– Хорошо бы поскорей пошел дождь! – невольно вырвалось у меня.

– Да, дождь! – выкрикнула вдруг Селия неожиданно хриплым и грубым голосом. – Дождь, ливень! И пусть этот ливень переполнит реки, и наводнение смоет с лица земли всю нашу жестокую страну и Широкий Дол вместе с нею!

– Селия, послушай, – предпринял слабую попытку остановить ее Гарри, – ты просто расстроена, и ничего удивительного! Нет, ну какие все-таки негодяи! Да я эту деревню в порошок сотру! Я ни одного из них на своей земле больше не потерплю!

Селия резко повернулась к нему, глаза ее сверкали.

– Это мы негодяи, а не они! – сказала она, слегка заикаясь от гнева. – Как ты мог, как ты мог, Гарри, допустить, что люди будут вести такую жизнь? На твоей земле! Мы обращаемся со своими крестьянами хуже, чем какой-нибудь угольный барон с севера обращается со своими работягами-шахтерами! Да мы лошадей на конюшне кормим лучше, чем в крестьянских семьях маленьких детей кормят! Это нас солдаты должны преследовать по лесам и вешать на площадях. Это мы должны были бы ходить голодными, потому что мы, мы четверо, впустили в Широкий Дол эту чуму, эти бесконечные несчастья. Я и Джон виноваты не меньше, чем вы, потому что мы, живя рядом с вами, ничего толком не сделали, кроме глупых и жалких попыток накормить умирающих. Но более всего, конечно, виноваты вы оба, потому что именно вы решили вести хозяйство так, что из-за этого стали погибать люди. Вы запахиваете в землю Широкого Дола жизни живых людей, а не зерно! И эти посевы означают наше падение, а не грядущий богатый урожай! И я больше не желаю это терпеть!

Наконец карета остановилась у крыльца дома, и Селия, оттолкнув меня, распахнула дверцу и выпрыгнула наружу; осколки с ее платья со звоном посыпались на землю. Я хотела схватить Гарри за руку и кое о чем предупредить, но не успела: Джон опередил меня и стремительно поволок его следом за Селией. Разговор, естественно, продолжился в гостиной.

– Мы ведем хозяйство тем единственным способом, который только и способен дать действительно хорошую прибыль, – талдычил, пытаясь защититься, Гарри, стоя перед пустым камином, а снаружи, заглушая его слова, грохотал гром, и казалось, что все это происходит в каком-то страшном сне.

– Значит, мы должны удовлетвориться меньшей прибылью! – отрезала Селия. Она все еще неслась на волне своего гнева и по-прежнему чувствовала свое моральное превосходство, основанное на уверенности в собственной правоте. Селия никогда не позволяла себе «военных хитростей»; она высказывала свое мнение только тогда, когда ее строгая, неколебимая совесть подсказывала, что она должна это сделать.

– Ну, тему прибыли мы с тобой вряд ли будем здесь обсуждать, моя дорогая, – сказал Гарри, и в голосе его послышалась угроза.

– Как раз будем – потому что в мою карету только что бросали камни! – парировала Селия, и вся кровь, казалось, прилила к ее щекам. – Будем – потому что я не могу спокойно молиться в своей церкви, когда у меня за спиной голодные люди, люди, стоящие на пороге смерти!

– Хватит! – рявкнул Гарри. – Я не намерен это слушать! Довольно, Селия!

Я кивнула Джону, сказала: «Идем», и двинулась к двери, но он и не думал уходить.

– Э нет, – сказал он, – это отнюдь не частный разговор и не та тема, которую Гарри и Селия должны обсудить с глазу на глаз. Это всех нас касается. Я, как и Селия, тоже не могу больше выносить этого сознательного умерщвления людей. Грядет новая зима, а предыдущая уже поставила нашу деревню на волосок от голодной смерти. Я не выйду из этой комнаты, пока мы не решим восстановить те клочки земли, где крестьяне выращивали себе овощи, и пока вы не согласитесь вновь открыть доступ к общинным территориям.

– Да что ты понимаешь в сельском хозяйстве? – грубо прервала его я. – Что понимаете вы оба? Единственное, что ты, Джон, видел в жизни, это Эдинбург с его жалкой зеленью; единственное, что знаешь ты, Селия, это твоя гостиная. Если мы с Гарри не будем вести хозяйство так, как делаем это сейчас, мы попросту потеряем Широкий Дол! – И я, невольно усмехнувшись, умолкла, увидев при очередной вспышке молнии насмерть перепуганное лицо Гарри. Дождавшись, когда отгремит гром, я продолжала: – Я не преувеличиваю. Мы погрязли в долгах и просто обязаны теперь придерживаться избранного пути, иначе потеряем все. Никакого Широкого Дола не останется – ни для нас, ни для Джулии, ни для Ричарда. Согласна, беднякам досталось сильнее всего. Первыми под удар всегда попадают они. Но как только начнут поступать доходы от последнего урожая, нам, возможно, удастся несколько облегчить их жизнь. А потом с каждым годом будет становиться все лучше.

– Нет, разговоры о постепенных улучшениях в будущем мы уже слышали, – сказала Селия. Она стояла у окна, и небо за ней казалось живым: черные клубящиеся тучи были снизу подсвечены ослепительно ярким, оранжевым светом заката. – Сейчас нужно действовать более решительно. Нам нужно все это переменить. Это совершенно неправильно, когда мы у себя за столом по-прежнему лакомимся изысканными яствами, а люди в нашей деревне умирают от голода ради того, чтобы мы могли стать еще богаче. Это не по-христиански! Между богатыми и бедными не должно существовать такой огромной пропасти. Я никогда не соглашусь с тем, что отныне так и должно быть. Ты правишь Широким Долом, как настоящий тиран, Беатрис; только ты можешь решить здесь любой вопрос, так сделай же что-нибудь, чтобы бедняки не умирали от голода! Я не позволю, чтобы это продолжалось и дальше!

– Я управляю Широким Долом, стремясь по возможности увеличить наши доходы… – начала было я, но Селия резко прервала меня:

– Ты не управляешь Широким Долом, Беатрис, ты его уничтожаешь! – И в ее звонком голосе отчетливо слышались презрение и упрек. – Ты разрушаешь все, что любишь. Ты по природе своей разрушительница. Когда-то я очень любила тебя и полностью тебе доверяла, но это было ошибкой. Ты обожала Широкий Дол, однако именно ты уничтожила все, что в нем было хорошего. Ты обожала гулять по его лугам, но их больше нет. Ты любила охотиться в его лесах, но они проданы или выкорчеваны. Ты любила ездить верхом по холмам Широкого Дола, но по твоему приказу тяжелые плуги поднимаются все выше и выше и скоро совсем сровняют их склоны с окрестными полями. Ты разрушительница, Беатрис. Ты разрушаешь даже то, ради чего сама же прилагаешь столько сил, ради чего работаешь. – И она вдруг взглянула на Джона, и я поняла: она думает, что я пыталась разрушить и этого человека, которого когда-то любила.

Я тяжко вздохнула, и этот вздох прозвучал скорее как хриплый стон; она словно показала мне мою жизнь в зеркале, и я понимала: она права в этой своей жестокости.

– Я не стану жить с тобой в одном доме, пока ты будешь продолжать эти разрушения, – сказала Селия холодным тоном судьи, выносящего смертный приговор через повешение. – Я не позволю тебе растоптать нашу мораль, заставить и нас участвовать в том ужасе, который творишь ты сама. Я не стану губить голодной смертью людей, которые смотрят на нас с надеждой, думая, что мы защитим их.

Она умолкла, и в комнате на какое-то время воцарилась полная тишина. Гарри перевел взгляд с разрумянившегося лица жены на мое побелевшее лицо, но ничего не сказал. Я покусывала губы, пытаясь успокоиться, потом резко выдохнула и поняла, что сумею одержать над Селией верх. У меня найдутся нужные слова! У меня хватит сил! Я смогу сразить ее наповал!

Но острый взгляд Джона по-прежнему преследовал меня, и он успел взять слово первым.

– Вы ошибаетесь, Селия, – сказал он, и я быстро глянула на него, своего неожиданного союзника. – Да-да, ошибаетесь. – Его глаза ясно и остро смотрели прямо на меня. – У крестьян есть защитник! – Эта подчеркнутая интонация удивила Селию, и она тоже посмотрела на меня. Даже Гарри несколько встрепенулся. – У них действительно есть защитник, – повторил Джон. – Это Браковщик. И он уже прибыл в Широкий Дол.

– Нет! – вырвалось у меня. Я в два прыжка пересекла комнату и вцепилась в лацканы Джона, заглядывая ему в лицо широко открытыми глазами. – Это неправда. Ты нарочно меня мучаешь, как я мучила тебя. Скажи, ты ведь солгал?

Однако Джон без малейшего сочувствия посмотрел на меня и сказал:

– Нет, Беатрис. Это правда. Браковщик уже в Широком Доле. Я сам слышал, как крестьяне сегодня вечером говорили об этом. Кто он? И почему он внушает тебе такой ужас?

Я стояла с полузакрытыми глазами; я была почти в обмороке, и Джон, почувствовав это, умело, но неласковыми руками подхватил меня под локоть и прислонил к себе, желая поддержать, внимательно вглядываясь в мое побелевшее лицо. Но взгляд его оставался достаточно жестким, вопрошающим, и я посмотрела в окно за его плечом, где открывался знакомый, безопасный и такой любимый пейзаж.

И сразу увидела их.

Двух черных псов прямо посреди моего розария. Они застыли в полной неподвижности – точно так же застывали и хорошо обученные псы нашего егеря, когда он приказывал им: «Стоять!» или «Лежать!», а сам подглядывал откуда-нибудь из густой тени. Спаниель, черный, как бархат моего траурного платья, насторожив уши, уставился большими блестящими глазами на наш дом. Черная ищейка, помесь колли с борзой, лежала, высоко подняв голову, точно некий геральдический зверь, и тоже внимательно следила за нашим домом. За мной.

– Да, он здесь, – сказала я и сделала несколько неверных шагов к креслу у камина, но ноги подо мной подогнулись, и я, наверное, упала бы, если бы чья-то жесткая рука не ухватила меня за плечо. Я рухнула в кресло и, подняв глаза, с изумлением увидела склонившуюся надо мной Селию. Она все еще держала меня за плечо, но прикосновение это было далеко не ласковым, а ее глаза смотрели на меня холодно.

– Кто «он»? – спросила Селия, и в моих ушах от испуга словно зазвенело многократное негромкое эхо: «Кто он? Кто он? Кто он?»

– Он пришел за Джулией? – снова спросила Селия, еще крепче сжав мое плечо своей маленькой ручкой. Потом, охваченная своим собственным страхом, она сильно меня встряхнула и повторила свой вопрос: – Он пришел за Джулией?

Я тупо на нее смотрела и молчала. От страха я едва могла вспомнить, кто такая Джулия. Я видела перед собой только двух черных псов, не сводивших глаз с окон нашей гостиной и ждавших лишь приказа хозяина, который пошлет их вперед.

– Это отец Джулии? Он за ней пришел? – Пронзительный, на грани истерики, голос Селии все никак не мог проникнуть в мою отупевшую от ужаса душу.

– Да, – почему-то вдруг сказала я, не заботясь о том, что именно я говорю. Да мне, собственно, все уже было совершенно безразлично. – Да, да, да!

Селия охнула, словно я дала ей пощечину, и, не в силах выговорить ни слова, протянула руки к Джону.

– Что? О чем это таком вы говорите? – спросил Гарри. Он был ошеломлен. Его надежный и безопасный мир вдруг, как-то слишком быстро, стал разваливаться на куски. Казалось, сама основа этого мира подмыта с нескольких сторон сразу. – Что вы обе несете? Отец Джулии я!

– Нет, – с каким-то тупым равнодушием возразила ему Селия, хотя слезы так и лились у нее по щекам, а Джон крепко держал ее за руку. – Нет. Это еще один поступок твоей сестры-разрушительницы. Беатрис тебя обманывала. Она и меня обманула. А потом весьма хитро заставила меня обманывать тебя. Я не мать Джулии. Джулия – дочь Беатрис. А теперь за ней явился ее отец.

Гарри испуганно уставился на меня.

– Беатрис, – он сказал это так жалобно, словно взывал к покойной матери, – скажи мне, что все это неправда!

– Нет, это правда, – сказала я. Я пребывала в эту минуту в своем собственном, личном аду, и мне было все равно, кому там еще мерещатся всякие кошмары. – Джулия – мой ребенок, а Браковщик – ее отец.

– А кто он такой, этот Браковщик? – спросил Джон, упорно следовавший за нитью к центру этого лабиринта мучительной лжи. – Кто он такой?

И я, глядя Гарри прямо в глаза, сказала:

– Помнишь Ральфа, помощника нашего егеря?

Селия и Джон тоже посмотрели на Гарри, потому что для них эти слова ничего не значили. Гарри вздрогнул, замер на секунду, и на лице его отразилось жалобное смущение, сменившееся откровенным ужасом.

– И он пришел за нами? – спросил он. – За тобой? За Джулией? – Теперь в его голосе тоже отчетливо звучал ужас, и это подтолкнуло Селию к решительным действиям; преодолев охватившую ее панику, она заявила:

– Все, я уезжаю. Я немедленно уезжаю отсюда и забираю с собой детей.

Я устало плюхнулась в кресло. Все действительно было разрушено, как и сказала Селия. Созданный мной лабиринт обрушивался внутрь себя самого, и псы Браковщика уже ждали меня в саду.

– Я запрягу лошадей, – сказал Джон и вышел из комнаты, даже не посмотрев на меня. Вопросы все еще жгли его душу, но одного взгляда на потрясенное лицо Селии ему было достаточно, чтобы немедленно броситься спасать ее от того ужаса, который был известен одной мне и который только что косвенно подтвердил Гарри.