Хэнка гнуло к земле двойное бремя бисексуальности и чувства вины за свое еврейское происхождение. Он считал, что жизнь надула его. Судите сами: однажды во время примерки он занялся любовью с аккуратненькой невысокой светловолосой барышней, которая оказалась невероятно сговорчива, и через каких-нибудь сорок восемь часов обнаружил, что она не только беременна, причем именно от него, что бесспорно, но и оказалась милой еврейской девушкой, у которой в Бруклине насчитывается добрая дюжина родственников и часть из них к тому же принадлежит к той же ветви, что и его мать.

Итак, дело закончилось для Хэнка женитьбой, и прежде, чем он успел стать отцом, он выяснил для себя, что полным гомосексуалам живется веселее, хотя, по правде сказать, он и по выяснении не прекращал попыток разобраться в этом наверняка.

Однако далеко не все было потеряно. Чикки оказалась гораздо успешнее его — более напориста и амбициозна. Она стала носить собольи шапки тогда, когда еще немногим удалось увидеть их в кино — в экранизации «Анны Карениной». Она разработала и трактовала облик женщины, не пользовавшейся губной помадой, задолго до того, как другие еще только додумались до этого; не исключено, что именно она и изобрела этот вид макияжа; она первая появлялась в нужный момент в брючном костюме, юбке-мини и юбке-миди и не менее пяти раз в год снималась для «Вумен веар дейли». С ней дела Хэнка пошли в гору: она устраивала остроумные и изящные вечеринки, на которые умудрялась заманить такое количество до невозможности броских, неотесанных знаменитостей, что все остальные приглашенные ощущали себя причастными к сверкающему миру кутюрье. Заказчики валом повалили в огромную студию Хэнка, где на стереосистеме, непременно новейшей модификации, целыми днями проигрывали записи, непременно последние, а непременный стол из неотполированных досок был уставлен непременными яствами, как то: французскими сырами, итальянскими и немецкими сосисками, витыми хлебцами из ржаной муки, которые добывали в магазине для гурманов Блумингдейла, а также кошерными маринованными пикулями. В целом дело было поставлено превосходно, и за год работы у Леви Спайдер многому научился.

* * *

Ассистент фотографа тратит девять десятых своего времени на то, чтобы подавать боссу фотоаппарат со свежезаряженной пленкой, раскручивать рулоны бумаги для фона, проверять и устанавливать освещение, перетаскивать треноги с места на место, сражаться с темпераментными стробоскопами и подносить реквизит. Оставшаяся часть времени уходит на смену кассет в стереосистеме. Однако Хэнк Леви был ленив и к тому же с головой уходил в препирательства с публикой, поэтому он часто позволял Спайдеру снимать самому. И Спайдер наконец получил возможность делать то, из-за чего ему и хотелось прежде всего стать модным фотографом: ставить фотомоделей в нужные позы, выбирать ракурсы, экспериментировать с освещением и фокусировкой камеры, нажимать кнопки и слышать, как щелкает затвор. Все это оказалось даже интереснее, чем выглядело в фильмах о фотографах, ибо у Спайдера обнаружился талант в ведении диалогов с фотомоделями.

Однако Хэнк Леви был не таким простачком и не настолько загружен, чтобы постоянно позволять Спайдеру делать снимки по заказам журналов. Если кому-то предстояло поехать на Виргинские острова и снять там три модели в монокини образца будущего года, а затем трахнуть их прямо на пляже, где негры играют на своих стальных бочках, это, конечно, был Хэнк. Не то чтобы у него было очень много подобной работы. Когда-то в своей карьере он приближался к тому, чтобы фотографировать заезд, но потом его чаще приглашали снимать коллекции вязаной одежды от «Кимберли» на пароме Статен-Айленда или спортивные костюмы «Уайт Стэг» в теннисном клубе Вестсайда. Однако эти работы делались для «Вог», а там под фотографией печатают фамилию. Он проигрывал в заработках, но престиж был важнее. Хэнк оставлял Спайдеру только маловажную рекламу часов, ботинок или кремов для обесцвечивания волос на теле, и то не слишком часто — только тогда, когда заказы поступали от небольших рекламных агентств и он был уверен, что хозяева не пришлют для наблюдения за съемкой своих людей из художественных отделов. Спайдер трудился на периферии интересов и амбиций бизнеса Хэнка Леви, и весь доход от подобных видов работы уходил у него на арендную плату.

В данный момент Спайдер работал над рекламой средства для укрепления ногтей, выпускаемого компанией по производству шнурков для обуви. Модель, долженствовавшая воплотить в себе дух романтического Юга, была молода, неопытна и скованна, облаченная в кринолин и кружевной корсаж. Спайдер взирал на неуклюжую девушку с искренним одобрением:

— Идеально! Милая, ты идеальна! Наконец-то мы нашли того, кто видит свою роль. Я о тебе, крошка, — ты именно такая маленькая гордая задира, из-за которых ребята в старой Виргинии теряли голову. Как жаль, что ты не вовремя родилась, чтобы сыграть роль Скарлетт О'Хара. Боже мой, разве эта девушка не бесподобна?! Чуть правее, крошка… Держу пари, не найдется такого мужчины, который отказался бы заглянуть под этот кринолин… Постарайся выглядеть отрешенной, детка, не забывай, что ты красавица-плантаторша, за которую они шли воевать. Великолепно! Все идет прекрасно… наклонись немного влево. Нет, это право, милая… Боже, какое наслаждение работать со свежим лицом! О-о, ты умна, крошка… Это лучше, чем машина времени… можешь называть меня Эшли или Рэтт — кого ты предпочитаешь, — потому что, если девушка так красива, как ты, у нее всегда есть кто-то на примете. Давай, моя сдобная пышечка Скарлетт, попробуем сесть на эти садовые качели… Чудесно!

И вот уже хихикающая девушка, прожившая всю жизнь в Нью-Джерси, верит каждому его слову, потому что, стоит ей только заметить, как вздулись штаны у Спайдера, — а это невозможно не заметить, — как она понимает, что и вправду божественна. И, сознавая это, она и вправду становится божественной, причем в девять раз быстрее, чем Спайдер успевает сказать: «Оближи губы, куколка, и улыбнись мне так же еще раз».

Именно эта разница между тем, как выглядит модель у занудного фотографа, бросившего ей дежурное «Чудесно, просто чудесно, дорогая!», и тем, как она выглядела, когда фотоаппаратом щелкал Спайдер, под облегающими белыми джинсами которого в треугольнике между ног отчетливо вырисовывалась громада его члена, а девушка ощущала электрические разряды внизу живота — боже, я уже вся мокрая в этом дурацком кринолине! — и составляла то, что называют хорошим снимком и великолепным снимком.

Хэрриет Топпинхэм, редактор модного журнала, открывшая Спайдера, достигла высот в своем деле. Как ни странно, все редакторы модных журналов, какими бы крупными шишками они ни были, не только вдыхают наэлектризованный, пропитанный духами воздух «от кутюр» и сплетничают на званых обедах. Они работают как звери. Одной из обязанностей Хэрриет был внимательный просмотр рекламы во всех журналах, не только модных притом, ибо реклама — животворная кровь газетного дела. Стоимость бумаги, расходы на печатание и распространение обычно превышают розничную или подписную цену газеты. Без доходов от рекламы не смог бы существовать ни один журнал, и редакторы остались бы без работы.

В Соединенных Штатах не так уж много редакторов высококлассных модных журналов. В каждом сугубо модном журнале имеется главный редактор, которому обычно помогают два или три заместителя. Существуют специальные редакторы, которые занимаются обувью, дамским бельем, аксессуарами, тканями; у каждого из них есть ассистент, так как в перечисленных отраслях фирмы ведут широкие рекламные кампании и им нужно уделять особое внимание и направлять их. В журналах с обшей женской проблематикой, таких, как «Гуд хаускипинг», отдел мод состоит из главного редактора, ее ассистента, редактора по обуви и редактора по аксессуарам, но они каждый месяц выпускают по шесть страниц или того меньше. В «Вог» около двух десятков редакторов, включая проживающих в Париже, Риме и Мадриде, — они в первую очередь осуществляли общественные связи, а уж потом выполняли функции редакторов.

В любом журнале только редакторы высшего разряда получают приличную зарплату. Остальным платят не больше чем хорошей секретарше, но они охотно трудятся, рабски покорные ради обретения положения, успеха и престижа. Эти редакторы низшего эшелона должны быть не только талантливыми и честолюбивыми. Желательно, чтобы они принадлежали к такому социальному слою, где работающей женщине не нужны собственные деньги на покупку дорогого мыла и приведение время от времени в порядок своих ног.

Когда модный редактор, подобно Хэрриет Топпинхэм, находится на вершине, ее, как мадам де Помпадур в период фавора у Людовика XV, беспрерывно осаждают искатели ее внимания. Фабриканты одежды, модельеры и лица, ответственные за связи с общественностью, оплачивают ее обеды в немногих избранных французских ресторанах; одежда достается ей если не бесплатно, то за значительно сниженную цену; а на Рождество ей приходится нанимать машину с шофером, чтобы дважды в день вывозить из кабинета подарки. Естественно, что путешествует она бесплатно. Размещение в журнале хотя бы детали или фрагмента символа авиакомпании или фотографии уголка гостиничного плавательного бассейна, сопровождаемые парой признательных слов в тексте, окупают проезд и проживание редактора, фотографа, моделей и ассистентов.

Хэрриет Топпинхэм достигла вершин бизнеса заслуженно, не расплачиваясь, собой за свой путь наверх, хотя ее отец, владелец компании, изготовлявшей сотни тысяч ванн, обеспечивал ей значительный доход. У этой женщины был такой жесткий и резкий характер, что при виде ее на память приходило отточенное лезвие ножа. Ее чувство собственного достоинства было настолько неподдельным, что порождало столь же неподдельный страх у всех ее подчиненных, а творческое воображение Хэрриет просто не знало границ, словно у Феллини. Ее находки сначала осмеивались, потом копировались, и в конце концов признавались классикой. Когда она впервые обратила внимание на работы Спайдера, ей было сорок с небольшим и многие считали ее уродливой. Она никогда не была тем, что французы называют «jolie laide» — прекрасная дурнушка, потому что не видела смысла в подчеркивании своих достоинств. Она предпочитала олицетворять другой обожаемый французами тип — «божественное чудовище». Все, чем она обладала, она демонстрировала бескомпромиссно, не приукрашивая себя: прямые редкие каштановые волосы сурово стянуты сзади, большой мужеподобный нос выдается вперед, тонкие губы покрыты ярко-красной помадой, невыразительные карие глаза, маленькие и пустые, посаженные по бокам головы, как у черепахи, замечают каждую мелочь и отбрасывают все, кроме самого утонченного, самого замысловатого, самого существенного и изысканного. Выше среднего роста, прямая, как палка, она одевалась кричаще и с шиком, поскольку никакие фасоны не могли придать ей стильность, которой она не обладала. Она не делала уступок текущей моде. Если в этом сезоне моден «американский спортивный стиль», или «возврат к мягкости», или «одежда чистых тонов», то, можете быть уверены, Хэрриет оденется так, что ее стиль нельзя будет увязать ни с годом, ни с десятилетием, но это будет стиль, который заставит любую другую женщину, как бы нарядно она ни была одета, почувствовать себя паршивой овцой в стаде. Хэрриет никогда не была замужем, жила одна в квартире на Мэдисон-авеню, заполненной коллекциями, по ее мнению, сокровищами, которые она привезла из бесчисленных поездок по Европе и Востоку, большей частью слишком странными и кричащими, часто чересчур гротескными, чтобы хорошо смотреться где-либо, кроме ее битком набитых интерьеров в коричневых тонах.

Примерно раз в год Хэрриет Топпинхэм любила «сделать» какого-нибудь неизвестного фотографа, чтобы при этом выгнать, хотя бы на время, одного из своих постоянных сотрудников. Какой интерес иметь власть над людьми, если они не подозревают, что ты в любой момент не колеблясь воспользуешься ею? Новый фотограф, созданный Хэрриет, становился ее должником на всю жизнь, и даже когда ее благорасположение проходило, на этом фотографе оставалась присвоенная ею печать избранности. Она считала открытых ею фотографов своими творениями, такой же собственностью, как предметы своей коллекции. В качестве главного редактора журнала «Фэшн энд Интериорз» она могла, не советуясь со своим врагом — художественным директором, — вызывать фотографов (ибо она отказывалась иметь дело с их агентами) для собеседования в свой кабинет, известный в посвященных кругах под названием «коричневая калькуттская яма».

Натолкнувшись на рекламу средства для укрепления ногтей, затерявшуюся на последних страницах «Редбук», она осведомилась в агентстве, кто делал фотографии.

— Говорят, Хэнк Леви, — сказала она секретарше. — Но я в это не верю. С конца шестидесятых он не создал ничего столь оригинального, как это. Свяжитесь по телефону с Эйлин или с каким-нибудь другим агентством и выясните, кто позировал для снимка. Пусть эта девчонка позвонит мне.