— Не будем говорить об этом. Это все... так печально.

Но Нэн продолжала:

— Помню, как она бежала по галерее в Хэмптон-Корте, когда король молился в своей часовне, и кричала, умоляя о пощаде. Этот крик не идет у меня из головы.

— Лучше забыть о нем, Нэн.

— Мне это не удастся. Я видела, как она умерла. Не надо было ходить туда, но я не могла удержаться. Я должна была пойти. И видела, как она вышла из башни и положила свою красивую головку на эшафот... как послушный ребенок, выучивший урок. Говорят, что, ожидая казни, она проигрывала в своей камере, как будет себя вести. А теперь, миледи, король ищет себе шестую жену.

— Шестую жену! — воскликнула Катарина. — Мне жаль ту, которая ею станет, кем бы она ни была. Но что мы так разболтались? Это не наше дело. Король стареет, хотя, без сомнения, тот, кто так говорит, — просто изменник. Будем надеяться, что он оставит мысли о новой женитьбе, а если и в самом деле женится, то, став старше, не будет потакать своим прихотям.

— Но он еще не забыл Екатерину Ховард, миледи.

— Не будем говорить об этом. Но что это — я слышу топот копыт во дворе!

И, улыбаясь, она выглянула из окна, ибо во двор въезжал сам Томас Сеймур.


* * *

Мысли о женитьбе стали для короля неотвязными. Стоял март 1543 года, он был уже не молод. Пятьдесят два года. Когда-то этот возраст казался ему глубокой старостью, особенно в юности, когда энергия била из него ключом; он был высок — более шести футов росту — и широк в плечах и без устали предавался спортивным состязаниям и развлечениям, среди которых предпочитал любовные утехи.

После тридцати он был гигантом среди мужчин, королем до мозга костей. Любимым его развлечением было ходить, надев маску, среди людей и играть в милую игру «Угадай-ка», хотя не было человека, который не узнал бы его с первого взгляда. Но все должны были спрашивать:

— Кто этот человек? Осанка у него прямо-таки королевская!

И когда они начинали гадать, кто бы это мог быть, Генрих сбрасывал маску и говорил:

— Не ломайте голову, друзья мои! Это я, ваш король!

И то была лишь одна из игр, в которые он любил играть. Но теперь ему не двадцать и не тридцать, а все пятьдесят, и он уже не может побеждать в состязаниях, где требуются сила и ловкость, а проигрывать не привык. Были дни, когда он только и делал, что, хромая, бродил по дворцу, опираясь то на палку, то на руку кого-нибудь из придворных. Его ноге — проклятой ноге! — становилось все хуже; король сбился со счета, сколько способов лечения он перепробовал. Он пообещал озолотить того, кто сумеет ее вылечить, и обезглавить того, кто потерпит неудачу. Но все было напрасно. На какое-то время ему становилось лучше, потом язва снова открывалась, временами боль была так сильна, что он не мог сдержать крика и с кулаками бросался на всех, кто его раздражал.

Прошлый год оказался для него весьма тяжелым. Он вновь заявил о своих правах на престол Шотландии, напал на шотландцев и разбил их у Солвей-Мосса. Но победа не принесла желанных плодов. Государственные дела отнимали много сил, и он нуждался в отдыхе от них. Ибо, как часто говорил Генрих своим друзьям: — Король — тоже человек. — А он перенес горе, как человек и как муж. Теперь, когда на деревьях полопались почки, а пение птиц рано поутру нарушало королевский сон, он просыпался в одиночестве в своей постели (а если не в одиночестве, то ложе с ним делила дама, чье присутствие вызывало у него угрызения совести) и чувствовал, что к нему, как и к деревьям, траве и цветам, возвращаются силы. Судьба жестоко обошлась с ним. Но неужели ему не суждено познать счастья в браке?

Все было очень просто («А я, — думал Генрих, — простой человек, который любит простые решения») — королю нужна новая жена.

Словом, в этот мартовский день в продуваемом весенним ветром Гринвичском дворце король расхаживал взад и вперед по своим личным покоям, а в соседнем зале дожидались вызова придворные — без него никто не осмеливался войти в комнату короля. Все боялись его гнева. Король же не желал никого видеть — он хотел остаться один на один со своими мыслями. И поскольку ему нужна была жена, он не мог выбросить из головы воспоминания о предыдущих.

Пять жен! Приличное число! Франциск I, по ту сторону пролива, имел всего двух, но у него было бесчисленное множество любовниц. «В этом, — подумал король Англии, — мы с ним отличаемся, король Франции и я».

Тонкие губы его сжались, а маленькие глазки засияли самодовольством. Он любил сравнивать себя с этим французским распутником. Они были ровесниками; в жизни короля Франции все было подчинено любви. Генриху нравилось думать, что главными для него были королевские обязанности. Все знали, что французским двором управляла мадам д'Этамп, как когда-то правила мадам де Шатобриан.

Здоровой ногой Генрих отшвырнул скамеечку, попавшуюся ему на пути. На висках вздулись жилы. Сама мысль о темном лице его врага, с которого не сходила сардоническая усмешка, всякий раз приводила его в ярость.

— У него нет совести, — пробормотал Генрих. — А я... я — само воплощение совести. О Боже, ты ведь знаешь, какой я совестливый человек.

Король часто обращался к Богу, и обращался к нему как к равному, ибо, считая себя всегда правым, всегда поступающим по совести, был уверен, что Всевышний всегда одобряет его действия, — ведь он был послушен Его воле.

Две его жены умерли по его велению, они были молоды, и некоторые называют их мученицами. Конечно, никто не осмеливается сказать такое на людях... если, конечно, им не жаль собственного языка, ибо за такие слова можно тут же остаться без оного, а слушатели рискуют остаться без ушей. Генрих всегда подчеркивал (и Бог это тоже должен знать, ибо Генрих всегда объяснял ему мотивы своих поступков), что велел казнить своих жен с большой неохотой. Но сам он человек хороший, Божий человек, и его совесть не позволила бы ему обрести счастье в не освященном церковью союзе. Пусть лучше женщина умрет, чем король будет вынужден предаваться недозволенным радостям.

Бог понимал, что Генрих прав, поскольку смотрел па мир глазами короля. Генрих был в этом уверен. Время от времени ему снилась Анна Болейн, ее насмешливый взгляд и острый язычок, но Бог дал ему понять, что он поступил с ней мудро и справедливо. Разве Джейн Сеймур, на которой он женился после смерти Анны Болейн, не родила ему сына? Маленькому Эдуарду, слава Богу, исполнилось уже пять лет, он наследник Генриха, о котором король столько мечтал все эти годы — и в бесплодном браке с испанкой Катариной, и в бурном супружестве с Анной Болейн. И этого сына родила ему Джейн. Покорная маленькая Джейн. Он уже позабыл, как быстро она ему наскучила; ему нравилось говорить:

— Эх, если бы Джейн не умерла, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому!

После этого он улыбался и добавлял, что у Бога, вне всякого сомнения, были причины забрать Джейн к себе. Король не интересовался мотивами действий Всевышнего, точно так же, как и Всевышний не интересовался его мотивами.

Король неожиданно рассмеялся. Ему вдруг представилось, как, должно быть, разозлились братцы Джейн, узнав о ее смерти.

Эдвард Сеймур был умным парнем и вовсю пользовался преимуществом своего положения дяди принца Эдуарда. Хитер... дипломатичен... хороший слуга. Что касается Томаса, то король не мог не любить его. Томас напоминал ему его самого в молодые годы — конечно, это была лишь тень, очень бледная тень. Но какой он шумный, вечно изрыгающий ругательства, а как он умеет обращаться с дамами! Да, король хотел, чтобы его окружали именно такие люди, как Томас Сеймур, — крупные и жизнелюбивые.

До него дошли слухи о замыслах, которые вынашивал Томас, и это ему совсем не понравилось. За этими честолюбцами нужен глаз да глаз! А тут еще этот негодяй Норфолк со своим сынком Сюрреем — за ними тоже нужно присматривать. В их жилах текла королевская кровь, и прав на престол у них было побольше, чем у Тюдоров, чье дерево еще не укоренилось в английской почве столь прочно, как хотелось бы Генриху.

Вот почему ему нужно было много сыновей, которые росли бы вместе с маленьким Эдуардом. Сыновей, сыновей... сыновей Тюдоров, которые жили бы после него и закрепили бы трон за его семьей.

Новый брак! Вот что было нужно ему. Идея женитьбы витала в воздухе, ибо на дворе стояла весна. Говорят, молодой Сеймур тоже собрался жениться и положил свой наглый глаз на собственную дочь короля, юную Елизавету — незаконную дочь Анны Болейн. Несмотря на то что Елизавета родилась от этой ведьмы — Анны Болейн, Генрих не мог не чувствовать к ней привязанности. Он заметил в Елизавете присутствие какого-то внутреннего огня, который она унаследовала от него. Он делал вид, что не верит в то, что она действительно его дочь. Он пытался убедить себя, что Елизавета похожа на его старого друга, беднягу Норриса, которого он отправил па эшафот вместе с Анной. Ему вдруг вспомнился майский день, когда Анна во время турнира сидела рядом с ним, как вдруг на арене появился Норрис, и ему стало жарко от ревности, охватившей его. Это было семь лет назад, но король хорошо запомнил тот день. Семь лет назад меч палача, специально выписанный из Кале, отделил прекрасную голову Анны от ее грациозного тела, но всякий раз, увидев Елизавету, король вспоминал ее мать. Девочке не хватало красоты матери и ее неотразимого очарования, но в ней все-таки было что-то от Анны, а что-то — от него. И этот повеса Сеймур осмелился положить на нее глаз!

Король знал от своих шпионов, что если Томас не получит Елизавету, то женится на леди Джейн Грей, внучке Генриховой сестры Марии, которую — как же давно это было! — он отправил во Францию, чтобы она стала женой старого Людовика. Но Мария так измотала беднягу, что через несколько месяцев он умер, а она, прежде чем вернуться в Англию, потихоньку вышла замуж за Чарльза Брэндона. Плодом этого брака стала Фрэнсис Брэндон, от которой и родилась Джейн.

— Конечно, я предпочел бы Елизавету, — говорил молодой Сеймур, — но если не смогу заполучить дочь короля, то женюсь на его племяннице.

Генрих, по неистребимой привычке оценив их, как всех женщин, сравнил достоинства Елизаветы и Джейн. Елизавета, конечно, более подходящая кандидатура — ей было как-никак уже девять лет, а Джейн — всего пять.

Но какая разница, что за планы строил Сеймур, — все равно им не суждено осуществиться, если только того не пожелает сам король. Самое главное сейчас — это брак короля.

Кого же ему взять себе в жены? Можно ли найти кого-нибудь, кто сравнился бы с изящной Екатериной Ховард? Та, которую он возьмет себе в жены, должна иметь обаяние этой распутницы и при этом быть чистой, как ангел.

Генрих знал, что дамы его двора не жаждали удостоиться той чести, которую он собирался им оказать. Это немного смущало его. Он может принудить выбранную им женщину выйти за него замуж, но ему не заставить ее сделать это с удовольствием. Когда умерла Екатерина Ховард, все поняли, что если женщина, ставшая женой короля Англии, не была до свадьбы девственницей, то это будет расценено как тягчайшее преступление, наказуемое смертью. Конечно, при его дворе было несколько добродетельных женщин, но стоило кому-нибудь из них заметить, что он посматривает на нее, как ее охватывало страшное беспокойство, и когда на следующий день он начинал искать ее взглядом, то выяснялось, что ее нет. Когда же король начинал расспрашивать, куда она делась, то, разумеется, получал ответ, что она заболела и не выходит из своих покоев.

Генрих с грустью покачал головой. Говорили — хотя он и делал вид, что не слышал этого, — будто бы ни одна незамужняя женщина не решится стать его женой, зная, что, когда она ему надоест, он объявит ее распутной. Генрих предпочитал не знать об этом. Его обостренная совесть должна быть спокойна. Король всегда прав, а мотивы его поступков всегда самые возвышенные. Этого требовала его совесть, которая в случае необходимости легко могла заткнуть рот правде.

Неужели они будут утверждать, что Екатерина Ховард не была потаскушкой, распутной потаскушкой? Неужели они считают, что он возвел на нее напраслину? Ведь по всем обвинениям, предъявленным ей, были представлены доказательства.

Это не то, что с Анной Болейн — только молодой Смитон «признался», что состоял с ней в любовной связи, да и то только под пыткой.

Но что толку мучить себя — прошлое не вернуть. нужно забыть о нем и подумать о том, что нужно ему сейчас. А нужна ему новая жена. Однако Генрих не мог представить себе никого, кто захотел бы удостоиться этой чести. Ему нужна была королева. Он устал от ловли — как зверей в лесу, так и любовниц в женских покоях своего дворца. Теперь ему хотелось уюта — он мечтал о спокойной старости. Он хотел найти для себя женщину, но не слишком молодую и легкомысленную, которая только и мечтает о романах с молодыми людьми. Пусть она даже не будет красавицей — была бы только хорошенькой. Он вспомнил всех пятерых своих жен: Катарину Арагонскую, Анну Болейн, Джейн Сеймур, Анну Клевскую и Екатерину Ховард. Все они разочаровали его, каждая по-своему! Теперь же он хотел найти женщину, которая была бы наделена всеми добродетелями, присущими им: набожностью, самообладанием и благородством первой Катарины; обольстительностью Анны; покорностью Джейн; здравым смыслом второй Анны (ибо эта женщина из Клевских была благоразумна и посчитала за удачу, что ей удалось выскользнуть из его рук, сохранив на плечах свою голову и получив приличное содержание, чтобы наслаждаться им) и милой красотой услужливой малышки Екатерины Ховард, но лишенную их недостатков. Она должна обладать всеми этими качествами и быть хорошей, верной женой, супругой, которой он мог бы гордиться, мягкой спокойной женщиной, которая в нужный момент умела бы успокоить его, очаровать и заставить снова почувствовать себя молодым, которая стала бы заботливой мачехой для детей, которых он уже имел, и любящей матерью для тех, которые еще появятся. Эдуард был болезненным мальчиком (его здоровье служило предметом постоянного беспокойства), и королю нужны были еще сыновья.