Я кивнула, ласково ей улыбнулась и слабым движением руки попросила ее забрать поднос. А потом сползла пониже и устроилась на подушке со вздохом полного удовлетворения, который Селия приняла за вздох усталости.

– Да-да, я сейчас ухожу, и ты немного отдохнешь, – сказала она. – А за малышку можешь не опасаться. Я придумаю какой-нибудь способ, чтобы ее покормить. – Я кивнула. Да уж наверняка она это сделает! Вот если бы это был мальчик – мой сын, о котором я столько мечтала! – я бы никогда не позволила какой-то бедной французской крестьянке кормить его своим молоком и касаться его своими грязными руками. А эта девочка пусть выживает, как сумеет. В конце концов, сотни младенцев прекрасно растут на болтушке из муки и воды; вот и это отродье, наделенное неправильным полом, пусть так растет. Правда, сотни младенцев от подобной диеты попросту умирают, но такой исход во многих отношениях был бы, возможно, наилучшим для крикливой девчонки. Заставить Селию всю жизнь хранить тайну – задача достаточно сложная, она потребует от меня использования всех моих способностей и всей моей доброжелательности. Я не пожалела бы никаких усилий, чтобы увидеть моего сына в роли наследника Широкого Дола, но отдавать все свои силы ради какой-то жалкой девчонки, которая в лучшем случае займет одно из второстепенных мест, – нет, эта цена слишком высока, и никакой выгоды мне подобное самопожертвование не принесет. Дочка была мне совершенно ни к чему; девочки вообще никому не нужны. Разочарование было столь велико, что я закрыла глаза и постаралась снова уснуть.

Когда я проснулась, моя подушка была мокра от слез; по-моему, мне ничего не снилось, но, тем не менее, слезы так и лились у меня из глаз. Вот и сейчас, едва я ощутила под щекой влажное полотно, как к глазам моим вновь подступили слезы. Широкий Дол был так далеко, а я находилась в этой жарко натопленной комнате, в чужом городе, и между мной и родным домой лежало бескрайнее море с серыми волнами. Да, Широкий Дол был столь же далек от меня сейчас, как и моя заветная цель владеть им. Стремление к этой цели преследовало меня даже во сне, словно я ищу Священный Грааль, который никак не могу найти, и, возможно, потрачу на эти поиски всю жизнь, так и не обретя желаемого. Я слегка повернула голову, удобнее улеглась на подушке и прошептала одно лишь печальное слово – имя того, кто мог бы завоевать для меня Широкий Дол: Ральф.

И опять заснула.


Когда наступило время обедать, Селия принесла мне целую груду изысканных яств: артишоки, грудку цыпленка, овощное рагу, сладкие пирожки, бисквит, пропитанный вином и залитый взбитыми сливками, сыр. Я попробовала все и ела с таким отменным аппетитом, словно целый день ходила по полям Широкого Дола. Селия выждала, когда я покончу с обедом, а затем нала мне стакан ратафии. Я удивленно подняла брови, но все же сделала глоток, а она пояснила:

– Акушерка говорит, что тебе обязательно нужно каждый день выпивать стакан этой наливки, а вечером еще и бокал некрепкого пива.

– Господи, да зачем? – лениво сказала я, откидываясь на подушки и наслаждаясь сладким послевкусием ратафии.

– Чтобы было молоко, – храбро заявила Селия.

И я впервые заметила, что глаза у нее напряженно прищурены, так что в уголках даже появились морщинки, а на лице такое решительное выражение, какого я никогда не видела прежде. От этого ее нежное, как цветок, личико не утратило своего неяркого очарования, но бархатные карие глаза, всегда такие мягкие, смотрели по-иному. Я даже развеселилась невольно. Мне пришлось даже потупиться, чтобы Селия не заметила той насмешливой искры, что блеснула в моих зеленых глазах. Похоже, она как-то чересчур серьезно отнеслась к роли матери; если так пойдет и дальше, то к возвращению домой она совсем отощает и утратит всю свою привлекательность, а я рядом с ней буду выглядеть отдохнувшей и откормленной, точно избалованный хозяевами котенок.

– Видишь ли, – сказала Селия, – мы так и не сумели отыскать поблизости замену прежней кормилице, и мне пришлось послать записку священнику, возглавляющему приют Святой Магдалины. Бедные девушки приходят туда, чтобы родить там ребенка, но детей у них отбирают сразу после рождения. Я попросила мальчика с конюшни отнести в приют мое письмо с просьбой подыскать нам кормилицу, но не очень-то похоже, чтобы нам удалось кого-то найти. Между тем девочка все плачет, требуя материнского молока. Ничего другого она пить не желает – ни коровье молоко, ни козье, ни воду с мукой, ни просто чистую воду!

Я украдкой глянула на Селию. Меня эти известия по-прежнему совершенно не трогали. А вот выражение лица Селии меня встревожило, даже, пожалуй, потрясло: я поняла, что в некоторых ситуациях она может оказаться сильнее меня. Она так защищала эту никому не нужную девчонку, словно та и впрямь была ее родной дочерью! И тому, видимо, было несколько причин – месяцы подготовки и ожидания родов, волнение, желание угодить Гарри тем, как быстро у них появился первый ребенок и, наконец, сама нежная и любящая душа Селии с ее вечной потребностью о ком-то заботиться. Все это вместе и заставило ее так горячо полюбить малышку, едва та появилась на свет. Это она первой взяла новорожденную на руки. Это ее голос первым услышала девочка, и голос этот был полон любви. Ее руки впервые баюкали малышку, ее губы первыми коснулись нежной, чуть влажной, младенческой головенки. Селия испытывала все те чувства, какие женщина, впервые ставшая матерью, и должна испытывать по отношению к своему ребенку. И, естественно, теперь она своего ребенка защищала, сражалась за его жизнь и готова была растоптать любого, кто посмел бы ему угрожать. Я смотрела на нее с откровенным любопытством. В ней уже не чувствовалось прежнего абсолютного послушания и покорности забитой девицы, которой легко можно было внушить что угодно, которую я учила жизни, как учат породистого щенка. Передо мной была взрослая женщина, всецело преданная другому живому существу, пусть и очень маленькому, – и это делало ее невероятно сильной.

В данном случае Селия была, пожалуй, даже сильнее меня.

– Беатрис, – твердо заявила она, – тебе все-таки придется покормить малышку. Она не причинит тебе никакого беспокойства. Я сама ее принесу и унесу сразу же, как только ты ее покормишь. Я больше ни о чем тебя не попрошу – только корми ее, пожалуйста, каждые несколько часов, пока не будет найдена кормилица.

Она помолчала, ожидая ответа, но я по-прежнему не говорила ни слова. Хоть и была уже готова согласиться. Собственно, почему бы и нет? Вряд ли это так уж сильно испортит мою фигуру. Я была уверена, что вскоре сумею привести себя в порядок и стать столь же очаровательной, как и прежде. Зато, проявив чувствительность, я сильно выиграю в глазах Селии. И все же я колебалась: мне страшно хотелось узнать, на что еще способна эта новая, сильная Селия.

– Это ведь не более, чем на несколько дней, – продолжала она убеждать меня. – Хотя даже если бы это был год, я все равно непременно попросила бы тебя, Беатрис, чтобы ты ее кормила; я бы стала настаивать! Раз теперь этот ребенок мой, раз я приняла на себя всю ответственность за него, я во что бы то ни стало должна обеспечить его всем необходимым. А сейчас только ты одна можешь дать то, что ей, нашей девочке, более всего нужно.

Я нежно улыбнулась и с легкостью проявила великодушие:

– Конечно же, я ее покормлю, раз ты так этого хочешь, моя дорогая! Просто я даже не предполагала, что должна буду это делать. Мне казалось, что вы с мадам все прекрасно устроили. – Я чуть не расхохоталась, такое невероятное облегчение было написано у Селии на лице. – Можешь хоть сейчас ее принести, – милостиво разрешила я, – только не уходи и потом сразу же опять ее унеси. Мне наверняка снова захочется спать.

Селия стрелой вылетела из комнаты и тут же вернулась с маленьким плачущим свертком на руках. Каштановые волосики девочки оказались очаровательно мягкими и сами собой собирались в торчащий кудрявый хохол на макушке; впрочем, волосы ее еще, разумеется, могли измениться, как и темно-синие глаза. Она с такой серьезностью смотрела мне в лицо, словно хотела заглянуть прямо в душу, и я развлекалась тем, что пыталась играть с ней «в гляделки». Обычно я в эту игру побеждала всех – и кошек, и собак, и мужчин. Но синие-пресиние глаза этой малышки были совершенно невозможными; она так прямо, не мигая, смотрела на меня, что мне в ее взгляде чудилось даже некое безумие, и я испытывала не просто беспокойство, но даже, пожалуй, страх. Ее ручки были похожи на крошечные, съежившиеся морские звезды; из-под свивальника выглядывали ее маленькие ступни, напоминавшие не развернувшиеся еще молодые листочки; и от нее исходил тот самый запах, который я постоянно чувствовала и на себе – сладкий сильный запах родов и материнского молока. Я подавила в своей душе – без особых усилий, к счастью, – мимолетное ощущение своей неразделимой общности с этой крошкой. Увы, это был не сын. А девочка мне была ни к чему. Я в любом случае не желала ощущать свое родство с нею и испытывать к ней те чувства, которые уже успели начертить на лице Селии морщинки заботы и беспокойства, а под глазами у нее проложить темные круги.

Я довольно неловко прижала этот маленький сверток к груди, и руки Селии тут же взметнулись, желая помочь мне, но, как я заметила, она подавила это желание и решила подождать. Впрочем, ни она, ни я не знали, что и как нужно делать, но эта малышка явно отличалась бойцовским характером и, едва почувствовав запах молока, тут же ринулась в бой и потянулась своим смешным, каким-то треугольным ротиком к моей груди. На соске сразу выступила белая капля молока, и я почувствовала в груди странную тянущую боль, а потом огромное облегчение, когда девочка начала сосать. Она фыркала и сопела своим маленьким носиком, иногда сердито вскрикивая и протестуя против задержки, и тут же снова торопливо принималась за дело, смешно тараща глазенки и поглядывая в разные стороны. Потом смежила веки и принялась ровно и ритмично сосать. Я чуть подняла глаза над ее головенкой, прильнувшей к моей груди, и тут же встретилась с глазами Селии; мы обе улыбнулись, и я как ни в чем не бывало спросила:

– Как ты назовешь ее?

Селия наклонилась, слегка коснулась пальцем родничка, где сильно и решительно бился маленький пульс, и сказала со спокойной уверенностью:

– Это моя маленькая Джулия. И скоро мы вместе с ней поедем домой.

Я выждала еще пару недель, а потом написала письмо, которое давно уже составила в уме:


Мой дорогой Гарри!

С превеликой радостью и гордостью сообщаю тебе, что ты стал отцом! Ребенок родился чуть раньше срока, но вполне благополучно и совершенно здоровым. У тебя дочка, Гарри! Селия хочет назвать ее Джулия. Хрупкое здоровье твоей жены, правда, заставило нас немного поволноваться, особенно когда схватки начались на две недели раньше срока. Я даже немного испугалась, но у нас была очень хорошая акушерка, да и наша квартирная хозяйка очень нам помогла, так что роды продолжались менее одного дня. Ребенок был, конечно, маленький, но уже набрал вес благодаря отличной кормилице. А к тому времени, как мы приедем домой, девочка уже ничем не будет отличаться от тех детей, что родились в положенный срок.


Почти все выглядело вполне правдоподобно, и я осторожно добавила к нарисованной мной картине еще кое-какие весьма убедительные детали, а затем продиктовала Селии несколько слов, которые она неровным почерком приписала в конце письма, якобы только еще поправляясь после родов.

Я довольно мало знала о новорожденных, но была вполне уверена, что никто не сможет с уверенностью определить возраст Джулии, если мы задержимся здесь, пока ей не исполнится хотя бы месяц. И потом, правда о ее рождении была настолько убийственной, что вряд ли кто-то позволит себе о ней хотя бы догадываться. А если кому-то и покажется, что девочка слишком упитанная и крупная для недоношенной, то подозрения падут на Селию и Гарри – все попросту сочтут, что у них еще до брака была любовная связь, – я же, естественно, буду в стороне от каких бы то ни было подозрений. Да и Гарри – ибо только он один знает, что они с Селией не поддерживали супружеских отношений, кроме той злополучной ночи в Париже, – вряд ли сумеет по виду младенца определить его возраст. На случай возможных подозрений я сразу предложила Селии все даты привязать к той единственной и не принесшей им ни малейшего удовольствия брачной ночи. В спешке, в чужой стране, под давлением обстоятельств, да еще и будучи уверенной, что мое будущее дитя – мальчик, наследник Широкого Дола, я хитрила как могла.

Запечатав конверт, я положила его на свой прикроватный столик, чтобы Селия отнесла его на почту. Теперь я больше ничего уже сделать не могла и была вынуждена в остальном положиться на древних и весьма непостоянных богов Широкого Дола, которые так часто подталкивали ко мне удачу словно в благодарность за мою любовь и преданность их земле. Ну и, разумеется, я полностью доверилась Селии, которой еще предстояло сыграть свою главную роль, когда мы с ней благополучно прибудем домой.