– Я заходил много раз в будние дни, но вы были слишком заняты и никого из деревенских не принимали, – сказал толстый мельник, чуть задыхаясь. – Но мне очень нужно сказать вам кое-что важное, мисс Беатрис.

Из дверей церкви начали выходить прихожане; все они с любопытством поглядывали на мельника, чье обычно веселое лицо выглядело сейчас так, словно его вот-вот хватит удар. Одной рукой держась за дверцу кареты, он умолял меня уделить ему хотя бы несколько минут.

– Ну, хорошо, – согласилась я, подталкиваемая своей новой неприязнью к деревенским беднякам, которые, собравшись толпой у дверей церкви, пялились на меня. – Приходите в усадьбу сегодня к трем часам.

– Благодарю вас, – сказал мельник и с легким поклоном отступил назад. И я вдруг заметила, что его пухлые щеки как-то странно обвисли, а яркий румянец сменился желтоватой, нездоровой бледностью.

Мне совершенно не требовалось, чтобы еще и он пришел и сообщил мне о каком-нибудь очередном несчастье. Я предвидела этот визит давным-давно, еще с тех пор, как мы с Гарри решили не продавать свое зерно на местном рынке.

– Это меня погубит, мисс Беатрис, – в отчаянии заявил мельник Грин, явившись в назначенный час. – Если у жителей деревни не будет зерна, им нечего будет принести на мельницу. Если ваши арендаторы тоже продадут всю свою пшеницу на корню, им моя мельница тоже будет не нужна. А если вы весь урожай отправите за пределы нашего графства, то мне попросту негде будет купить зерно, чтобы смолоть его и поставить муку тем булочникам, которые ее всегда у меня покупают.

Я кивнула. Я сидела за письменным столом, поглядывая в окно, распахнутое прямо в цветущий розовый сад. Двое моих детей играли на лужайке, следом за ними ходили Джон и Селия, наблюдая за тем, как няня Ричарда пытается прогуляться с ним по тропе, ведущей в лес. Кремовый зонтик Селии был точно эхо чайных роз, маргариток и редких белых маков. Я усадила мельника Грина за круглый стол для приема ренты и приказала принести ему стакан некрепкого пива, но пиво так и осталось стоять возле него нетронутым. Он вертелся на стуле в разные стороны, точно блохастый пес. Он был гордый человек и хороший хозяин, да и дела у него до сих пор шли в гору, но сейчас он был охвачен паникой, видя, как рушатся все его планы, как с трудом завоеванное благополучие уплывает от него, точно вода под колесом мельницы.

– Мисс Беатрис, если вы не хотите, чтобы мельница, построенная еще вашим дедушкой, простаивала, если вам не все равно, есть ли еда у бедняков в вашей деревне, если вы хотите, чтобы здесь вообще продолжалась жизнь, вы непременно должны оставить хоть немного зерна для продажи на местном рынке! – выпалил он в полном отчаянии. – Мисс Беатрис, у нас в семье кроме меня и жены трое парней, и все трое теперь трудятся в работном доме за гроши. Денег они в дом приносят совсем мало, зато стыда на них обрушивается – не оберешься. Если мы потеряем мельницу, нам только работный дом и останется, ведь мы тогда останемся и без крова, и без гроша в кармане.

Я снова кивнула, по-прежнему глядя в сад. Джон и Селия дошли уже до калитки, ведущей в лес, и терпеливо повернули обратно: детям гораздо лучше было бегать по мягкой траве выгона на своих еще неустойчивых ножках. Я видела, как Селия кивнула и верхушка ее шляпы закачалась, словно соглашаясь с ней, а Джон рассмеялся, откинув голову и глядя на нее. Слышать их я, разумеется, не могла, хотя окно было открыто. Но меня по-прежнему окружала та стеклянная стена, которая давала мне возможность с полным равнодушием смотреть, как мой сын учится ходить, держась за руку другой женщины. Эта стена также позволяла мне говорить хорошему человеку, старому другу нашей семьи, что ему действительно придется отправиться в работный дом и умереть в нищете и печали, потому что мои намерения столь же незыблемы и крепки, как мельничные жернова. Эта стена позволяла мне напрямик заявить мельнику Грину, что и он, и все прочие бьющиеся в нищете и отчаянии деревенские бедняки будут сокрушены, стерты в пыль ради того, чтобы один маленький мальчик, который сегодня только учится ходить, смог ездить по этой земле как хозяин, сидя высоко в седле.

– Мисс Беатрис, вы помните урожай, что был три года назад? – вдруг спросил Билл Грин. – Вы помните, как вы отдыхали у нас во дворе, пока мы готовили праздничный ужин? Как вы сидели на солнышке целый час, слушая, как вращается мельничное колесо и воркуют голуби? А помните, как по улице с пением проехали возы со снопами, как вы распахнули перед ними двери амбара, а наш сквайр, такой молодой и красивый, сидел высоко на снопах?

Я улыбнулась, с грустью вспоминая все это, и невольно кивнула.

– Да, – с нежностью сказала я. – Конечно. Это было такое чудесное лето! А какой тогда был урожай!

– Вы тогда любили нашу землю, – с тайным упреком сказал Билл Грин, – и все в деревне готовы были жизнь положить за одну лишь вашу улыбку. И в тот год, и в предыдущий вас считали богиней здешних мест, мисс Беатрис. А потом вас словно кто-то заколдовал, и все пошло не так. Неправильно. Совершенно неправильно!

Я молча кивнула. У меня под рукой была целая куча документов, которые свидетельствовали о том, что все действительно идет неправильно. Что мы на пути к полному разорению. Что мы приближаемся к нему столь же уверенно и неуклонно, как к нам приближается Браковщик. Я прямо-таки чувствовала в летнем воздухе легкий запах дыма. Кредиторы старались заранее выставить свои счета: они все знали. И я тоже знала. Широкий Дол задыхался от долгов, и кредиторы чуяли его крах, как лошади чуют надвигающуюся грозу. Как я чуяла запах того дыма.

– Так сделайте, чтобы все снова было правильно! – страстно и умоляюще прошептал Билл Грин. – Постарайтесь, мисс Беатрис! Приложите все свои усилия! Вернитесь к нам, вернитесь к этой земле! Сделайте так, чтобы снова все было правильно!

Я смотрела на него пустыми глазами, в глубине души страстно мечтая о возвращении на землю, о возвращении к старым способам хозяйствования. Но лицо мое оставалось застывшим и твердым, как мельничные жернова, а глаза были столь же холодны, как глубокий мельничный пруд.

– Слишком поздно, – сухо сказала я. – Зерно уже продано. Мне за него уже заплатили. Сделка заключена, и я ничего не могу переменить. Увы, в наши дни именно так ведутся дела, мельник Грин. Я понимаю, вам действительно грозит разорение. Но если я не буду поступать так же, как прочие землевладельцы, я тоже буду разорена. Не я выбираю тех, кто управляет нашим миром. Но я должна отыскать в этом мире свой путь.

Мельник тряхнул головой, точно борец, получивший неожиданный, оглушивший его удар.

– Мисс Беатрис! – сказал он. – Это на вас не похоже. Это вы не своим голосом говорите. Вы всегда стояли за старые обычаи. За старые добрые традиции, когда и крестьяне, и хозяева вместе трудились, когда людям платили по справедливости и у них было немножко земли, и выходной день, и возможность сохранить собственную гордость.

Я кивнула.

– Да, я стояла за старые традиции, – сказала я. – Но мир меняется, вот и мне пришлось перемениться.

– Так вот каковы вы, знатные господа! – воскликнул с неожиданной горечью мельник. – Никогда не скажете просто: «Да, я это сделал, потому что мне нужно как можно больше денег, и я непременно их получу, чего бы это ни стоило беднякам». Всегда говорите: «Таков новый мир». Но мир таков, каковы вы и другие знатные господа вроде вас. Вы решаете, каким быть этому миру, мисс Беатрис! Все вы – земле-владельцы, сквайры и лорды – делаете мир таким, каким хотите сами, а потом оправдываетесь: «Я, мол, ничего не могу поделать, таков наш мир!» Словно мир не по вашему желанию стал таким.

Я согласно кивнула, потому что он был прав, и холодно сказала:

– Ну что ж, Билл Грин, в таком случае вы можете поступать, как вам угодно, а я выбираю благосостояние Широкого Дола. Я хочу, чтобы моему сыну и мисс Джулии было что получить в наследство. И даже если это будет вам стоить вашей мельницы, даже если деревне это будет стоить жизни, я все равно буду поступать так. Аминь.

– Аминь, – невольно повторил мельник, словно все еще не мог понять смысл моих слов. Потом, как слепой, пошарил рукой в поисках своей шляпы – это была его воскресная шляпа – и надел ее на голову. На пиве, оставшемся нетронутым, уже осела вся пена, и оно выглядело каким-то неприятно мутным.

– Всего хорошего, мисс Беатрис, – сказал он отрешенно, словно уже вновь погрузился в печальные думы о своей мельнице.

– Всего хорошего, мельник Грин, – ответила я, понимая, что титула «мельник» ему долго не удержать.

Он вышел из моего кабинета, точно полумертвый. Беззвучно, безмолвно, не веря тому, что услышал.

Его серая в яблоках кобыла была привязана снаружи; он тяжело вскочил в седло, по-прежнему пребывая во власти своих мрачных размышлений, и проехал мимо моего окна. Затем я увидела, что Джон окликнул его – он и Селия как раз входили в садовую калитку, – и мельник Грин машинально приподнял свою шляпу, услышав, что к нему обращается знатный господин, но я сомневаюсь, что он что-либо еще понял. Его лошадь легкой иноходью двинулась по аллее; мельник почти опустил поводья и слегка подпрыгивал в седле. Он вез домой трагические вести. Сегодня в хорошеньком солнечном домике Билла Грина будут слезы; воскресный обед будет испорчен.

Джон и Селия были вынуждены тащиться по дорожкам с той же скоростью, что и малыши, а потому не скоро еще добрались до террасы и подошли к окнам моего кабинета. Селия, правда, чуть помедлила, чтобы посмотреть, отвлекла ли няня Джулию, которая подбирала на дорожке острые камешки, пытаясь сунуть их в рот.

– Чего хотел мельник Грин? – спросил Джон, стоя за открытым окном, словно дела поместья самым непосредственным образом его касались.

– Мы решали, как устроить обед по случаю урожая, – смело соврала я.

– Он проделал такой долгий путь в воскресенье, чтобы прикинуть, каким должен быть обед, который его жена сама столько лет подряд устраивала? – насмешливо спросил Джон.

– Да, – сказала я и прибавила с умышленной жестокостью: – Я сказала ему, что решать все будет Селия. – Селия так и подскочила, словно ее кольнули ножом, и я не сумела скрыть удовлетворенного блеска своих глаз. – Ты, разумеется, сумеешь все сделать наилучшим образом, верно, Селия? Ты ведь теперь так хорошо разбираешься в жизни нашей деревни. Праздник будет недели через три, в субботу. Примерно в то же время, как и обычно. Днем раньше или позже – никакого значения не имеет. Главное, чтобы имелось достаточно еды для восьмидесяти или ста человек и чтобы еда была свежей. – После этих слов Селия, по-моему, окончательно пришла в ужас, и я, глядя на нее, не смогла подавить короткий презрительный смешок и сказала: – Извините, но у меня очень много работы. – Наклонившись, я демонстративно захлопнула окно прямо у них перед носом, на мгновение встретившись через стекло с глазами Джона. Но даже он показался мне невероятно далеким.


Я была права, предсказывая хороший урожай. Но ошиблась, думая, что он будет убран в течение трех недель. Даже при жарком солнце, делавшем, правда, работу в полдень настоящим мучением, и при дополнительной команде жнецов из работного дома мы завершили уборку лишь на второй неделе августа.

Душа моя должна была бы петь: урожай был чудесный. Мы начали жатву с новых, недавно огороженных полей, и жнецы шли широким фронтом вверх и вниз по трем покатым, выровненным склонам холмов, и звонкие сухие колосья волна за волной падали перед ними. По утрам в первые дни кое-кто еще заводил порой песню, чувствуя запах зрелой пшеницы, слушая треск сухих стеблей, падавших под серпами жнецов, и забывая, что это богатство и красота никому из работников не обещают в этом году безопасной и безбедной зимы.

– Я так люблю, когда они поют, – сказал Гарри, притормаживая коня рядом со мной после обзорной поездки по холмам.

Я-то весь день пробыла в поле. Я все свои надежды возлагала на этот урожай. Только он мог спасти Широкий Дол, и я не могла доверить его уборку никому другому.

– Я тоже, – с улыбкой сказала я. – С песней они и работают быстрее.

– Я, пожалуй, и сам мог бы взяться за серп, – сказал Гарри. – Давненько я этого не делал.

– Сегодня не стоит, – остановила я его. – На этом поле не стоит.

– Как скажешь, – сказал он, как и всегда ни о чем не догадавшись. – Нам тебя подождать? Ты приедешь к обеду?

– Нет, – ответила я – Скажи, чтобы мне оставили поесть в кабинете. Я, возможно, пробуду здесь весь день; хочу посмотреть, вернутся ли они к работе после того, как сходят домой и поедят.

Гарри кивнул и уехал. Проезжая мимо жнецов, которые как раз добрались до конца поля, он натянул поводья и остановился, глядя, как распрямляют спины, морщась от боли, те, кто страдает ревматизмом. Жнецы с усталыми и печальными лицами протерли серпы и вновь стали выстраиваться в шеренгу, точно пехотинцы. Гарри весело крикнул им: «Добрый день! Хорошего урожая!» Сомневаюсь, очень сомневаюсь, что он обратил внимание на то, что никто из них ему не ответил.