Наталья Нестерова - Школа для толстушек

Надо отдать должное Зое. Сначала она ужаснулась участи сестры (ой, бедняжка, горе какое), утерла невольные слезы, а только потом подумала о преимуществах сложившейся ситуации. Выходить за вдовца не в пример лучше, чем уводить мужика из семьи. И с родней проблем не будет – никто не упрекнет, что сестре свинью подложила.

Зоя обрела душевное равновесие, настроилась ждать, но ее так и подмывало поделиться с кем-нибудь кошмарной новостью. Она рассказала Маринке, младшей сестре из средней группы. Маринка (конечно, тоже очень расстроилась) поделилась с Вероникой – и пошла писать губерния. Через десять дней взбудораженная и опечаленная родня делегировала Лену и Веронику к Полине – разузнать подробности, утешить, предложить помощь.

Вася задерживался, но это было в порядке вещей. Ему теперь приходилось до позднего вечера разрываться между управой, администрацией, мэрией, попечительским и опекунским советами, комиссиями по градостроительству и делам несовершеннолетних, наведываться в комитет муниципального жилья и в объединенную дирекцию эксплуатации зданий. И это только по работе. А еще общественные нагрузки – благотворительные фонды и разные объединения…

Полина, проводив сестер и наплакавшись до икоты, обессилено лежала на диване. Она чувствовала все симптомы надвигающейся смерти: голова гудела и пульсировала, печень камнем давила, как будто жирного поела, а колени ее давно беспокоили – с тех пор, как стала поправляться, вес набирать. Положив руки на грудь, как покойница, она тихо выла от жалости к себе.

Вернувшийся из теплоэнергонадзора (то есть от Зойки) и увидевший опухшую от слез в скорбной позе жену, Василий не на шутку встревожился:

– Что с тобой, милая?

Поля с трудом сползла с дивана, простонав:

– Вася-а-а! Я все знаю. Зойка сказала.

Мысли понеслись в голове Васи с космической скоростью. Переизбрание, выборы в думу, Сам не приветствует разводов, Полина хорошая жена, я подлец бессовестный, я к ней привык, а к другой еще прилаживаться надо, дачу затеяли строить, нажитое барахло делить жалко, да и стыдно, Поля во всех отношениях, а в некоторых отношениях… Его неудержимое влечение к Зойке враз пропало, как сквозь землю провалилось. Хотя и самому Васе хотелось туда же провалиться от стыда и страха перед расплатой.

Он рванул с места, крепко обнял жену, прижал ее голову к своей груди и затвердил:

– Прости, прости, прости меня, дорогая!

Полина за вечер вылила корыто слез. Но они снова потекли, уже не соленые, а на вкус точно дистиллированная вода.

– Это хорошо, Васечка, – она подняла голову, – что ты мне ничего не говорил, правильно делал.

– Так ты меня прощаешь? – Василий смотрел на нее с удивленным восхищением.

– Конечно, голубчик. А ты… ты мною теперь… не брезгуешь? Я тебе не противна?

В этот момент Полина была ему милее всех женщин мира. Василий искренне принялся ее разубеждать, осыпать поцелуями. Стоя на краю могилы, Полина неожиданно насладилась пылким объяснением в любви.

– Я с тобой, – восклицал Василий, – только с тобой, до самой смерти!

Упоминание о смерти вызвало новый приступ рыданий. Но благостных – не каждой женщине улыбнется прощаться с жизнью, имея такого преданного, верного, любящего супруга.

– Для меня самое страшное, – призналась Полина, – как подумаю, что там без тебя.

Вася ее «там» воспринял как слово-паразит, вроде «ну» или «вот». Говорят ведь: «Он там пришел», имея в виду просто «пришел». Или о Поле родня сплетничала: «Она там не Майя Плисецкая, чтобы детей не рожать». Поля под «там» подразумевала загробный мир. Она смутно представляла себе жизнь после смерти, но все-таки жизнь была обещана, хоть и без хорошего питания.

Они еще долго говорили – каждый о своем. И ни одной накладки в их беседе не случилось, потому что Поля страшилась произнести слова «болезнь, рак», а Вася считал неприличным упоминать имя сестры-любовницы. Они ворковали, сюсюкались, как в юности. А после нежной и продолжительной постельной утехи Вася предложил:

– Давай никогда-никогда об этом не вспоминать? Будем жить, словно ничего не случилось?

Полина вздохнула и согласилась.

– С работы уйду? – советовалась она. – Платят копейки, чего уж тратить время. Буду о тебе заботиться, пока силы есть.

– Увольняйся, – одобрил Вася. Он был готов на любые подвиги ради жены. – Хочешь перстень тебе с изумрудом купим? Нет, перстень и сережки!

Вася никогда транжирой не был, а тут предлагал бессмысленные траты – Поля даже задохнулась от его благородства.

– Птичка моя, – она гладила его грудь и всхлипывала, – котик, зайчик, пампусик! – Из Поли в минуты нежности ласковые слова потоком лились.

– Ты, главное, одно запомни! Я тебя до гроба люблю, и никто мне, кроме тебя, не нужен! – У Васи тоже слезы навернулись на глаза.

Он не ожидал, что женщина, даже Поля, способна подняться на такую нравственную высоту – проявить понимание, с ходу простить измену, забыть о мужниных грехах и утопить непутевого в ласках и обожании.

Поля восприняла слезы мужа как скорбь по ее грядущей кончине. Своим носовым платочком, мокрым от ее слез, высморкала мужа как ребенка.

– Ничего, родной! – вздохнула она. – Когда ты рядом, мне и смерть не страшна. Я о тебе до последней секундочки думать буду.

– А я о тебе, – заверил Вася, – всю оставшуюся нам жизнь!

Ночью Поле приснился сон. Будто она умерла и ее хоронят. Гроб длинный и широкий, как лодка. Несут его, по пять человек с каждой стороны, братья и чужие мужики. От неимоверной тяжести носильщики плетутся на полусогнутых, лица покраснели от напряжения. Вдруг дно гроба не выдерживает, доски с треском ломаются, и Полина падает на землю. Лежит на асфальте в белом саване и хлопает глазами. (Так во сне – хлопает и слышит, что говорят.) Склонились над ней головы, и одна (вроде брат Петя) журит: «Что ж ты, мать, так разъелась?» Другая (брат Володя) обижается: «Из-за тебя грыжу заработаем». А Вася суетится рядом, саван задравшийся на пухлые коленки ей натягивает и успокаивает: «Ничего, ничего! Мы сейчас кран подъемный вызовем, на лафет ее, как члена правительства, положим».

Полина проснулась в холодной испарине. Вещий сон! Предсказание ей и напутствие. В самом деле, девушкой пятьдесят килограммов весила при росте метр шестьдесят, а сейчас за восемьдесят весы показывают. Говорят, онкологические худеют, а ее как на дрожжах несет.

Полнота ее была не сдобной, рыхлой, а упругой и тугой. Однажды в санатории массаж назначили. Так массажистка отказалась без дополнительной платы работать: вас, говорит, что дубовый стол массировать, пальцы сломаешь. Полине и самой казалось: у нее под кожей не сало, а как в хорошей грудинке – прослойки аппетитного мяса. На лице ни морщинки, но второй подбородок уже заметен. Щечки – яблочки, губки как розочка на торте, а глаза – голубые, точно мокрые недозрелые сливы, которые от зелени только-только в синеву переходят. Из таких соус ткемали хорошо делать.

И все-таки перед смертью похудеть надо. Пока есть время, привести себя в порядок. Чтобы Вася на похоронах (ведь много важных людей будет) не конфузился, оттого что под ней доски затрещат.

Полина повернула голову и посмотрела на спящего мужа. Сердце захлестнула волна нежности и любви. Голубчик, солнышко мое ясное, голубь, сокол, зайчик, пупсик… Вася ответил протяжным, со свистом, храпом.

На кого ж она оставит своего лапочку, котика? Кто его, безутешного, приголубит? Кто тоску разгонит? Некому! Впервые Полина пожалела о шаге, совершенном много лет назад. Зачем она операцию делала, трубы перевязывала? Ведь предупреждали – пожалеете, все жалеют рано или поздно. Нет теперь детей! Никого после нее не останется. А как было бы хорошо – мальчик или девочка, ее кровиночка и память, Васеньке утешение.

Молодая была, глупая, и никто за руку не удержал, никто по голове не треснул – одумайся! У нее девятнадцать племянников и племянниц, хотя ни братья, ни сестры па родительский подвиг не отважились – больше двух детей никто не имеет. Почему Поля решила, что обязательно станет как мама? Наверное, потому, что лучше мамы, невообразимо доброй и прекрасной, никого не встречала.

Про операцию Поля только Маринке, младшей из средней группы, сказала. А та Клаве, третьей из старших, донесла. Клавка маме пожаловалась, что Поля операцию против детей сделала, будто балерина или артистка погорелого театра. Мама не упрекнула, не отругала, только сказала:

– Тебе, Поля, своего ума для жизни не хватает. Ты у мужа занимай.

А что муж? Вася ей поддался, потому что любил безумно. Поля вспомнила, как он от долгого воздержания чуть умом не тронулся, по комнате в общежитии бегал и кричал:

– Ну, пусть меня кастрируют, если тебе операцию не хотят делать!

Хорошо, не потребовалось ему под нож хирурга ложиться. Но подругому посмотреть, когда она «там» будет, Вася снова может жениться и детей завести? Эта мысль Полине решительно не понравилась, она даже заерзала на кровати.

Представила, как чужая женщина станет готовить в ее кастрюлях, сидеть на ее диванах и пить чай из сервиза, подаренного им на юбилей свадьбы. Вспышка ревности подбросила Полю. Она встала и пошла на кухню.

Хотела поплакать, но запас слез кончился. Пришлось думать о будущем, не прибегая к помощи чужого ума. Ведь дала слово Васе не упоминать про болезни.

До утра не сомкнула глаз. Приготовила мужу на завтрак блинчики с творогом в яблочной подливке. Вася встал бодрый, свежий и веселый. Это он укрепляет ее в хорошем настроении и силе духа, решила Полина. Она тоже молодцом держалась, будто и не ждала ее скорая кончина. Поделилась с мужем выработанным планом из трех пунктов.

– Первое, мне с работы уволиться, мы уже с тобой вчера говорили.

– Голосую «за», – благодушно отозвался Вася, поднял руку с ножом вверх, а другой положил себе очередной блинчик.

– Второе. Похудеть мне надо.

– Воздерживаюсь! – заявил играющий в собрание муж набитым ртом.

– И еще я хочу собачку завести. Чтобы память обо мне через эту собачку с тобой осталась.

Вася не понял логику жены, но, верный установке во всем Полю ублажать, согласился и на собачку. Они обсудили породу. Васе маленькие комнатные не нравились. Если уж брать пса, то большого, служебного и сторожевого.

Готовиться к смерти нужно активно действуя, а не сложив лапки. Это Поля поняла на своем примере. Она подала заявление об уходе по собственному желанию и обдумывала меню для отвальной.

Вася позвонил Зойке и скорбным голосом предложил пока не встречаться, Поля совсем занедужила. Зойка согласилась, Вася положил трубку и мысленно перекрестился. Он купил жене колечко и сережки, а также приобрел книжку с большими фото собак. Остановились на породе ризеншнауцер. Васе понравилось, что ризены свирепы с чужими и ласковы с хозяевами, охранную службу несут очень бдительно. Полю, как женщину чистоплотную, покорило замечание о том, что у ризеншнауцеров нет псиного запаха.

Если бы не смертельный диагноз, Поля была бы полностью счастлива на новом витке их с Васей отношений.

Ирина вела одиннадцатилетнего сына Леву в школу на экзамен за девятый класс. Левочка был вундеркиндом. К сожалению, хотя и не удивительно. Вундеркиндами были Ирины папа, дедушка и прабабушка, а по преданиям – предки из предыдущих поколений. И саму Ирину сия участь не миновала. Муж Марк в детстве выдающихся способностей не проявлял, но гены злостной вундеркиндности переползли-таки к их сыну Леве.

Ничего хорошего жизнь чудо-детям не обещала. Они раньше других прибегали на финиш образовательного соревнования, но далее не обязательно становились гениями или делали выдающиеся открытия. Выигрыш во времени не гарантировал звания чемпиона, но определенно отбирал, коверкал важную часть человеческой жизни – детство.

Ирина с грустью наблюдала, как Левочка повторяет ее путь. Друзей не завел, поскольку со сверстниками скучал, а старшим обидны его преимущества. Лева уже три года носил очки, сутулился, не любил спорт, под угрозой наказания выходил на прогулки и читал с фонариком под одеялом. Он был отравлен недетским интеллектуальным удовольствием постижения новых знаний, а оно сродни наркотическому.

В четыре года Лева поступил в первый класс. Конечно, речи не шло о том, чтобы ему ходить в школу. Маленького, худенького, склонного к простудам Левочку затравили бы одноклассники. Но семейный опыт подсказывал: удобнее раньше записаться в школу и шагать через класс, чем доказывать, что ребенок может сразу сдать программу четырех лет обучения.

На «вступительном экзамене» директор предложила Леве задачку:

– Представь, что на весах стоит петух, и весы показывают три килограмма. Если петух поднимет одну ногу, что покажут весы?