– Не надо так печалиться, – сказал он даже, пожалуй, с нежностью. Голос у него звучал хрипловато – он слишком мало спал и слишком много пил в последнее время. – Ее смерть была мирной и легкой, а при жизни ей было даровано счастье общаться с вами и маленькой Джулией. Не надо печалиться, дорогая Селия. Всем нам стоило бы пожелать себе такой безгрешной жизни, полной любви, какую прожила она, и такой легкой, безболезненной смерти.

Селия склонила голову и в ответ на ласковые слова Джона сжала его руку своей затянутой в черную перчатку рукой.

– Да, вы правы, – тихо сказала она, изо всех сил сдерживая слезы. – Но это такая тяжелая утрата! Я была ей всего лишь невесткой, но любила ее так сильно, словно была ей родной дочерью.

После столь безыскусного признания Джон бросил на меня жесткий, полный иронии взгляд, и мое лицо вспыхнуло от гнева и на него, и на то, что они затеяли этот нелепый сентиментальный разговор.

– Да, вы любили свою свекровь, пожалуй, больше, чем ее родная дочь, – согласился Джон, не сводя с меня своих светлых проницательных глаз. – Я уверен, что и Беатрис так думает, не правда ли, дорогая?

Я тщетно пыталась взять себя в руки, заставить свой голос звучать так, чтобы в нем не было слышно ни гнева, ни страха, ведь Джон намеренно дразнил меня, пытаясь поймать на крючок. Скользя, точно умелый конькобежец, по тонкому льду правды, он бросал мне вызов, он пытался меня запугать, но он забыл, что я тоже сильный игрок.

– Да, конечно, – ровным тоном ответила я. – Мама всегда говорила, как ей повезло, какой замечательный выбор сделали мы с Гарри, какие у нее чудесные невестка и зять. А зять к тому же еще и врач прекрасный.

Это его задело, на что я, собственно, и рассчитывала. Он понимал, что одно мое слово – и его имя вычеркнут из университетских списков. Одно мое слово – и ему суждена петля висельника, сколько бы он ни пытался оправдываться и сваливать вину на меня. Он понимал – и лучше бы ему постоянно помнить об этом, – что меня не стоит доводить до белого каления, что я вполне способна выдержать любой скандал, любые сплетни, которые может вызвать подобное обвинение, и публично заявлю, что он, будучи пьяным, дал моей матери слишком большую дозу опасного лекарства. И никто не сможет мои слова опровергнуть.

В карете Джон сидел рядом с Гарри, но очень старался даже краем одежды его не коснуться. И я видела, как нервно он покусывает губы, как изо всех сил стискивает дрожащие руки, чтобы никто не заметил этой дрожи. Ему явно нужно было выпить еще, чтобы держать в узде свой внутренний страшный мир.

Все мы молчали, глядя в окна на медленно проплывавшие мимо нас высокие деревья, окаймлявшие подъездную аллею и вскоре сменившиеся полями и разбросанными по полям домишками фермеров и жителей деревни. Зазвонил похоронный колокол, и я видела, как люди в полях, заслышав эти неторопливые, тягучие удары, снимают шапку и застывают в неподвижности, ожидая, пока мы проедем, а потом сразу снова принимаются за работу. Я с сожалением вспоминала те времена, когда каждый из них получил бы полностью оплаченный свободный день, чтобы отдать дань уважения кому-то из умерших хозяев. Впрочем, наши арендаторы, даже самые бедные, все же этим утром оставили свои дела и толпой пришли в церковь, чтобы проводить мою мать в последний путь.

Она символизировала для них все то, что осталось от их прежнего, любимого сквайра, моего отца, и с ее внезапной, неожиданной кончиной и эта земля, и сама усадьба теперь полностью переходили в руки молодого поколения семьи Лейси. Для очень многих, пришедших в церковь и на кладбище, прощание с моей покойной матерью стало прощанием с прежней жизнью и прежними временами. Однако еще больше было тех, которые говорили, что мой отец жив до тех пор, пока поместьем правлю я; что им в Широком Доле не нужно бояться перемен и испытывать неуверенность в будущем. Эти люди не скрывали своего мнения на тот счет, что настоящий хозяин поместья – это отнюдь не молодой сквайр, который, как и многие сейчас, просто помешан на всяких новшествах и увеличении доходов, а его сестра, которая и землю эту знает не хуже, чем большинство дам свою гостиную, и сама чувствует себя гораздо свободней и лучше среди полей и лугов, чем в бальном зале.

Мы последовали за гробом в церковь на тяжкую, зловещую службу, а потом снова следом за гробом вышли наружу. Фамильная усыпальница была уже вскрыта, и маму положили рядом с отцом, словно при жизни они были любящей, неразлучной парой. Позже, разумеется, мы с Гарри собирались воздвигнуть в честь мамы памятник рядом с тем уродливым «произведением искусства» у северной стены, которое было посвящено нашему отцу. Наконец викарий Пиерс завершил службу, закрыл молитвенник, и я на мгновение забыла, где нахожусь, и, вскинув голову, как пойнтер, взявший след, внятно сказала с истинно хозяйским страхом:

– Я чувствую запах гари.

Гарри пожал руку викарию и кивнул церковному сторожу, чтобы тот закрыл склеп. Затем он, наконец, повернулся ко мне и спокойно сказал:

– Вряд ли это возможно, Беатрис. В это время года никто не станет жечь ни жнивье, ни вереск, да и для лесных пожаров сейчас еще слишком рано.

– Но я же чувствую, что где-то горит! – настаивала я и, напрягая зрение, стала всматриваться в какое-то яркое пятнышко на горизонте, маленькое, чуть больше булавочной головки, в той стороне, откуда дул ветер. – Посмотри – что это? Вон там, на западе?

Проследив взглядом за моим указующим перстом, Гарри воскликнул с идиотским удивлением:

– А ведь ты права, Беатрис. И впрямь, похоже, пожар! Интересно, что там горит? Огнем занята довольно большая площадь – вряд ли это просто дом или амбар.

Услышав наш разговор, и другие люди тоже стали смотреть туда, где на горизонте все шире расплывалась зловещая красная клякса пожара; она казалась довольно бледной в ярком солнечном свете, но все же ее было хорошо видно даже издалека. Деревенские тихо переговаривались между собой, и я, прислушавшись, очень быстро поняла, что этот пожар вызывает у них не простое любопытство, а явно нечто большее; мне показалось, что в их голосах слышится даже некоторое удовлетворение.

– Это Браковщик! – перешептывались они. – Он обещал, что скоро будет здесь, может, даже сегодня. И сказал, что пожар непременно будет виден с церковного двора. Это точно он!

Я резко обернулась, надеясь по их лицам понять, кто это сказал, но они тут же умолкли и замкнулись. Вдруг раздался топот копыт, и деревенский конь, весь в поту и в рабочей упряжи, промчался по улице; на его широкой спине подскакивал, как пробка, какой-то совсем маленький парнишка.

– Отец! Это Браковщик! – выкрикнул мальчик звенящим голосом, и шепот в толпе тут же смолк. – Его люди подожгли плантацию мистера Бриггса! Тот кусок общинных земель, который мистер Бриггс к своим владениям присоединил, а всех жителей оттуда прогнал. Он там лес посадил – пять тысяч деревьев, – вот Браковщик этот лес и сжег подчистую, одни угли остались! Мама мне велела скорей за тобой ехать, хотя, говорят, до нас этот пожар не доберется.

Отцом парнишки был фермер Билл Купер; человек независимый, не арендатор, хоть и пребывавший постоянно в долгах и даже выписавший нам закладную на свою ферму. Почувствовав мой взгляд, Купер поспешно поклонился мне в знак прощания и широким шагом направился к воротам. Я бросилась за ним и спросила:

– Что это за Браковщик? Он кто?

– Предводитель одной из самых опасных банд, – ответил Билл Купер. – Его банда устраивала и хлебные бунты, и поджоги, и дороги перекрывала, по которым зерно вывозят. Такого наше графство еще не видело! – Он подвел своего коня к кладбищенской ограде, чтобы с нее вскочить ему на спину. Забыв о том, что на мне траурное платье из черного шелка, я машинально придержала коня, пока Билл тяжело усаживался позади своего сына. – Его прозвали Браковщиком, – сказал он, глядя на меня сверху вниз, – потому что, по его словам, джентри совсем выродилось и ему необходима выбраковка, как в стаде овец. – Но, заметив, как потемнели мои глаза, поспешил оправдаться, принимая охвативший меня страх за гнев: – Прошу прощения, мисс Беатрис… вернее, миссис МакЭндрю. Я ведь сказал только то, что от крестьян слышал.

– Почему же мне никто ничего о нем не рассказывал? – спросила я, не отпуская поводьев.

– Он в Сассекс недавно прибыл, раньше он в другом графстве действовал, – сказал Билл Купер. – Я сам только вчера о нем услышал. Говорят, мистеру Бриггсу записку прибили прямо к дереву в его новом лесу с предупреждением: мол, тот хозяин, для которого деревья важнее людей, не имеет права владеть этой землей… и он, значит, подлежит выбраковке, как дурная овца, что все стадо портит.

Билл Купер взял у меня поводья и ударил лошадь пятками в бока, намереваясь отъехать от церкви, но я буквально повисла на шее коня, преградив ему путь, хоть и чувствовала, что Гарри, Селия и Джон с удивлением на меня смотрят. Но мне было не до них и не до соблюдения всяких нелепых условностей. Я вся была во власти страха, который мне было необходимо успокоить немедленно, пока еще не кончилось это солнечное субботнее утро.

– Погодите, Купер, – сказала я не допускающим возражений тоном, – расскажите подробней, что это за Браковщик такой. – Я твердой рукой держала его коня за узду, не давая ему двинуться с места и стараясь, чтобы мои ноги в легких атласных туфельках были достаточно далеко от тяжелых подкованных копыт.

– Говорят, он ездит верхом на огромном черном жеребце, – пожав плечами, принялся рассказывать Билл Купер. – Говорят, раньше он был егерем в каком-то поместье, а когда поближе познакомился с жизнью тамошних господ, возненавидел всех джентри. Говорят, его ребята – настоящие головорезы – готовы пойти за ним хоть к черту в пекло. Говорят, у него есть два черных пса, которые повсюду следуют за ним, как тени. Говорят, что ног у него нет, но он все же как-то ухитряется весьма ловко сидеть в седле. А еще говорят… еще говорят, что он – сама смерть, мисс Беатрис. Отпустите меня, мисс Беатрис, мне надо ехать… он сейчас совсем близко от моей фермы.

Я отпустила поводья, бессильно уронив руки, и Купер пронесся так близко от меня, что жесткий хвост его коня слегка задел меня по лицу. Я поняла, кто он, этот Браковщик. Я была с ним хорошо знакома. И зарево устроенного им пожара не просто так возникло вблизи Широкого Дола. Я глаз не могла отвести от этого неестественного сияния на горизонте; я чувствовала, что мои легкие, мои волосы и мое платье уже пропитались запахом дыма. От ужаса у меня потемнело в глазах, я покачнулась, и Селия тут же оказалась рядом со мной.

– Беатрис, тебе плохо? – с тревогой спросила она.

– Проводи меня в карету, пожалуйста, – жалким голосом попросила я. – Я хочу поскорее попасть домой, оказаться за воротами нашей усадьбы, за крепкими дверями своей спальни! Отвези меня домой, Селия, прошу тебя!

Всем сказали, что я слишком расстроена и не в состоянии за руку прощаться с каждым, кто пришел на похороны. Люди отнеслись к этому с должным уважением и выстроились по обе стороны дороги, когда наша карета тронулась с места, сочувственно нам кивая. Конечно же, среди моих людей нет таких, кто стал бы прятать в своем доме головорезов Браковщика или дал им убежище на своей земле, убеждала я себя, ведь у нас в Широком Доле всегда царили мир и покой. И никто из моих людей, каковы бы ни были их личные представления о верности и крестьянской чести, не решится скрывать от властей такого опасного преступника, как этот Браковщик. Они сдадут его мировому судье, как только он приблизится к границам моего милого Широкого Дола. Может быть, в других поместьях и приходах ему позволяют устраивать грабежи и поджоги, может быть, там он и получает помощь и даже кров, ибо тамошние жители рады видеть, как унижают их хозяев, но мои люди, надеюсь, останутся мне верны, ибо их благосостояние и покой полностью зависят от меня. И пока меня любят жители Широкого Дола, у Браковщика здесь ничего не выйдет, даже если сам он здесь родился и вырос. Даже если он не хуже меня знает Широкий Дол и любит его.

Мне было так страшно, что сдержанное рыдание невольно вырвалось из моей груди, и Селия тут же крепко обняла меня за плечи и ласково сказала:

– Ты слишком устала, дорогая, и перенервничала. Сегодня ни в коем случае никакими делами больше не занимайся. Тебе даже на поминках присутствовать не обязательно, если ты этого не хочешь. Ты и так совершенно выложилась, устраивая эти похороны. Тебе непременно нужно как следует отдохнуть. Пожалуйста, дорогая, больше ничего сегодня не делай, прошу тебя!

Она была права: я действительно чувствовала себя страшно усталой. И мне было очень страшно. Куда делись такие мои яркие качества, как мужество, беспечная храбрость, гневливость? Все это, похоже, сгорело в снедавшем мою душу страхе, как лес мистера Бриггса в пламени пожара, от которого не осталось ничего, кроме черной дымящейся земли, и теперь ее сторонятся даже птицы. Но отныне, после оставленного этим Браковщиком зловещего серого мазка на горизонте, мне уже не знать ни сна, ни покоя, пока он вместе со своей бандой не окажется в тюрьме. Я невольно уронила голову Селии на плечо, и она еще крепче прижала меня к себе, а я украдкой, из-под ресниц, быстро глянула на своего мужа, сидевшего напротив. Он так внимательно всматривался в мое бледное лицо, прикрытое черной вуалью, словно надеялся прочесть все мои мысли, даже самые сокровенные, и, когда глаза наши случайно встретились, я прочла в его взоре острое, холодное, чисто профессиональное любопытство. Я невольно вздрогнула, словно от холода, хотя было довольно жарко. Впрочем, утро, начавшееся такой яркой зарей и обещавшее ясный теплый день, нас обмануло: небо уже начинало хмуриться, над горизонтом собирались темные грозовые облака, на фоне которых были отчетливо видны светло-серые клубы дыма. Итак, Браковщик находился менее чем в сотне миль от моего дома, а Джон МакЭндрю и вовсе в любую минуту имел право оказаться в моей постели – да, мне действительно угрожала серьезная опасность.