Так я убеждала себя весь обратный путь. А когда мы вошли в дом и заперли за собой парадную дверь, я была вполне готова немедленно начать успокаивать Гарри, который больше меня нуждался в поддержке. Мы с ним задержались у горящего камина в гостиной, а Селия поднялась наверх, чтобы снять шляпу и накидку и забрать из детской детей, чтобы мы могли все вместе сесть за праздничный стол.

– Боже мой, Беатрис, как это было ужасно! – воскликнул Гарри. Он в два прыжка пересек гостиную, налил себе шерри и сразу опрокинул в себя содержимое бокала, прежде чем предложить и мне. – Они же были как звери! Как дикари!

Я с нарочитой беспечностью пожала плечами и спокойно сказала:

– Ну, хватит, Гарри. Ты чересчур близко принял к сердцу эту безобразную сцену. А ведь во время рождественских пиров у нас всегда хватало толкотни и шума. Просто мы обычно этого не замечали. Да и они обычно ждали, пока мы уйдем.

– Нет, я никогда прежде ничего подобного не видел! – твердо заявил Гарри. – Да и ты не видела, Беатрис. Я в этом уверен. Еще немного, и они подняли бы бунт. Я просто понять не могу…

Еще бы, думала я, куда тебе, дураку, это понять. И я, сделав глоток шерри, сказала абсолютно ровным тоном:

– Они просто волнуются из-за того, что большинство лишилось зимних заработков. Да и самоубийство Джайлса, конечно, тоже их огорчило. Сейчас им кажется, будто все они на грани голодной смерти, но с наступлением весны они поймут, что ничего особенного в действительности не случилось, все почти так, как было прежде.

– Но у меня сложилось впечатление, будто они неделю ничего не ели! – возразил Гарри. – Ты же сама видела, Беатрис! Ты же не будешь говорить, что у этих людей просто временные затруднения с деньгами. Похоже, они давно уже голодают по-настоящему.

– Ну и что, даже если они голодают? – спросила я неожиданно жестко. Мне надоело отгораживать Гарри от реальных последствий того, на что мы с ним решились вместе. – Ты же сам хотел воспользоваться теми бригадами, которые собирают сборщики заказов, не так ли? И мы договорились, что больше не будем нанимать в деревне ни строителей оград, ни копателей канав, ни помощников пастухов. Не будем записывать их в расчетные книги, не будем платить им жалованье, одинаковое и в хорошую, и в плохую погоду, и вне зависимости от того, работали они или нет. Мы с тобой договорились, Гарри. Неужели же тебе казалось, что эти люди работают из любви к труду? Разумеется, сейчас они голодают – они же не получают у нас никакого жалованья и даже не пытаются растянуть свои жалкие сбережения до весны. Они все еще надеются, что мы вернемся к прежним способам хозяйствования и можно будет иной раз денек и попахать на хозяйском поле, чтобы заработать несколько грошей; и любой парнишка будет считать, что наверняка что-то от нас получит, всего лишь пару часов бросая в борозду семена. Но когда придет весна, они, наконец, поймут, что теперь все это не так. Что мы по-прежнему намерены использовать труд наемных работников. Что им для того, чтобы получить работу, придется пойти в работный дом, и присоединиться к одной из тамошних бригад, и согласиться на то скудное жалованье, какое им предлагают. Или, может, ты больше уже не хочешь воплощать в жизнь твой же собственный план? – строго спросила я. – Мы теперь действительно экономим несколько сотен фунтов в месяц, мы возделываем поля именно так, как тебе всегда хотелось, но неужели ты думал, Гарри, что за твои фантастические идеи никому расплачиваться не придется? Платят, мой дорогой, всегда бедные. Всегда. И против нас они ничего не могут сделать. А если тебе не нравится, как выглядят последствия твоих начинаний, тогда откажись от них и смотри в другую сторону, как Селия.

Я резко отвернулась от него и стала смотреть в огонь, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. Я буквально задыхалась от гнева, я чуть не плакала. Меня приводило в ярость сознательное нежелание Гарри вникать в то, что мы творим на нашей земле. Я-то прекрасно это понимала. Как понимала и то, что угодила в ловушку. Решение использовать землю исключительно ради быстрой наживы уже привело нас к трагическим последствиям и могло завести еще дальше. В итоге, вероятно, самые бедные будут вынуждены покинуть деревню; поместью не нужно было столько крестьян при новом способе хозяйствования, да оно и не могло их содержать. Хотя многие, очень многие проявят упрямство и никуда не поедут. И тогда, наверное, старикам, а также самым слабым из детей останется только умереть. Так что смерть Джайлса будет всего лишь первой из смертей на том пути, который должен привести Ричарда к креслу сквайра Широкого Дола. Представив себе своего сына в роли хозяина поместья, я уже не хотела отступать, не хотела колебаться, не хотела проявлять милосердие. Но я не могла не понимать, хотя никто другой этого еще и не понимал, каким долгим и мучительно болезненным будет тот путь, по которому беднякам Широкого Дола придется брести голодными и босыми, чтобы мой сын стал их сквайром.

Рука Гарри легла мне на плечо. Я вся напряглась, но все же сдержалась, хотя мне страшно хотелось сбросить его руку.

– Это будет горький период для нас обоих, – печально сказал Гарри. Похоже, он уже забыл о голодных лицах наших крестьян и снова думал только о себе. – Конечно же, я полностью согласен с тобой: нам необходимо продолжать начатые перемены. Каждый из нынешних землевладельцев сталкивается с теми же проблемами. Сегодня у нас время перемен, и мы не в силах остановить этот процесс. Людям придется как-то приспосабливаться, тут уж ничего не поделаешь. Им придется смириться с обстоятельствами и научиться жить так, как живет весь мир. И для нас с тобой, Беатрис, было бы безумием вновь пытаться вести хозяйство по старинке.

Я кивнула. Итак, Гарри нашел способ заглушить совесть, теперь и мне надо было как-то заставить свою совесть умолкнуть. Я, конечно, могла утешаться мыслью, что мои усилия лишь приближают Ричарда к заветной цели. А Гарри пусть тешит себя удобной ложью, что и сам он угодил в ловушку всеобщих перемен, как и те люди, которых мы лишили работы. Гарри, подобно Понтию Пилату, мог твердить, что не имеет к этому никакого отношения, и воспринимать себя как невольного участника определенного исторического процесса, связанного с глобальными переменами, а значит, хранить уверенность в том, что его, Гарри, нельзя ни в чем винить или считать ответственным за то, что случится в будущем.

– Альтернативы просто не существует, – тихо сказал он. И голос его прозвучал безнадежно, даже как-то печально, словно от него самого действительно ровным счетом ничего не зависело.

В общем, к тому времени, как Селия спустилась вниз вместе с двумя нянями и двумя нарядно одетыми детьми, мы уже успокоились, заулыбались и, с аппетитом предвкушая жареного гуся, отправились за празднично накрытый стол, словно забыв о том, как в пяти милях от нашего дома голодные дети собирали с мерзлой травы в саду викария упавшие со стола крошки еды.


Для жителей нашей деревни та зима действительно была очень тяжелой. Я в деревню старалась ездить как можно реже – мне никакого удовольствия не доставляло видеть мрачные голодные физиономии людей. А то еще порой из какого-нибудь дома выбегала женщина и, хватаясь руками за края моей двуколки, со слезами молила:

– Мисс Беатрис, прошу вас, дайте моему Уильяму хоть какую-нибудь работу! Пусть он для вас какую-нибудь ограду поставит. Я не в силах накормить детей на те жалкие гроши, что нам выделяют в приходе. У меня дети голодные, мисс Беатрис! Умоляю, дайте моему мужу работу!

В таких случаях мне приходилось вызывать в памяти образ моего маленького сына, моего Ричарда, и думать только о том, какое будущее его ждет. И тогда я могла, старательно глядя между ушами своей лошади, а не в лицо этой несчастной женщине, сказать ровным тоном:

– Извините, Бесси, но я ничего не могу поделать. Работников нам теперь поставляет исключительно сборщик заказов из работного дома. Если ваш муж хочет получить какую-то иную работу, пусть лучше сам ее ищет.

И я спешила проехать дальше, чтобы не слышать, как она позорит себя и своего мужа, в голос рыдая посреди улицы. И лицо мое оставалось холодным и сосредоточенным, ибо я просто не знала иного способа пережить все это.

А Гарри и вовсе ничего не желал знать. Встретившись на дороге с кем-то из наших людей и выслушав очередной рассказ о том, какие гроши выплачивает своей бригаде сборщик заказов и какая гнусная обстановка царит в работном доме, Гарри просто пожимал плечами и, с сочувствием глядя на этого человека, говорил: «Что я могу сделать, друг мой? Я, как и вы, не волен выбирать, каким быть нашему миру», и совал ему шиллинг. Словно шиллинг мог спасти человека, у которого дома четверо детей и больная жена, а впереди долгая холодная зима, которую еще нужно как-то пережить.

Жители деревни считали, что я их предала. И отчасти были правы. Но с другой стороны, мне приходилось решать, причем очень быстро, столько разных сложных вопросов, связанных с переменой права наследования! Я с трудом отвоевала для себя пару месяцев, удалив Джона из дома и подбираясь к его состоянию. И все же я не стала огораживать общинные земли до весны, так что у людей был на зиму запас дров и торфа, которые им доставались бесплатно. Но потом я все-таки намерена была поставить повсюду ограды, которые перекроют доступ к привычным тропам. Вот тогда жители деревни действительно будут отрезаны от той земли, которую они всегда считали своей и которой так долго пользовались совершенно свободно.

Всю зиму приготовленные ограждения простояли на задворках конюшни, а я все не решалась отдать приказ поставить их на место.

– Нам пора продолжить огораживание, – говорил мне Гарри, склоняясь над картой. – Мы ведь выплачиваем немалые проценты мистеру Льюэлину, так что весной нужно непременно засеять эти земли пшеницей. А они еще совсем не готовы, их еще нужно расчистить, распахать – в общем, работы там предстоит много.

– Я знаю, – отвечала я, сидя за письменным столом с очередными деловыми бумагами. – Я постоянно держу все это в уме. Изгородь давно готова, и я уже предупредила сборщика заказов, что для огораживания мне потребуется по меньшей мере человек двадцать. Но я все же хочу подождать, пока стает снег. Наши люди привыкли получать топливо даром. Кроме того, в холмах они ставят силки на кроликов. Если мы начнем действовать прямо сейчас, в деревне могут возникнуть волнения. Проще отложить это, пока не потеплеет.

– Хорошо, – тут же согласился Гарри, – тебе видней, Беатрис. Но жителям нашей деревни все же придется понять, что они слишком долго жили по-старому. По-моему, в нашем графстве не осталось больше ни одного поместья, где столь же долго придерживались бы традиционного способа ведения хозяйства. Топливо для очага у нас бесплатно, выпас скотины бесплатно, силки можно ставить где угодно и ничего за это не платить, и колоски после жатвы можно подбирать хоть всей семьей. Мы же все эти годы сами себя грабили, Беатрис. Мне кажется, крестьяне и так очень нам благодарны.

– Но, как ни странно, никакой благодарности они не испытывают, – сухо сказала я.

И это действительно было так. Зима все тянулась, однако деревенские женщины больше не бросались ко мне с просьбами о помощи. Когда я рысью проезжала на своей двуколке через деревню, то не видела ни улыбающихся лиц, ни почтительно склоненных голов. Откровенной грубости, впрочем, тоже никто себе не позволял; все прекрасно понимали, что я тут же вышвырну из поместья любого, кто проявит неповиновение. Но было ясно, что в деревне меня больше не любят. И мне не хватало этой любви. При встрече со мной мужчины по-прежнему низко кланялись, а женщины коротко и неуклюже приседали, но никто больше не кричал мне: «Добрый день, мисс Беатрис!», и детей никто не брал на руки, чтобы показать им, «какая у нас хорошенькая мисс Беатрис и какая у нее красивая лошадка». Что ж, и эту цену мне тоже придется уплатить.

К Гарри, конечно, тоже отношение было не самое доброе, но странным образом эти невежественные люди в своих бедах обвиняли его гораздо меньше, чем меня. Они давно знали, что Гарри обожает всякие новомодные штуки, но были уверены, что я уберегу их от излишних экспериментов. Но теперь, когда и я стала возделывать землю исключительно ради наживы, они сочли, что я виновата гораздо больше, чем Гарри. Они, по-моему, даже считали, что это все я придумала и теперь так дурно влияю на Гарри, хотя если бы они порылись в своей короткой памяти, то вспомнили бы, что Гарри в вопросах земледелия всегда был полным профаном и я здесь совершенно ни при чем.

Погода вполне соответствовала тому гневу и отчаянию, которые накопились в Широком Доле. Зима никак не кончалась, принося то снежные бури, то промозглые туманы, то сильные ветры и холодные ливни. К сожалению, несмотря на отвратительную погоду, у овец начался окот, и мы потеряли ягнят больше, чем за несколько предшествующих лет. Отчасти это, как мне кажется, произошло еще и потому, что люди больше не желали сутками торчать под открытым небом ради одной моей улыбки и дружеского хлопка по плечу. Пока я сама находилась рядом, наблюдая за ними, они все делали как надо; помогали овцам в сложных случаях, проверяли, отгрызена ли пуповина, приняла ли мать новорожденного ягненка. Но я знала, что как только я оттуда уеду, они немедленно все бросят и спустятся с верхнего пастбища в деревню. Знала я и то, что они злобно плюют на землю при одном лишь упоминании об отаре.