Я подогнула колени и свернулась в лохани клубком, чтобы горячая вода омывала мои намыленные голые плечи. Потом встала, и Люси ополоснула меня чистой водой. Я крепко держала в руках их обоих – и Селию, и Джона. Они оба любят, а значит, оба уязвимы. А я подобными путами преданности не связана. Я совершенно свободна. Даже любовь к Ричарду меня ни в чем не сдерживает и мной не управляет. Я по-прежнему иду намеченным путем. Да, ради сына я могу сколько угодно строить заговоры, но жертвовать собой ради него я не стану. А вот Селия и Джон сами себе хозяевами быть не могут. И раз так, то я их не боюсь.

– Полотенце, пожалуйста, – сказала я, и Люси принесла несколько сильно накрахмаленных льняных полотенец, согретых у огня. Я растерла тело так, что мою розовую от горячей воды кожу стало пощипывать, и распустила по спине свою шелковистую медную гриву. Тело мое было поистине безупречным; на нем не было заметно ни малейших признаков двух беременностей. Живот плоский, подтянутый; груди округлые и ничуть не обвисли; ноги длинные и стройные, на них никаких следов безобразных выпуклых вен.

Я провела ладонью от шеи по груди и по животу до мягких завитков волос на лобке. Да, мое тело по-прежнему очаровательно, и вскоре мне понадобится любовник. Настоящий любовник, а не такая размазня, как Гарри. Мне нужен мужчина, который будет смеяться вместе со мной и вместе со мной кататься по траве, который будет делать мне больно, и радовать меня, и доставлять мне наслаждение. Я со вздохом отвернулась от зеркала и, прищелкнув пальцами, велела Люси подавать одеваться. Страстные любовные поединки, любовь-борьба – все это было у меня только с Ральфом, только о нем я часто вспоминала. Но лишь Господь знает, где мне найти второго такого, а мне, видно, придется отступиться от этой цели, и тосковать по своему прежнему любовнику, и страстно мечтать о нем.

И ждать. Ждать, когда этот тяжелый период подойдет к концу. Ждать, когда мы получим с новых полей большую прибыль, чтобы, наконец, освободить Широкий Дол хотя бы от части тех невыносимых долгов, которые я на него взвалила. Ждать, когда урожай золотистой пшеницы освободит мою землю и моих людей от тяжкой битвы за деньги, чтобы я смогла хоть немного себя реабилитировать и не прятаться по углам. И тогда люди смогут забыть этот единственный страшный год моего господства над Широким Долом и будут вспоминать только хорошие годы, которые следовали один за другим с тех пор, как я стала хозяйничать на этой земле.

Но сегодня я снова должна была все утро провести в кабинете, чтобы как-то разобраться в цифрах. Мистер Льюэлин взял под залог три участка: общинную землю, молодой лес и те земли, которые Селия получила в приданое. Но для того, чтобы выплачивать ему проценты – а наши животные очень плохо пережили зиму, – мне пришлось еще занять денег в банке. Там процент был ниже и срок выплаты дольше, и я порадовалась собственной сообразительности, ибо сумела дать возможность Широкому Долу хоть немного вздохнуть. Однако банкиры имели полное право изменить процентную ставку, и в итоге получилось, что их процент стал выше, чем у мистера Льюэлина. Я находилась в смехотворном положении, ибо мне то и дело приходилось занимать деньги, чтобы выплатить проценты. Но если бы я опоздала с выплатами, мне пришлось бы платить еще и штраф.

В прошлом месяце я была вынуждена спешно продать несколько жирных барашков и выручила за них гораздо меньше, чем они стоили, потому что мне отчаянно были нужны наличные. В этом месяце, когда придется платить и Льюэлину, и банкирам, мне, боюсь, придется продать землю. Я попросту не могла продолжать распродавать животных, когда они еще и вес не набрали. В общем, мне необходимо было найти какой-то выход из этого непрерывного падения вниз по долговой спирали, но пока что никакого выхода я не находила. И рядом не было никого, кто мог бы дать мне дельный совет. Я знала лишь одного-единственного человека, который способен был бы разобраться в манипуляциях лондонских дельцов. Только он один мог бы сказать, действительно ли все так плохо, или финансисты играют со мной, как умный рыбак играет с лососем, постепенно лишая его сил. Хотя я лично разговаривала о своих делах всего лишь с одним или двумя банкирами. Однако о том, что Широкому Долу, возможно, грозит разорение, в один миг стало известно всем. И теперь только один Джон мог бы что-то мне посоветовать, но он сейчас давал советы не мне, а Селии, и они оба на пути домой строили планы, как меня уничтожить.

Спустившись к завтраку, я прикинула, сколько дней может понадобиться Селии. День, чтобы добраться до Бристоля, поскольку выехала она уже вечером. День или два, чтобы увидеться с Джоном и убедить доктора Роуза в необходимости его отпустить. Еще два дня, чтобы доехать до дома. Два дня они проведут в карете, склонившись голова к голове и все свои мысли направив на то, чтобы сразиться со мной и победить меня.

Я полагала, что в целом потребуется четыре или пять дней, и оказалась права. В полдень, через четыре дня после того, как Селия стремительно покинула наш дом и умчалась в ночь, я увидела, как наша карета, покачиваясь, катит к дому по подъездной аллее, вся покрытая грязью, с одним разбитым фонарем. В карете, естественно, сидели Селия и Джон.

– А вот и они! – напряженно воскликнула я и повернулась к Гарри. – Ты знаешь, что нужно делать. Мы с тобой все обговорили, и я уверена, что ты прав, желая наказать ее. Она попыталась вмешаться в наши дела. Она без разрешения уехала ночью из дома, уехала к другому мужчине, который к тому же является моим мужем. Она вела себя так, словно лишилась разума, и всех в графстве заставила обсуждать дела, которые творятся в семействе Лейси.

Гарри молча слушал меня и кивал. Дыхание у него уже стало учащенным, глаза заблестели.

– Разумеется, ее следует наказать! – подтвердил он, и я вспомнила, как его в детстве, в той отвратительной школе, учили бояться и запугивать других.

– Да уж, накажи, – сказала я. – С ней слишком долго все носились, как с драгоценной фарфоровой статуэткой. Вот и отыграйся сразу за все. В конце концов, ты ее муж! Ты имеешь полное право ее наказывать. Отведи ее наверх и постарайся сломить ее упрямство.

Он снова кивнул, но вслух усомнился:

– Разве может мужчина причинить боль такой женщине, как Селия? – Он явно хотел, чтобы я убедила его в допустимости этого, и я сказала:

– Если это настоящий мужчина, то да, безусловно. – И я прибавила, искушая его: – И ты в первую очередь. Вспомни, Гарри, маленьких мальчиков, которых ты наказывал в школе. Я понимаю, Селия тебе бесконечно дорога, но нельзя же позволять ей так себя вести. Это недопустимо! Ведь, по сути дела, она сбежала от тебя к Джону! Так что если ты хочешь удержать ее при себе, то лучше сразу покажи ей, кто из вас хозяин. Ты здешний сквайр. Ты ее муж. Ты можешь делать с ней все, что тебе заблагорассудится. Только не слушай ее собственных речей. Ей необходима хорошая встряска. Вот и встряхни ее как следует.

Голубые глаза Гарри так и сверкали, а дыхание стало совсем частым. Он прошел мимо блюда с печеньем, даже не посмотрев на него, и ринулся к дверям, пылая жестокостью и похотью. У крыльца загрохотала карета, и Гарри оказался рядом с ней раньше, чем Страйд. Селия неловко выпрыгнула оттуда, не дожидаясь, когда спустят ступеньки. Она была в том же платье, в каком уехала из дома, и оно выглядело на редкость грязным и измятым. Сейчас Селия ничем не напоминала изящную леди Лейси, способную командовать Гарри и даже мной. Вид у нее был совершенно измученный и немного испуганный.

– Гарри? – неуверенно спросила она и взбежала на крыльцо, куда он уже успел подняться и неподвижно стоял возле дверей, не говоря ни слова.

Он был великолепен. Он был похож на толстого героя какой-то пьесы из репертуара бродячих театров. Лицо у него словно окаменело. Селия подошла к нему, положила свою ручку ему на плечо и, заглядывая ему в лицо, снова спросила:

– Гарри? – И он, не отвечая, схватил ее в охапку, и я заметила, как сильно она побледнела – он наверняка сделал ей больно. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, Гарри потащил ее в дом и по лестнице на второй этаж. Мне было слышно, как он тяжело протопал по коридору, затем открылась и захлопнулась дверь их спальни, и раздался двойной щелчок – это Гарри запер дверь на ключ. И только после этого я снова повернулась лицом к карете. Что будет происходить там, за запертой дверью, меня совершенно не касалось. Я и так знала, что Селия будет унижена; что, возможно, Гарри силой заставит ее окунуться в трясину своих извращенных желаний. А если она попытается ему отказать, он может побить ее или даже изнасиловать. Если же она согласится, то у нее навсегда останется в душе грязный след его мерзких пристрастий. И она никогда больше не сможет посмотреть Джону прямо в глаза, не сможет явиться ко мне в кабинет и учить меня, что правильно, а что неправильно в этой жизни. После такого она станет униженной и покорной, она будет стерта в пыль…

Я улыбнулась.

Джон, вылезая из кареты, заметил мою улыбку и поежился, как от холодного ветра, хотя солнце светило вовсю. Выглядел он хорошо. Из глаз исчезло прежнее напряженно-отчаянное выражение, он прибавил в весе и снова стал крепким, стройным и подтянутым. Под глазами исчезли глубокие тени, перестал дергаться маленький мускул на щеке, однако по обе стороны рта после выпавших на его долю испытаний пролегли две глубокие морщины, как и на лбу, прямо над бровями, но лицо было спокойным и мужественным. Джон был безупречно одет, его рубашка сверкала белизной, а на плечи был накинут теплый черный плащ. Я спокойно встретила взгляд его голубых глаз, и мы некоторое время мрачно смотрели друг на друга. Возможно, когда-то я действительно любила этого человека, но теперь мы стали заклятыми врагами. И я, не сказав ему ни слова приветствия, круто развернулась и вернулась в гостиную.

Я налила себе чашку чая, и руки мои совершенно не дрожали. Вошла горничная, хотя я ее и не звала, и принесла еще одну чашку и тарелку, а следом за ней вошел мой муж с таким видом, словно каждый день в течение последних пяти месяцев садился со мною пить чай. Он плотно, с легким щелчком закрыл двери в гостиную, и я подумала: странно, отчего этот легкий щелчок заставил меня испуганно вздрогнуть? Неужели мне так страшно остаться наедине с собственным мужем?

– Чаю? – вежливо предложила я. – Печенья? Или фруктовый кекс?

– Давай поговорим откровенно, если можно, – спокойно, ровным голосом сказал Джон. Он явно избавился от того ужаса, который испытывал передо мною, и от своей потребности хвататься за бутылку, стоило моей тени упасть на него. Я чувствовала, что не имею над ним прежней власти. Встав с кресла, я подошла к камину и оперлась рукой о каминную полку, этой непринужденной позой скрывая то, что колени у меня буквально трясутся от волнения и страха.

Джон остановился посреди гостиной, доминируя в ней. Его дорожный плащ с широкой пелериной и капюшоном казался слишком громоздким для столь малого пространства, а высокие черные, тщательно начищенные, сапоги попирали светлый ковер. Его шляпа, лежавшая на стуле, казалась символом мужской силы и наполняла эту дамскую комнату ощущением некой угрозы. Я крепко держалась за каменную полку, стараясь ничем не проявить своих чувств.

– Мне нечего сказать тебе, – отвечала я недрогнувшим голосом. Джон никогда бы не догадался, что мне страшно. Я слишком хорошо владела собой.

– Тебе, может, и нечего, а вот мне есть что тебе сообщить, – сказал он. Я глянула в сторону двери. Он легко смог бы меня перехватить, если я попробую до нее добежать. Я уже хотела позвонить и позвать слуг, чтобы принесли еще горячей воды, но потом передумала. Какая, собственно, разница, когда объясняться с Джоном, и этот момент ничуть не хуже любого другого. А с ним все равно пришлось бы объясняться – не сейчас, так потом. По крайней мере, сейчас мы были наедине, без Селии, без Гарри, да и сам Джон наверняка устал с дороги. И я даже с каким-то облегчением поняла, что во мне вновь разгорается гнев; я знала, что если он вздумает мне угрожать, я отвечу на его вызов и сумею одержать над ним победу. Я больше уже не была той женщиной, которая охвачена горем и печалью и боится выйти из дома, потому что дети при ее приближении бросаются бежать. Теперь я сражалась и за себя, и за своего сына, и за его наследство, и за мой родной дом. Я не для того разорила Широкий Дол, огородила крестьянские поля и погубила лучших парней в деревне, чтобы сейчас упасть на колени перед собственным мужем, который жестко и пристально смотрел на меня своими бледно-голубыми глазами.

– Я знаю, что ты сделала, – сказал он. – Селия рассказала мне все, что знала, и я, сопоставив это с тем, что знаю сам, сумел до конца во всем разобраться и понять, что ты сделала.

– И что же, согласно твоим фантазиям, я сделала? – ледяным тоном спросила я.