– Хай йому грець и бис в печинку.

– А протокол? – сунулся было Виктор, но Симка-змея отомстила:

– Какой еще протокол? Мы с майором доброе дело сделали, предотвратили, можно сказать, преступление. Пьяный с ружьем – то же что пьяный за рулем! Правда же, майор?

Это был шах и мат.

– Так точно, – поддакнул подобревший представитель власти и перешел с протокольного на доверительный тон: – Держи своего капитана на коротком поводке, не спускай.

– Капитана? – на волне, механически переспросила Сима.

Майор кивнул на Антона:

– Военный человек, защитник отечества, а замашки как у смотрящего на зоне. Уводите его отсюда уже, пока я добрый.

Симка рассеянно кивнула:

– Да, ведите его в машину. Вон, слева, – при этом она показала направо, – держите ключи.

Обреченно вздохнув, Саня и Виктор потащили друга в сторону парковки, где в ряду мокрых авто блестел боками черный «ситроен», а Симка задержалась возле майора.

– Господин офицер, а что вы сейчас про капитана хотели сказать? – поинтересовалась псевдосупруга.

– Хотел сказать, что твой капитан военным билетом размахивает, только звание и награды позорит, – по-отечески попенял майор, – вот что делает война с мужиками.

– Так война, она и есть война, – неопределенно промямлила Серафима, что-то усиленно соображая.

– Ну да. К нам в отделение таких вот понабрали, ветеранов-участников, – майор кивнул в сторону отбывающей троицы, – от них одни неприятности. Палят из оружия табельного почем зря, все воюют, никак не навоюются.

У Симки на лице поселилась глуповатая улыбка.

– Ага, – только и смогла выговорить она.

– Ты давай построже с ним, и не вздумай жалеть – жалость унижает. Ты так ему спокойно и тихо, без крика объясни, что сил больше нет терпеть, мол, если хочешь сохранить семью, бросай куролесить, – напутствовал Серафиму майор.

– Спасибо, – на автопилоте поблагодарила Серафима, обескураженная сомнительной новостью, и на слабых ногах направилась к машине.

«Звание и награды»?

Значит, Квасов принял хлопок лопнувшей покрышки за настоящий боевой взрыв? И укрыл ее от этого взрыва…

А лезгинка? Танец врага?

Да они больные на всю голову – эти ветераны!

Господи, ну за что ей это? Из огня да в полымя.

Как сказала бы Наина (милая, добрая, самая лучшая из всех существующих в мире тетушек), одно зло порождает другое. Следовательно, Руслан породил Антона Васильевича.

А кто породил Руслана? Юлий. А Юлия?

Здесь Симка почувствовала в формальной логике ущерб: выходило, что Ленчик Ворожко был наименьшим злом, а поверить в это было невозможно.

Пока мокрая и продрогшая до костей Юн-Ворожко доковыляла до «ситроена», Антон уже храпел на заднем сиденье.

За рулем без зазрения совести устроился Виктор, рядом с водителем восседал Саня.

– Э-э, – заикнулась было Серафима, но была остановлена нахальным предложением:

– Падай назад.

И Симке ничего не оставалось, как втиснуться на заднее сиденье, под теплый бок к храпящему сучьему потроху, охламону, алконавту, оказавшемуся… ветераном боевых действий. Ой, Божечки, ой, миленький!

– Саша, – едва только они выбрались с площади, обратилась к Чеснокову Сима, – а где служил Антон?

Виктор опередил друга:

– У него и спрашивай. Захочет – ответит.

– А я не с тобой разговариваю, – прикрикнула Симка на зарвавшегося водилу, – раскомандовался тут.

– Тихо, тихо, – поспешил вмешаться в перепалку Саня, – тут никакого секрета нет, Антон служил на Кавказе. Неужели ты не знала?

– Нет, – недовольно призналась Сима, – понятия не имела.

– Не хотел – и не говорил, – опять встрял Виктор.

– Слушай, заткнись, а? – окрысилась Сима и повернулась к Сане. – Он из-за ранения уволился?

– Может, хватит сплетничать? – взъелся Виктор.

– Ты меня достал! – Бычий затылок Виктора выводил Симу из себя. – Один ты весь такой идеальный и правильный, прямо Мэри Поппинс с Вишневой улицы!

Саня хмыкнул, за что был награжден тычком.

– Поскалься еще! – прорычал Витька.

– На дорогу смотри, – завопила Сима, – у меня трое детей, между прочим!

– Вот уж точно, – желчно подтвердил Виктор, – между прочим.

– Слушай, – Симка не на шутку обозлилась, – у тебя самого дети есть?

– Не твое дело.

– Так я и думала: дети есть и живут с матерью. – Иногда Серафима поражала не только женскими прелестями. Особенно когда злилась.

Виктор напряженно молчал, а Санька оглянулся через плечо и подмигнул Симе.

– Ты в своей жизни разберись, – почувствовав поддержку, вдохновилась Сима, – безупречный ты наш.

Затылок Виктора красноречиво говорил о состоянии хозяина – оно было на грани аварийного.

– А ты в своей уже разобралась?

– Разобралась.

– Давно ли? – Зеркало рикошетом отправило в Серафиму презрительный взгляд.

– Твое-то какое дело?

– Какое мое дело? – Плотников резко сбросил скорость и прижал машину к обочине. Квасов при этом свалился на Серафиму, а сзади раздался яростный сигнал, и мимо пронесся джип.

– Витек, Витек, – сунулся Саня, но был остановлен невидящим взглядом – взглядом василиска.

Плотников резко обернулся, приблизив к Симке искаженное сдерживаемой злобой лицо:

– Какое мое дело?

Саня вцепился в Плотникова:

– Витька, брось, не заводись. Давай, поехали, – негромко попросил он друга.

– Я в порядке, Саня, я в порядке, – отвел Санину руку Виктор, – я ей все доступно сейчас объясню, на пальцах. Зачем я четыре года на пузе ползал по горам? Чтобы каждая дура трахалась с пастухами? И я при этом молчи?

– Какие горы, какие пастухи? – проблеяла Симка. Она совершенно не понимала, о чем речь.

– Те самые, дорогуша, – оскалился Витька, – те самые. Кавказские называются. Думаешь, я воевал, и Тоха, и Лешка, и все братишки для того, чтобы наши бабы ноги раздвигали перед нохчами? Это что ж за паскудство такое, а?

– Перед кем? – Симка даже забыла обидеться на раздвинутые ноги, так непонятно говорил Виктор. Как на эсперанто.

– Чеченцами! – выплюнул Виктор. Салон наполнился жгучей ненавистью, настоянной на отчаянии и боли.

Симка вжалась в спинку сиденья.

– Но они же все разные, – пробормотала она дрожащими губами.

– Разными они были, может, лет пятнадцать назад. А сейчас – все одинаково ненавидят нас.

– Я тебе не верю! – выкрикнула Симка и разразилась слезами.

Квасов от Симкиного крика завозился и открыл глаза.

– Опять ты? – сонно пробурчал он и махнул перед носом ладонью, пытаясь прогнать видение.

– Не веришь? А ты поезжай туда, почувствуй на собственной шкуре! Сидит на всем готовом, в тепле, в добре, и не верит она!

– Вить, – снова подал голос миротворец Саня, – отстань от девушки, ты же видишь, она расстроена.

Поздно. Обвинения легли могильной плитой на Серафиму, стали последним испытанием в этот вечер плохого дня. Симке захотелось умереть, только не слышать прокурорский голос.

Виктор осклабился:

– Как же, такую расстроишь! Поплачет – меньше на толчок сбегает.

– Ты злой, – прорыдала Симка, – злой!

– А как я буду добрым, – снова взвился Виктор, – если я прихожу с войны, а здесь такие, как ты, дуры комолые, любовь крутят с теми, кого я там не замочил.

– Это не война! – запротестовала Симка. – Это жизнь! И отстаньте от меня, все! Война, война! Задрали! У вас везде война. И там и здесь! А жизнь где? Раз у самих жизни нет, то и у других ее не должно быть? Да ты просто завидуешь!

– Чему?!

– Ты не способен чувствовать ничего, а другие – способны!

– Ну и кто тут способен чувствовать? Пастух твой? Где же он тогда? – Это был сильный аргумент.

Крыть было нечем, Симка рванула новенькую ручку замка, чуть не выдернув ее с мясом, толкнула дверь, вырвалась на волю и, сотрясаясь от душивших рыданий, побежала по дороге.

Мимо с шумом проносились машины, Симкина тень в свете фар удлинялась до бесконечности и исчезала на границе между светом и тьмой.

Сима быстро выдохлась и побрела, не разбирая дороги, по лужам и грязи. Слезы мешались с дождем, лезли в рот.

– Ой, Божечки, ой, миленький, какая же я дура, – приговаривала Сима, слизывая соленые капли.

«Ситроен» наконец тронулся следом, обогнал, перекрыл пути к бегству и затормозил.

– Сима, садись, – позвал Саня, выходя из машины, – давай, давай. Поедем домой. Тебя уже, наверное, дети потеряли. Не сердись на Витьку, он отличный парень на самом деле.

– Просто душка, – пробубнила Симка в нос.

Чесноков мягко подтолкнул Серафиму к радушно распахнутой дверце, за которой похрапывал ветеран Квасов. Юн-Ворожко с обреченным видом приткнула на сиденье зад, исхудавший от переживаний. Ни о каких десяти кулаках речи не могло быть, а всего-то день прошел.

– Девочка моя, – сонно пробормотал Квасов, устраиваясь на Симкином плече, – ты такая потрясная…


Новогодняя ночь катилась к завершению. Исполнив все куплеты, прочитав все стихи, получив подарки и набив животы вкусностями, дети уже видели сны, а Квасова не покидало иррациональное чувство, что ему никуда не надо, что он уже дома.

Вообще, в процессе застолья с Антоном случилась какая-то странная метаморфоза. В самом начале, пока не появились пельмени, Квасов еще пребывал в состоянии повышенной боеготовности, но после пельменей заметно размяк. Маленькие, на один зуб, сочные, ароматные, одинаковые, как пуговицы, пельмени сами прыгали в рот и изгоняли бесов раздражительности и злобы.

Молочный поросенок, запеченный с гречкой и грибами, посадил цепного пса внутри Квасова на якорную цепь. В ту минуту все и случилось – в том смысле, что Рубикон был перейден. Бесовское войско было смято и рассеяно, и участь его была жалкой, а цепной пес Квасова уже ел с руки.

– М-м-м, – одобрительно промычал Антон, отведав поросенка, – кто готовил?

– Сима. Она у нас способная, – с гордостью отрекомендовала Наина.

С поразительной скоростью Антон сметал все, что Симка подкладывала ему в тарелку.

Белые розы, принесенные Квасовым, стояли в вазе с пихтовыми ветками. Салфетки, скатерть, серебро, прозрачный фарфор и свечи дополняли сервировку и придавали особую прелесть разговору – о таком празднике Квасов не мог и мечтать.

Разговор крутился вокруг общих тем, пока Наина ловко не перескочила к воинской службе и не сравнила ее со служением Богу.

– И монашество, и воинство строится на отречении, – делилась наблюдениями Наина, – и те и другие – избранные. Насколько я помню, существовали даже какие-то кастовые рамки: дочь священника могла выйти замуж либо за священника, либо за человека военного сословия. Мистический дух, отшельнический какой-то присущ и тем, и тем. По-моему, это вообще неисследованная тема. Это мое, конечно, мнение.

Симка могла голову прозакладывать, что эту тронную речь Наина приготовила заранее, зная, что в гости ожидается Квасов.

– Да, – Антон порылся в проспиртованной памяти, – в трехлетнем возрасте Александр, будущий Невский, принял посвящение в воины. Обряд совершал святитель Симон, суздальский епископ.

– Мне кажется, это культовое событие – присяга, – обрадовалась Наина, – смотри, в монахи и священники тоже ведь посвящают. Где ты видел, чтобы инженеры, учителя или там, не знаю, библиотекари проходили обряд посвящения?

– У врачей клятва Гиппократа есть, – лениво возразил Квасов. После шестой смены блюд блистать умом было все равно что колоть дрова – того и гляди, заворот кишок получишь. В данном случае – заворот мозгов.

– Допустим. Я все веду к тому, что солдат – это больше чем профессия.

– Монахам трижды предлагают ножницы перед пострижением, а воинов не спрашивают. – Наполеон лишил Квасова остатков воинственности. Теперь Квасова можно было сравнить с ручным, совершенно безобидным ньюфаундлендом, на котором так любят кататься детишки.

– Ну, хватит, – вклинилась Сима, – с вами со скуки умереть можно. Новый год, а вы завели волынку: воины, монахи, дух отверженности.

– А мне интересно, – заступился за воинов и монахов Антон, – я над такими вещами как-то не задумывался.

– Вот и дальше не задумывайся, – посоветовала Симка.

– Это она ревнует, – улыбнулась Наина, – она девочка неглупая, только избалованная.

Антон быстро посмотрел на ревнивицу. Эти лисьи глаза… Кого они напоминают? «Бриджит Фонда! – вспомнил Квасов. – Ну конечно!»

– Я избалованная? Я? – возмутилась Сима.

– Это очевидно, – веско подтвердил Квасов.

Взгляд Антона, как приклеенный, следовал за Серафимой, но самому Квасову казалось, что он посматривает на соседку незаметно, украдкой.

Да он почти и не смотрел на эту ровную, плавную линию рук, открытых взглядам от плеча до кончиков ловких наманикюренных пальчиков. На узкие запястья, на высокую шею, на гибкую спину, переходящую в такую аппетитную задницу, что она могла поспорить с пельменями, на стройные ноги с высоким подъемом и маленькой ступней, в черных прозрачных колготках, обутые в лодочки. На лиф с выступающими округлостями грудей. Чего он там не видел? Все как у всех. «Все как у всех», – упрямо повторил Квасов и представил это «все». И едва уцелел от вспышки страсти.