ричарда дрогнула.

– Я апеллировал к ее суевериям и сочувствию. Скромный вклад сделал свое дело. На Востоке люди послушны одному лишь золотому тельцу.

Майя отпрянула, уворачиваясь от хватки, когда Ричард попытался вытащить из-за ее спины левую руку, но он был непреклонен.

– Позволь, – сказал он гневно и одновременно нежно, – я ее очень давно не видел.

Майя сдалась, и они вместе уставились на стиснутые в его руке пальцы и тонкое колечко.

– Поэтому ты больше не отвечаешь на мои письма? – наконец спросил он.

Она резко подняла голову.

– Ах, ты заметил? – Она с трудом проглотила собственную желчь и сжала дрожащие челюсти.

Ричард помолчал, вновь и вновь проводя рукой по сгибу ее пальца и кольцу.

– Ты не могла или не захотела меня дождаться? – хрипло спросил он.

У Майи в глазах появились слезы.

– А ты пришел бы – когда-нибудь?

Она хотела сказать это жестко, с упреком, но вышло невыносимо жалобно. Беспокойный взгляд Ричарда блуждал по стене позади нее, поднимался вверх, к навесу, и опускался вниз, к вытоптанной земле и первым дождевым ручейкам. Он схватил и снова отпустил ее руку.

– Вот уж чего я точно никогда не хотел – так это встретить тебя в таких обстоятельствах. В таком месте, такой несчастной. Отрезанной от семьи, от всего, что близко. – Его взгляд смягчился, смягчился настолько, что Майя не смогла больше сдерживать слез, когда он посмотрел на нее и добавил: – Тебе никто не говорил, что Аден относится к тем местам, что исполняют роль чистилища на земле? Здесь люди несут наказания за свои грехи, ведь в Адене все только и делают, что страдают.

Ее рыдания с дрожью вырвались наружу, он заключил Майю в объятья, и она лихорадочно, жадно ответила на его поцелуи, в надежде вернуть что-то, оставленное той апрельской ночью в Блэкхолле, чего ей до боли не хватало. Она старалась даже не вспоминать об этом в прошедшие с тех пор месяцы. Меж двух горячих вздохов Майя услышала тихий смех:

– Надо же – недавно замужем и такая голодная!

Она изо всех сил оттолкнула его, замахнулась и ударила по лицу. И испугалась силы собственного удара – его голова мотнулась в сторону, – испугалась неожиданной боли в ладони, но больше всего испугалась наступившего облегчения, потому что заглушила другую, внутреннюю боль.

На какое-то мгновение стало тихо. Казалось, гром удивленно умолк, а дождь шумел в ритме учащенного дыхания Майи. Глаза Ричарда засверкали, он ухмыльнулся, бесстыдно и неотразимо, потер большим пальцем нижнюю челюсть и слегка потряс головой.

– Что ж, мое сокровище, я это заслужил. – Его взгляд омрачился, стал глубоким, бездонным, и он долго всматривался в нее. – Говорят, у путешественников, как и поэтов, вспыльчивый темперамент. Автор этого изречения, должно быть, забыл о тебе.

После небольшой паузы он продолжил охрипшим голосом:

– Я знаю, что во всех делах меня ведет дьявол. Могу поспорить, в глубине души тебе тоже хочется набраться смелости и предоставить ему свободу действий.

Майя пустилась бежать, добежала до конца переулка, выдернула Гиту под дождь, не слушая сетований бенгалки о брошенной от испуга дыне. За считаные секунды дождь промочил обеих до нитки, и хотя Майе была неприятна прилипшая к коже мокрая ткань, она наслаждалась теплой водой, льющейся по ее телу и смывающей слезы. Где-то внутри ее зародилось ликующее веселье, но внезапно умолкло, когда на ум пришла фраза, прочитанная где-то когда-то давно:

Тот, кто считает, что любит двоих, на самом деле не любит никого.

3

Варна, Болгария, 2 сентября 1854


Дорогая сестренка!

Мне бесконечно жаль, что тебе так долго пришлось ждать новостей после моего письма с Мальты! Эти три месяца пролетели очень быстро, и с тех пор, как мы прибыли сюда в июле, у меня просто не оставалось времени тебе написать из-за постоянных хлопот. Надеюсь, ты не слишком обо мне беспокоилась: у меня все хорошо, и я обещаю исправиться! Я получил все твои письма – хотя бы полевая почта на этой проклятой войне работает исправно – они не раз становились для меня полосой света на потемневшем горизонте.

Ты не представляешь, насколько я рад, что мы наконец собрали палатки! Я дождаться не мог, когда мы покинем это ужасное место, оно принесло нам сплошные горести. По рассказам солдат других полков, раньше всех потрясал Галлиполи – куда ни ступишь, всюду мертвые собаки, кошки и крысы, и такое пекло, что один из офицеров умудрился поджарить на форменной кожаной фуражке яйцо (готовил ли он яичницу прямо на голове, я не знаю). Я никогда не был в Галлиполи, но в худших кошмарах не мог представить такой грязи и запустения, как в Варне. Поверь: здесь гораздо хуже, чем было когда-либо в Галлиполи. Название Черное море обретает совсем другое значение… Французам каким-то образом удалось лучше очистить территорию своего лагеря. Если бы это было единственной оплошностью нашего руководства! Материалы и провиант доставляли в Галлиполи по морю, мягко говоря, беспорядочно, как и оттуда в Варну. Мы получали палатки, а подпорки к ним находились на борту еще не дошедшего судна. Лошадей доставляли в ужасном состоянии, их привязывали недостаточно тщательно, а по прибытии просто бросали за борт, и бедняги сами выплывали на берег, потому что в порту не было лодок. Нам не хватало провианта: в августе закончился хлеб, а пожар на складе уничтожил продовольствие и другие важные материалы – особенно от этого пострадали французы. Но самое ужасное – к нам занесли холеру и тиф. Я не преувеличу, если скажу, что счет умерших ведется на тысячи – как французов, так и англичан, и очень многих мне пришлось признать негодными к службе и отправить домой, на родину. Больше всего удручает собственное бессилие, хотя я пытался помочь каждому больному, независимо от полка, чем только мог. У нас в лазарете даже не было надлежащего оснащения – ни носилок, ни санитарных карет. Столько бед, всего лишь из-за халатности и плохой организации! Порой не знаешь, куда девать досаду и ярость…

Тем временем генералы растерянно сидели и передвигали флажки на карте, не в состоянии принять решение, вести ли войска на осаду русских в Силистрии, а когда Россия оттуда опять отступила, совещались, как еще ударить по царским войскам. К счастью, решение нашлось: мы выступаем в сторону Крыма, на Севастополь. Надеюсь, климат там лучше, холера за нами не последует, а бои пройдут без больших потерь с нашей стороны. Все может стать только лучше, ибо куда уж хуже, чем Варна?

Если начистоту, то я рад, что вы с Ральфом так далеко от войны с Россией, вам не приходится переживать вместе со мной весь этот ужас, и вы в безопасности. Хотя могу понять ваше разочарование из-за наказания Ральфа (пока не могу привыкнуть и называть его зятем) и его перевода в другое место. Но видишь: во всем есть положительные моменты. Лучше Аден, чем Варна! И потому я вдвойне, да нет, в тысячу (!!) раз сильнее рад, что у тебя все так хорошо и вы счастливы, как видно из твоих живых описаний. Это убеждает меня, что я не ошибся, помогая вам, пусть дома и случился огромный скандал. Не переживай, что не получаешь из Блэкхолла ответа на свои письма. Дай родителям еще немного времени. Они не смогут злиться вечно, в конце концов, когда на свет появится первый внук, они поймут, что у тебя просто не было другого выбора, и примирение не заставит себя ждать.

Как только тут все закончится, я приеду к вам первым же пароходом, обещаю.

Передаю вам обоим любовь от Эмми – она пишет мне все так же прилежно (хотя немного обиделась, что мы с ней тоже не удрали… Женщины!!). Передавай привет Ральфу, крепко обнимаю,

Джонатан

Майя изо всех сил пыталась подавить зевоту, пока от усилий на глазах не выступили слезы. Сегодня в офицерском клубе проходил ежемесячный «дамский вечер» – мероприятие, мало соответствующее высокопарному названию. Для Майи жестокой насмешкой судьбы оказался тот факт, что она была бы радушно принята в качестве супруги Ральфа в кампании против России, но в Адене не приветствовалось, если солдат сопровождали семьи. Тем не менее здесь находилась горстка бесстрашных жен, таких, как Майя, и эти вечера были попыткой устроить для них подобие светской жизни. Сюда приходили жены европейских военных и штатских, испытывающие потребность в привычных им развлечениях. Встречи проходили в офицерском клубе, единственном в Адене помещении, достаточно просторном, чтобы вместить столько людей, и достаточно английском, чтобы предоставить приглашенным дамам хоть некое подобие удобства.

Но в отношении как атмосферы, так и публики это было скорее демонстрацией добрых намерений, чем успешным мероприятием, подумала Майя, подавив очередной зевок и оглядевшись: прямоугольная комната с грубыми стенами из белого известняка, покрытыми копотью сигар и сигарилл – джентльмены каждый вечер ящиками превращали их в пепел. Деревянные ставни квадратных окон были распахнуты настежь, но внутрь не проникало ни малейшего дуновения ветра. Молодой сомалиец – сейчас юноша прислонился к стене и, видимо, крепко спал – дергал за длинную веревку и приводил в действие потолочный вентилятор, но и он вряд ли был в состоянии разогнать воздух, в котором из-за потеющих тел, алкогольных паров и табачного дыма впору было вешать топор. Деревянные доски пола потрескались, сносились и перекосились от влажной жары, и даже весьма потрепанный бильярдный стол держался горизонтально лишь благодаря клиньям под двумя ножками. Впрочем, сегодня вечером в бильярд не играли, стол исполнял функцию сидячего места, потому что офицеры предоставили всем присутствующим дамам привилегию занять стулья, которых было не так уж много. Те, кому не досталось стульев, устроились на шатких столах или просто стояли, если только им не приходилось искать опоры у товарища или стены после импортного джина, что поспешно разливали бенгальские слуги.