– Это все ерунда, – сказала я. – Ерунда. Я просто слишком много танцевала, и твоему маленькому сыну это не понравилось. – И больше я ничего объяснять не пожелала.

Я не имела права давать Джону повод остаться. Уже недели через три должен был родиться ребенок, и я, старательно скрывая страх под веселой бравадой, укладывала в чемодан вещи мужа и непринужденно ему улыбалась. Я и потом не позволяла страху взять надо мной верх до тех пор, пока, стоя на крыльце, не помахала Джону рукой на прощанье. Но как только повозка его скрылась из виду и на дальнем конце подъездной аллеи смолк топот копыт, я в изнеможении прислонилась спиной к нагретому солнцем дверному косяку и застонала от ужаса при мысли о том, что Ральф может осмелиться подъехать или, что еще страшнее, подползти к нашему дому. Мне противно было даже вспоминать о том, что он подарил мне на день рождения четыре года назад.

Впрочем, предаваться мрачным размышлениям у меня времени не было, и я благословляла ту работу, которую обязана была успеть сделать; я направо и налево раздавала указания и каждый вечер благословляла усталость, накопившуюся за день и сменявшуюся тяжелым сном. Если во время первой беременности я могла сколько угодно наслаждаться ленью и бездельем в последние недели перед родами, то на этот раз за мной внимательно следили три пары глаз, и мне приходилось притворяться, что до родов мне еще по крайней мере месяца два. Я старалась ходить легким шагом, работала целыми днями и никогда не хваталась рукой за ноющую спину, не охала и не вздыхала; лишь оказавшись в собственной спальне и плотно закрыв за собой дверь, я могла признаться себе, что до смерти устала.

Я ожидала родов в конце мая, но май миновал, наступал июнь, и я с радостью проснулась навстречу первому июньскому дню. Если ребенок родится в июне, это будет гораздо лучше. Сидя за письменным столом у себя в кабинете, я по пальцам пересчитала недели своей беременности; солнце приятно пригревало мне плечи, и я думала, что если, к счастью, ребенок запоздает появиться на свет, то для моей репутации это будет только на пользу. Но стоило мне неосторожно потянуться за календарем, и мой живот скрутила такая боль, что перед глазами у меня поплыл туман и я невольно застонала.

Сперва эта боль буквально парализовала меня, но потом стало немного легче, и я почувствовала, что из меня льется горячая влага – значит, поняла я, уже отходят воды и ребенок начал свое короткое опасное путешествие к свету.

Я с некоторым трудом подтащила тяжелый резной стул к высокому книжному шкафу, где хранились все гроссбухи поместья вплоть до записи о приобретении в собственность этих земель семейством Лейси семьсот лет назад. Я, правда, опасалась, что не смогу из-за сильной боли залезть на стул и дотянуться до верхних полок и сбросить оттуда несколько тяжелых томов. И оказалась права. Мне было ужасно больно, но сцену следовало оформить как следует, сделав ее максимально убедительной. Я все-таки сумела бросить на пол три или четыре массивных старых гросс-буха, слезла со стула, с громким стуком уронила стул на пол, живописно расположила тома вокруг стула и сама тоже легла рядом.

Горничная, занятая уборкой у меня в спальне, тут же прибежала, услышав грохот упавшего стула, и увидела меня, лежавшую на полу неподвижно, как мертвая, рядом с перевернутым стулом и разбросанными тяжелыми томами. Я слышала, как испуганно она охнула, заметив все расширявшееся пятно на моем шелковом платье, и ринулась вон, пронзительно зовя на помощь. Весь дом мгновенно охватила паника; меня бережно подняли и перенесли в спальню, где я с тихим стоном «пришла в себя».

– Не бойся, дорогая, – сказала мама, стиснув мою холодную руку. – Бояться тут нечего. Ты просто упала со стула, вот ребеночек и решил родиться чуть раньше. За акушеркой мы уже послали, а Гарри напишет Джону. – Она наклонилась и заботливо утерла мой покрытый каплями пота лоб своим кружевным платочком, от которого пахло фиалками. – Хотя, конечно, малыш явно поспешил, так что, милая, приготовься к тому, что на этот раз тебя может постигнуть разочарование. Но, я думаю, у тебя непременно будут и еще дети.

Я ухитрилась изобразить подобие улыбки и, с легкостью богохульствуя, сказала:

– Все в руках Божьих, мама. А скажите, это очень больно?

– О нет, – ласково успокоила она меня. – Это совсем не так уж больно, тем более ты – такая храбрая девочка, в тебе всегда было столько мужества и бесстрашия. И потом, это же совсем маленький ребеночек, ведь он слишком рано решил родиться.

Я закрыла глаза, потому что знакомая боль вновь пронзила тело.

– Мама, нельзя ли мне немного вашего лимонада? Вы всегда нам его давали, когда мы болели, – попросила я, как только схватка прошла.

– Конечно, милая, – сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать меня. – Я прямо сейчас пойду и приготовлю. Но если я тебе понадоблюсь, ты просто позвони в колокольчик, да и Селия с тобой останется. Миссис Мерри, наша повитуха, уже в пути, и я послала грума за мистером Смитом, он опытный акушер и сумеет о тебе позаботиться. А теперь, дорогая, постарайся отдохнуть. Это может занять очень много времени, да и сил тебе потребуется немало.

Я легла поудобней и улыбнулась. Я-то знала, что «очень много времени» это не займет, так что мистеру Смиту лучше поторопиться, иначе он упустит свой гонорар. Я знала, что вторые роды всегда происходят быстрее, да и схватки уже усиливались, а промежутки между ними становились все короче. Селия, как и в прошлый раз, сидела возле моей кровати и держала меня за руку.

– Все почти так же, как было при рождении Джулии, – сказала она, и я заметила, что глаза у нее полны слез. Она была глубоко взволнована, бедняжка. Такая хорошенькая и, увы, бесплодная. – У тебя тогда так хорошо все получилось, моя дорогая, и я уверена, что и на этот раз все будет просто прекрасно.

Я рассеянно ей улыбнулась, но мне уже казалось, что она где-то далеко-далеко. В эти минуты я не могла думать ни о чем другом, кроме той борьбы, что происходила сейчас внутри меня, где ребенок сражался за свою свободу с моим напряженным телом, которое не желало так легко отдавать выросший в нем плод. Внезапно боль стала такой сильной, что я застонала, и мои стоны заглушил страшный грохот, это одна из горничных ухитрилась уронить нашу фамильную колыбель, которую уже успели принести к дверям спальни. В доме вообще царила невероятная суета; слуги озабоченно метались, стараясь поскорее подготовить детскую к столь неожиданному появлению малыша, которому первым из нового поколения предстояло родиться в Широком Доле и лечь в фамильную колыбель.

Схватки еще больше участились, но были теперь не такими болезненными; я, скорее, испытывала сильное напряжение, словно двигала тяжелый гардероб или тянула за канат судно к пристани. Миссис Мерри уже прибыла и не отходила от меня ни на шаг, но я почти не обращала внимания на ее суету – она все что-то прибирала, а потом привязала скрученную в жгут простыню к столбикам балдахина. Я лишь сердито рявкнула что-то в ответ на ее требование, чтобы я ухватилась за эту простыню и подтягивалась, помогая потугам. Мне совершенно не нужны были все эти суетящееся громкоголосые женщины; это было мое личное дело, моя личная тайна, и это мой сын пробивал себе путь на волю, сражаясь с моим сопротивляющимся телом. Но миссис Мерри на меня совсем не обиделась. Ее мудрое морщинистое лицо по-прежнему освещала улыбка, а ее проницательные глаза мгновенно улавливали каждое движение моего изгибающегося тела; она и без слов понимала, что значат мои хриплые стоны.

– Ничего, детка, ты справишься, – приговаривала она примерно так, как я могла бы разговаривать с рожающей кобылой, и при этом она была на редкость спокойна, а потом даже уселась в ногах кровати с какой-то штопкой, рассчитывая, что ее помощь мне скоро не понадобится.

Однако она ошиблась. Вскоре я окликнула ее:

– Миссис Мерри! – И Селия тут же кинулась ко мне, схватила за руку, но я на нее не смотрела. Я искала глазами понимающую улыбку старой знахарки.

– Ну, теперь приготовьтесь, – сказала она, засучивая свои грязные рукава.

– Это… это… – я хватала ртом воздух, точно выброшенный на берег лосось. Сильнейшая боль вновь скрутила мой вздувшийся и странно затвердевший живот; мне казалось, что хищная скопа, вцепившись в меня когтями, рвет и терзает мое тело.

– Тужьтесь! – кричала миссис Мерри. – Уже головка видна!

Чудовищный спазм чуть не лишил меня сознания, потом боль немного отпустила, и я почувствовала, как миссис Мерри своими умелыми, хотя и грязноватыми пальцами, лезет куда-то внутрь меня, нащупывая ребенка и помогая ему выбраться наружу. Затем еще один сильный спазм, вышел послед, и все было кончено: ребенок был на свободе. Тоненький булькающий плач наполнил комнату; из-за закрытой двери послышались радостные восклицания – похоже, каждый из слуг, кто только сумел оказаться в западном крыле, подслушивал возле моей спальни.

– Мальчик, – сказала миссис Мерри, держа младенца за лодыжки и потряхивая его, точно только что вылупившегося цыпленка, а потом без излишних церемоний плюхнула его мне на дрожащий напряженный живот. – Мальчик – это очень хорошо для Широкого Дола.

Селия, простодушная и начисто лишенная каких бы то ни было подозрений, не сводила с новорожденного глаз.

– Как это прекрасно! – воскликнула она, и в голосе ее слышались любовь, затаенная страстная тоска и непролитые слезы.

Я прижала малыша к себе, чувствуя на нем сладкий сильный незабываемый родильный запах, и у меня из глаз вдруг хлынули жгучие слезы; они все бежали и бежали по щекам, а я все рыдала и рыдала – казалось, я оплакивала какое-то свое горе, о котором не могла сказать никому. Глаза у мальчика были темно-синие, а волосы – черные как смоль, и я, усталая и поглупевшая после родов, вдруг подумала, что это ребенок Ральфа. Что я родила Ральфу сына! Но миссис Мерри отняла у меня младенца, завернула его в теплую фланель и сунула Селии.

– Забирайте его и немедленно уходите отсюда, – велела она. – Мне надо заняться роженицей. У меня для нее и горячий отвар готов, он ее сразу в порядок приведет. А сейчас пусть она поплачет, это даже хорошо. Все равно слезы прольются, так лучше раньше, чем позже.

– Беатрис, ты плачешь? – воскликнула мама, врываясь в комнату и замерев как вкопанная при виде меня, рыдающей и зарывшейся лицом в скомканные простыни.

– Все это было для нее слишком тяжелым испытанием, – с нежностью сказала Селия. – Но вы только посмотрите на малыша! Какое чудо! Давайте пока устроим его в детской, а к Беатрис зайдем позже, когда она немного отдохнет.

Дверь за ними закрылась, и я осталась один на один с внезапно нахлынувшим на меня необъяснимым горем. Зорко на меня глянув, миссис Мерри сказала:

– Выпейте-ка, – и подала мне чашку с горячим питьем. У меня перехватило дыхание, когда я хлебнула этого травяного отвара, сладко пахнувшего мятой и лавандой и сдобренного самым, возможно, лучшим укрепляющим средством – джином. Я осушила полную кружку, и слезы, наконец, перестали катиться у меня по щекам.

– Ребеночек-то семимесячный, да? – спросила повитуха, не сводя с меня своих все знающих и все понимающих глаз.

– Да, – спокойно ответила я. – Я упала, вот роды и начались раньше времени.

– Великоват он для семимесячного, – заметила она. – И уж больно легко родился – для первых-то родов!

– Сколько вы хотите? – напрямик спросила я. Я слишком устала, чтобы обороняться, и слишком хорошо понимала, что лгать этой женщине бесполезно.

– Ничего я не хочу, – сказала миссис Мерри. И ее морщинистое лицо расплылось в улыбке, больше похожей на трещину. – Вы и так уже за все расплатились тем, что пригласили меня. Если жена такого блестящего молодого доктора предпочитает по-старому пользоваться услугами повитухи, то и половина знатных дам нашего графства тоже ее примеру последует. Вы мне вернули профессию, мисс Беатрис, вернули возможность зарабатывать себе на хлеб, и теперь молодые дамы не станут спешить и сразу приглашать мистера Смита, узнав, что я сама, в одиночку, так успешно ребеночка у вас приняла.

– Вы же знаете, миссис Мерри, что я всегда и во всем стараюсь придерживаться старых правил, – сказала я. – И в вопросах зачатия тоже, – с улыбкой и крепнущим доверием прибавила я. – У нас в Широком Доле мое слово является законом. И на моей земле для вас всегда найдется и кров, и пища, миссис Мерри. Я своих друзей не забываю… а вот сплетни я ненавижу.

– От меня никто никаких сплетен не услышит, – твердо пообещала она. – И пусть найдется такой человек, который сразу после родов сможет поклясться, что знает точный возраст ребенка. Да никто, даже ваш умный и ученый молодой муж, этого сделать не сумеет! А если его еще с неделю, а то и больше, дома не будет, так и говорить будет не о чем. Учился он в Эдинбурге или нет!