А Никола с Иржи, выплыв с другой стороны, попали в объятия ждавших их Божены с Фаустиной: те добирались до места посуху и опередили жениха с невестой.


Свет проникал внутрь церкви Святого Стефана сквозь небольшой витраж в форме розы и через стеклянный верх купола, с которого на Николу, положив кудрявые головы на пухлые ручки, смотрели лукавые амуры, а еще выше парили херувимы с растущими прямо из шеи крыльями, и у каждого из них были очаровательные ямочки на щеках.

Молодых ждали. Тихо звучал орган, светясь своими начищенными трубами. В полутьме Никола разглядела мальчика‑подростка, с вьющимися темными волосами и в очках, который сидел за органом, извлекая из него чудесные звуки, несущиеся ввысь, прямо к куполу храма.

У золотого алтаря и у тонкой работы распятия, украшенного драгоценными камнями, ровными прямоугольниками горели ряды маленьких свечей. Вдруг откуда‑то сверху раздался голос падре, и Божена подтолкнула молодых к алтарю.

Они тихо подошли, опустились на колени и склонили головы. Свободный женский голос, такого же золотистого бархатного тембра, как и все вокруг, легко поднимаясь к светящемуся куполу, запел радостный гимн.

Внутри Николы зазвенели тысячи радостных колокольчиков. Ей казалось, что все вокруг слышат этот звон. А когда пение прекратилось, Никола услышала шаги, и сзади к ним приблизился падре в белой сутане и золотистой мантии. Он осенил их головы крестным знамением и дал знак, чтобы они встали. Обернувшись, Никола заметила еще двух служителей, которые держали над их головами два сверкающих венца — как две короны, приносящие счастье. И словно ангелы коснулись сердца Николы своими нежными крыльями.

А потом к ним приблизилась Божена, неся на серебряном блюде два теплых золотых кольца.

У Николы закружилась голова, слезы затуманили ей глаза, и сквозь окутавшую пелену счастья она услышала прозвучавший где‑то рядом чуть хрипловатый голос Иржи:

— Si.[14]

— Si, — произнесли и ее губы, будто эхо пролетело под сводом.

И она почувствовала на своей руке легкое кольцо, нежно обхватившее палец, а потом сама протянула руку и, взяв второе кольцо, надела его на палец Иржи.

Орган зазвучал громче и торжественней, и Николе показалось, что Дева Мария с потемневшей от времени фрески смотрит прямо на нее.


А потом они, взявшись за руки, вышли во внутренний дворик и прошли под Воротами Влюбленных, которые вот уже семь веков благословляют пары, проходящие здесь после венчания, на долгий и счастливый совместный путь.

На сером, потрескавшемся от времени каменном своде Ворот кружились в беззвучном танце влюбленные кролики, драконы, львы, фазаны и куропатки. Танцуя, они входили в жизнь Николы, чтобы остаться с ней навсегда, уберегая от житейских невзгод и притупляющей чувства суеты.

А дальше их ждала настоящая старинная карета с фонарями, с корзиной фруктов на заднем сиденье, и еще один подарок: уже сидя в карете, Фаустина с Боженой, пошептавшись о чем‑то, преподнесли Николе маленькую сафьяновую коробочку. Открыв ее, она увидела маску‑медальон из золота и черненого серебра — птичье лицо с человеческими глазами, точная копия тех масок, которые скрывали несколько дней назад лица двух сестер. Под покровом маски таинственно мерцал какой‑то камень с нежным красноватым отливом. И только позже Никола узнала, что этот очаровательный медальон, благодаря Фаустине, положил начало всей их венецианской карнавальной истории.

В прохладном воздухе зазвучал благовест, и кони, гулко цокая копытами, неторопливо повезли их по мощеным каменным мостовым — к «Флориану», где благословенному итальянскому вину уже не терпелось покинуть темно‑зеленые, старинного стекла бутылки, заранее извлеченные по заказу Божены из знаменитой на весь мир кладовой.

Сидя в золотистом свете «Флориана», Божена, переводя глаза с одного юного лица на другое, наслаждалась их счастьем.

Всякое беспокойство покинуло ее, и она, не думая ни о чем, пила вино и закусывала замечательными блюдами, заказанными Фаустиной.

Божена чувствовала, что и ее новая жизнь уже началась тоже — светлая и полная неизвестности. На месте, освободившемся в ее сердце после того, как Томаш бежал из зеркальной комнаты и вообще из Венеции, обитала теперь блаженная пустота, и память, переполненная впечатлениями последних дней, больше не тревожила ее.

Конечно, завтра ей придется задуматься над тем, что ожидает ее по возвращении в Прагу, но уже сегодня Божена знала наверняка, что ее дальнейшая жизнь будет связана с Венецией, которую она оставит ненадолго и лишь затем, чтобы снова вернуться сюда — и уже навсегда.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Первая венецианская неделя прошла в сплошных заботах. Божена изучала свою квартиру, купленную в старинном доме — бывшей вилле, разбитой на квартиры.

Почти год ушел на то, чтобы разыскать в Венеции дом, принадлежавший когда‑то золотых дел мастеру — а здесь ювелиры и по сей день именовали себя только так — Америго Америги. Покидая Италию, дед продал свой дом, но почему‑то всегда говорил своим близким, что перед отъездом успел кое‑что предпринять для того, чтобы если не он сам, то кто‑нибудь из рода Америги обязательно вернулся в их родовое гнездо.

Что имел в виду Америго, Божена не знала. Но еще во время карнавала решив оставить Прагу и перебраться в Венецию, она дала себе слово отыскать дедушкин дом.

Приступая к осуществлению задуманного, Божена и понятия не имела, с какими трудностями ей придется столкнуться. Венецианская квестура[15] долго отказывалась предоставить ей доступ к архивам. Но когда она все же добилась своего, то обнаружила, что компьютер и понятия не имеет о том, что в Венеции когда‑то проживал ее дед. А старые документы хранились в таком беспорядке, что ей пришлось потратить целый месяц на то, чтобы найти в пыльных сундуках искомый конверт.

Дом Америго давно перестал быть частной собственностью; теперь в нем было три квартиры. И когда Божена жарким августовским вечером шла по набережной канала Grande, чтобы хотя бы взглянуть на дорогие ей стены, она уже ни на что не надеялась.

И то, что на окнах одной из квартир она увидела намалеванную краской надпись «Sale»,[16] было подобно чуду. Наверное, не обошлось без вмешательства любившего загадки Америго, подумала она.

Узнав у привратника телефон, Божена созвонилась с владельцем квартиры, и все достаточно просто уладилось.

Заплатив хозяину сверх названной им суммы, она уговорила его не увозить из квартиры кое‑что из старинной мебели, предполагая, что это могло остаться с тех времен, когда здесь жил дед. Так оно и вышло. Рассматривая потемневший, но хорошо полированный гардероб, венецианские кресла, комод и массивную красного дерева кровать с перламутровой инкрустацией, она неизменно обнаруживала где‑нибудь снизу знакомый ей с детства герб, который Америго всегда собственноручно вырезал, гравировал или рисовал на особенно дорогих ему вещах.

Самостоятельно подготовив интерьерные эскизы, Божена наняла мастеров, доплатила еще и привратнику, поручив ему следить за ходом ремонта и ввозом заказанной ею мебели, и уехала в Прагу, чтобы оформить нужные для переезда документы.

Управилась она с этим только к началу зимы и, не желая больше медлить ни дня, в начале декабря снова оказалась в Венеции — теперь уже полноправной хозяйкой части старинного дома и настоящей венецианкой.

И наступили венецианские будни. Только сейчас выяснилось, что квартира обогревается электричеством, а это значительно увеличивало месячную плату; кроме того, в комнате, которая должна была стать мастерской, Божену ждал сюрприз: здесь были не готовы полы. Задумав воспроизвести в новом жилье свою пражскую мастерскую, она еще в августе заказала не готовый паркет, а простые доски. Но теперь, уже приехав и на месте выражая привратнику недоумение насчет такой вопиющей недоделки, Божена услышала в ответ:

— Mamma mia! Вы могли бы понять! В этой стране вам дешевле настилать мраморные полы, чем искать дерево.

Тщательно упакованные инструменты, не привыкшие к такому времяпрепровождению, пришлось оставить на веранде, превратив ее в настоящий склад; о возобновлении привычной «текучки» пока не могло быть и речи… И Божена согласилась на паркет. Там же, на веранде, были сложены и книги, дожидавшиеся переезда в библиотеку — единственное место в квартире, полностью удовлетворившее Божену.

Довершая впечатление, старый камин отказался разгораться, когда она, получив заверения бывшего хозяина, что с камином все в полном порядке, но с тех пор еще не пытавшаяся убедиться в этом лично, принялась разводить в нем огонь, желая посидеть у огня туманным пасмурным утром.

«Ну, это уж слишком», — подумала Божена, когда после получасовых мучений вся комната наполнилась дымом. И впервые за несколько дней решила прогуляться.

Венеция в декабре поразила Божену безлюдьем. Вспоминая свои карнавальные дни, она почувствовала, как мало поняла тогда про город, в который теперь приехала жить.

Да, с тех пор прошел всего лишь год, но как много изменилось за это время. Они с Томашем развелись, Никола с Иржи ожидают ребенка… Ах, как счастлива теперь бабушка Сабина: молодые по ее настоянию переехали в пражский дом Америги, и скоро этот старый дом, утопающий в цветах и деревьях, снова станет свидетелем рождения нового маленького человечка. А сколько их уже выросло в нем…

Каналы и площади Венеции опустели. Божена словно плыла в прозрачном декабрьском воздухе. Или, может быть, снова парила как птица? В поисках подходящего слова она не заметила, как вышла на площадь Сан‑Марко.


…Башня Святого Марка мелькала перед глазами Божены, которая, кружась и размахивая руками, разбрасывала вокруг себя раскрошившееся печенье. Ее медные волосы растрепались и на фоне жемчужно‑серого зимнего неба казались неестественно яркими.

Над ней вилась стайка голубей, норовящих клюнуть прямо с ладони.

Несмотря на близость Рождества, на Сан‑Марко еще стояли круглые железные столики и можно было заказать себе кофе. Божена упала за один из них и, запрокинув голову, остановила взгляд на острой пирамидке, венчающей башню.

Ах, эти столики под открытым небом! Как любила она, гуляя по Праге, оказаться в одном из своих любимых местечек, нырнуть под навес и долго листать меню, выбирая достойное лакомство.

В пасмурные темные дни ее согревали бальзам и кофе, сдобренные каким‑нибудь замысловатым пирожным. То это была белоснежная башенка взбитых сливок, скрывающая свежие фрукты в хрустящей печеной корзинке, то ломтик брусничного торта, поданный с букетом лесных ягод в крошечном лукошке, или воздушный бисквит и дрожащее в затейливой чашечке молочное желе.

Счастливое свойство, подаренное природой! Божена любила полакомиться, но никогда не полнела: в любую погоду, в любом из нарядов ее фигура выглядела так, что вон той толстушке, заказавшей пустой несладкий кофе с хлебцами и уныло уткнувшейся в путеводитель, оставалось бы только заплакать от зависти…

В ветреные пражские дни Божена предпочитала дойти до «Будейовичи Будвар кафе», затаившегося в полутьме уютного старинного двора. Там, скрытые от всех ветров, под пестрыми, красными с белым, зонтами, в окружении изящных витых стульев стояли круглые столики. Как уютно было сидеть, потягивая из тонкого бокала пиво Budweiser — чуть горьковатое светлых сортов или пенное «резаное» — и похрустывать солеными гренками.

А в прозрачный, пьянящий весенний полдень, когда хочется поскорее снять надоевшее зимой пальто и бродить по цветущей Праге, забыв обо всем на свете, они с Томашем встречались на Ратушной площади, за их столиком, у которого всегда стояло только два стула…

Божена настолько погрузилась в воспоминания, что не заметила ни принесенного кофе, ни подсевшего к ней незнакомца.


Около полудня Луиджи стоял посреди площади и настраивал объектив профессиональной видеокамеры на фронтон собора Святого Марка. Дома он долго ломал голову, с чего начать очередную видеосказку о Венеции, нужда в которых не убывала благодаря постоянному спросу на них у туристов. И, несмотря на межсезонье, подобных заказов у Луиджи, приличного оператора, было вполне достаточно для того, чтобы ни в чем себе не отказывать. А посему он вел вполне богемный — сомнительно трезвый и абсолютно отвязный — образ жизни.

Сегодняшнему утру предшествовала ночь, трудная для Луиджи во всех отношениях, и поэтому ни один из четырех коней в объектив не давался… В нем мелькало то матовое небо, то Лев‑Марк, то бесчисленные ангелы. Луиджи хотел уже было плюнуть на свою идею и начать прямо с Иисуса, возвышающегося над конями, Марком и ангелами, но глаз его начал фиксировать непонятные помехи, мелькавшие в объективе. Будто чья‑то грива билась и металась, то исчезая, то вновь возвращаясь… Почти инстинктивно он нажал на кнопку записи и стал ловить движение, пытаясь удалиться от него.