– Потом, предполагаю, я сильно перебрал.

– Да, – выдохнула я. – Похоже на то.

Оставшуюся часть дня я просидела одна в своей комнате, то утешая себя, то пытаясь придумать план побега, при этом каждую минуту испытывая какое-нибудь новое отвратительное чувство: смущение, стыд, чувство вины, неверие в свои силы, страх… Через каждые две минуты я подходила к окну, пытаясь набраться смелости сбежать и никогда больше не возвращаться. Но потом меня одолевал страх, и я снова искала любые отговорки.

Вдруг в школе узнают, почему я сбежала из дома? Что, если узнает Рэнди? Вдруг в полиции мне никто не поверит? А вдруг они начнут расследование, и придется проходить через всякие унизительные процедуры, чтобы в итоге все сочли меня выдумщицей? Разве Грант стерпел бы подобное? А как же Элиза?..

Если бы не сестренка, уверена, я давно бы сбежала. Но план у меня был, правда, тот же самый, который я придумала, когда Грант первый раз меня ударил. Да, при ближайшем рассмотрении критики он не выдерживал, но вот если оценивать с точки зрения перспективы… Тебе уже почти восемнадцать, Мэделин. Осталось меньше года, и все изменится. Тогда ты сможешь заявить в полицию. И никто уже не посмеет забрать твою сестру в какой-нибудь там детский дом. Они не смогут отобрать ее у тебя. А ты нужна Элизе. Ей нужна ты… и ее мать.

Я сделала глубокий вдох, чтобы побороть поднимающуюся из глубины души панику. У тебя все получится, сказала я себе. Должно получиться. Еще раз глубоко вздохнув, я спустилась вниз, старательно делая вид, что все хорошо.

То, что Грант ничего не помнил, помогло мне притворяться.

После ужина раздался звонок в дверь. Грант оказался к ней ближе, так что открыл первый.

– Мэдди, – сказал он весело, – тут кто-то пришел к тебе в гости.

Я думала совсем о другом и даже не пыталась угадать, кто это.

Подошла к двери и ахнула:

– Рэнди…

– Не удивляйся так сильно.

– Я оставляю вас наедине, – сказал Грант. А потом продолжил себе под нос, но так, чтобы мы с Рэнди слышали: – Два парня за два дня. Неплохо, детка. Совсем неплохо.

– Не говори, – рассеянно произнесла я.

– Пойдем пройдемся? – преложил Рэнди.

– Э-э… да. Только обуюсь, – метнулась я в коридор.

Прошлись мы только пять минут, а большую часть следующего часа просидели на качелях в парке и болтали. Рэнди был так мил, рассказывал, как ему хорошо, когда рядом нет крутых ребят, с которыми надо вести себя соответствующе.

– А с тобой можно быть крутым по-своему, – гордо заявил он.

– Крутость в любом виде – слишком мощно для меня, – сказала я.

– Ты какая-то растерянная, – заметил Рэнди. – Все в порядке?

– Не спала всю ночь, – пожала я плечами, стараясь быть честной, насколько возможно.

– Я тоже, – признался он. – Никак не мог забыть, как здорово было на выпускном.

Иногда трудно быть честным.

– Я тоже, – соврала я.

На неделе Нэйтан и Рэнди заметили, что я чем-то озабочена, но я что-то быстро сочинила про итоговые экзамены, и они купились.

Рэнди сдержал слово и изменился – теперь его больше не волновало мнение окружающих, и мы начали проводить время вместе. Мы часто виделись. Отношения с ним оказались для меня своего рода терапией: чем чаще мы встречались, тем меньше у меня оставалось времени, чтобы переживать о том, что я так отчаянно хотела забыть.

Хотелось бы, конечно, чтобы изменение моих отношений с Рэнди в хорошую сторону повлияло на мой социальный статус, но все произошло иначе: тем, чей социальный статус совсем упал, оказался Рэнди. Мне, конечно, надо было предугадать эту ситуацию. То есть я же несколько лет общалась с Нэйтаном, но те девушки, которым он нравился, ограничились лишь презрением и завистью в мой адрес. Однако Нэйтан всегда вращался в различных компаниях и старался быть вежливым с «представителями всех социальных кругов», к чему все в школе привыкли уже давно. Так что его дружба со мной была лишь проявлением типичного «синдрома Нэйтана Стина». Но вот с Рэнди дело обстояло не так. Он изначально словно хотел общаться лишь с крутыми подростками. И когда он публично, на школьном выпускном, предпочел Эбби меня, поправ тем самым всю школьную социальную систему, отношение к нему поменялось в одно мгновение. Теперь издевательства градом сыпались в его адрес, но он все терпел.

И, как ни странно, не бросил меня. А пару раз даже вступился за мою – и свою – честь. Кто-то из парней заявил, что Рэнди встречается со мной только потому, что я не против более «близких» отношений. Если раньше он молча пропускал все обидные ремарки мимо ушей, то теперь, стоило кому-то намекнуть на нечто неприличное, он тут же выпрямлялся во весь свой огромный рост и просил клеветника повторить обвинение.

Насколько мне известно, не решился ни один из обидчиков.

Через пару недель учеба закончилась, а потом началось лето. Вот когда для нас с Рэнди наступил самый прекрасный период. По утрам он подрабатывал садовником в Рокуолле, но потом приходил посидеть со мной и Элизой. Грант в этот момент был далеко – красил дома, как обычно летом. Мне тогда казалось, что мы втроем – или вчетвером, когда Нэйтан был свободен, – делали вместе все: купались в озере, гуляли в парке, ходили в кино или просто собирали былинки на заднем дворе. Неважно, чем мы были заняты, мы просто все делали вместе.

Очень часто Рэнди брал мою руку в свою, сплетал пальцы и говорил:

– Мы хорошо друг друга дополняем.

– Лучше не придумаешь, – соглашалась я.

– Ну что вы все держитесь за руки! – возмущалась Элиза. – Вы же не маленькие!

Как-то в начале июля Рэнди взял меня и Элизу на утренний показ фильма «Ла Бамба». Мы решили перехитрить мою сестренку – купили ей отдельное ведерко попкорна, стакан воды и посадили на место в ряду перед нами. В результате мы с Рэнди оказались «одни» в полупустом кинотеатре. Но на середине показа и, как назло, в момент, когда стало особенно тихо, Элиза вдруг повернулась и закричала:

– Фу! Хватит целоваться! Я папе расскажу!

– Поймала с поличным, – вздохнула я, услышав, как смеются сидящие рядом.

– Да уж, – добавил Рэнди. – Пойду куплю ей еще попкорна.

Лето было в самом разгаре, и с каждым днем я старалась мысленно отдалиться от того, что случилось со мной в ночь после выпускного. Нет, я не смирилась с этим, но рядом с Рэнди было так хорошо, что я не хотела думать о чем-то плохом. «Просто не вспоминай о реальности, – напоминала я себе время от времени, – пока тебе не исполнится восемнадцать. Тогда все изменится. А сейчас не позволяй мыслям о Гранте испортить то, что происходит у тебя с Рэнди».

Каникулы получились действительно восхитительными – произошло столько прекрасного, у меня осталось множество замечательных воспоминаний о волшебных моментах с Рэнди. Так продолжалось до тех пор, пока в начале августа не стартовал футбольный сезон.

Рэнди воспитывала мама, и денег у нее было немного, так что он знал: единственным шансом вытянуть счастливый билет и поступить в хороший колледж для него был только футбол. Но в таком случае ему требовалось оттачивать мастерство, и тренировки стали отнимать все его свободное время.

У Нэйтана футбол тоже времени отнимал достаточно, хотя стипендии на обучение в колледже в его случае вряд ли зависели от спортивных достижений: на роль идеального нападающего он не подходил по комплекции. Кроме того, помимо меня, Нэйтан был одним из немногих выпускников с наивысшей успеваемостью – с такими результатами получить хорошую академическую стипендию было парой пустяков, и спортивные достижения отошли на второй план.

Большую часть августа я видела Нэйтана и Рэнди только в выходные, да и эти наши встречи получились очень короткими.

В том же месяце я снова начала набирать лишний вес – особенно заметно это было в области талии. К тому же у меня была задержка менструации, но я не волновалась: подобное случалось и раньше. Но в последнее воскресенье августа меня начало тошнить, и тут я забеспокоилась. Чтобы привести нервы в порядок, с утра отправилась в аптеку и купила тест на беременность.

Где-то в глубине души я говорила себе, что не нужно даже и беспокоиться. Ведь я все еще цеплялась за ложную надежду, что произошедшее той ночью с Грантом на самом деле было лишь в моей голове. И дойдя до туалета, я даже попыталась саму себя уговорить не делать тест – ведь история знает лишь одно непорочное зачатие, и вряд ли я повторю этот подвиг.

В итоге я все же себя убедила. И когда увидела результат теста, тут же захотела умереть.

Все ужасные воспоминания о той ночи нахлынули на меня разом. Я вышла из аптеки в смятении, пытаясь одновременно разобраться с тысячей разных мыслей, но на уме у меня было лишь одно: бежать. Все это было для меня слишком. Как раз когда я уже почти оставила самое страшное позади, когда мне уже почти исполнилось восемнадцать и я была почти свободна… Как раз когда уже мечтала, что скоро смогу жить как все нормальные люди. Но не смогу… никогда. И пусть подобное желание было низким и недостойным, в тот момент я хотела бежать от всего мира, от моей боли и всего этого ужаса.

Я медленно двинулась туда, где, как считала, смогу обрести равновесие. Когда свернула от шоссе на улицу, рядом со мной остановилась машина.

– Эй, Мэдди, – окликнул меня Нэйтан. – Ты что, плачешь? Что-то случилось с Рэнди?

– Нет, я просто… вышла погулять, – сказала я и посмотрела на него затуманенным взглядом.

– Ну уж нет, что-то тут точно не так. Куда ты собралась? – не отставал он.

Не так уж далеко отсюда, подумала я, пожимая плечами.

– Я еду в церковь, – продолжил Нэйтан. – Слегка опаздываю, но могу тебя куда-нибудь подбросить, если нужно. Или можешь поехать в церковь со мной. Точно знаю, папа был бы очень рад тебя видеть. К тому же, может, так мы тебе поднимем настроение.

– Не уверена, – пробормотала я. Но, хоть и неохотно, все же села в машину.

Когда мы вошли в часовню, пастор Стин был за кафедрой и начинал проповедь. Я мысленно «отключила» его голос и еще глубже погрузилась в пучину собственных мыслей. Я по-прежнему хотела оказаться там, куда собиралась попасть, прежде чем Нэйтан меня остановил.

Он не приставал ко мне минут десять, но потом все же нагнулся и спросил:

– Так ты расскажешь мне, что происходит?

– Не могу, – сказала я. Мой голос предательски дрогнул, настолько я самой себе казалась жалкой и отвратительной. – Не здесь.

– Тогда скажи мне, куда ты шла, – упорствовал Нэйтан.

Как рассказать другу о таких вещах? Как рассказать о своих самых жутких намерениях тому, у кого за всю жизнь и мысли дурной ни разу не возникло? Как, черт возьми, сказать сыну пастора, проповедь чьего отца мы сейчас слушаем, что вместо того, чтобы слушать сообщения о Боге, ты бы в данный момент предпочла встретиться с дьяволом?

Я не смогла вымолвить ни слова и просто разрыдалась. Понимая, что мои проблемы гораздо серьезнее, чем просто плохое настроение, Нэйтан схватил меня за руку и почти насильно выволок из церкви, к своей машине.

– Так, хватит, – сердито потребовал он. – Давай, колись.

– Не могу! – закричала я, закрыв лицо руками. – Ты меня возненавидишь.

– Ты знаешь, что это не так. Я просто хочу тебе помочь. Правда. Или, если хочешь, мы могли бы поговорить с моим отцом. У него довольно неплохо получается… – начал Нэйтан, но я его оборвала.

– Нет! Никому нельзя говорить!

– Знаешь что? Говори, что происходит, Мэдди. Куда ты собиралась, когда мы встретились?

Не переставая рыдать, я заглянула в его глаза и не увидела ничего, кроме искреннего сострадания. Наверное, такую неподдельную заботу обо мне я больше не чувствовала никогда. И что-то внутри меня дрогнуло. Словно чтобы проверить, насколько сильно сострадание Нэйтана, чтобы увидеть, как он отреагирует, когда узнает правду, я сдалась.

– Ты действительно хочешь знать? Отлично! Тогда слушай. Я собиралась дойти до перехода над шоссе… и спрыгнуть.

Прежде чем Нэйтан успел отреагировать, я добавила, сотрясаясь от очередного приступа внезапно нахлынувших рыданий:

– Я хочу умереть, Нэйтан. Моя жизнь кончена! Я хочу, чтобы меня переехал грузовик. Я просто… хочу снова быть рядом с мамой.

– Но почему? – выдохнул он. – Как ты можешь так говорить?

Отвернувшись – от смущения – я прошептала:

– Потому что я беременна.

В ожидании его реакции я уставилась в окно. И Нэйтан задал вполне предсказуемый вопрос:

– А Рэнди-то ты сказала?

– Нет. Не могу, – без всякой надежды в голосе ответила я. – Тем более что отец не он.

Говорить Нэйтану правду в тот момент, наверное, было самым сложным в моей жизни. Свое признание я начала словами:

– Помнишь, как Грант напился в день выпускного?

И закончила:

– Вот почему я просто хочу умереть.

Суровая правда заключалась еще и в том, что Грант непременно убьет меня, когда узнает.