— Не волнуйся. Я кое-что придумал. — Лестер достал книжечку, которую всегда носил с собой. Она была заполнена драгоценными номерами телефонов Очень Важных Персон, нахолившихся в распоряжении отдела рекламы, номерами, которые он записал на случай, если вдруг понадобится позвонить именно такой персоне.

Мэгги ответила на звонок раздраженно. Перед завтрашним шоу ей хотелось как следует выспаться, а кто-то звонил по ее личному телефону чуть ли не в полночь.

— Лестер Уайнсток! Что вы сделали? Что? Где вы? Надеюсь, вы не шутите, а то… нет, я вам верю. Сейчас буду. Не звоните никому, пока я не приеду! Обещаете? Десять минут. Нет, пять.

Через шесть минут появилась Мэгги, без косметики, повязав волосы шарфом, в норковой шубе поверх ночной рубашки и домашних брюк.

— Я все еще не верю, — медленно сказала она.

Лестер нагнулся, поднял помятый бумажный пакет и раскрыл его. Она заглянула внутрь. Потрясла головой, снова заглянула, взяла один из конвертов, внимательно его рассмотрела, положила обратно и опять тряхнула головой:

— Теперь верю.

— Мэгги, — нетерпеливо пожаловалась Долли, — Лестер до вашего прихода не разрешил мне позвонить ни разу. Говорит, вы знаете, что делать.

Степень глупости этого невинного создания, которое, с наслаждением допивая третью рюмку кофейного коктейля, цвело, как весенняя яблоня, поразила Мэгги. Имеет ли она понятие, на бизнесе какого размаха держится «Оскар»? Разве она не понимает, что презентация наград означает для телекомпаний миллионы долларов дохода от рекламы, неисчислимые миллионы долларов стоит подъем интереса публики к кино, что само тревожное ожидание вручения «Оскара» — это все равно что ежегодные президентские выборы?

— Лучше отдай пакет мне, Лестер, — сказала она, — если не хочешь вернуться в семейный бизнес.

— Ты сможешь молчать об этом? — с отчаянием спросил он.

— Лестер, хоть ты и натворил глупостей, ты искупил свою вину тем, что догадался позвонить мне. Конверты не только вернутся в «Прайс Уотерхауз», но и, как представитель прессы, я не обязана отвечать на вопросы. Можете считать себя анонимным источником информации.

— Мэгги, я навеки твой должник. Только одна просьба: можем мы заглянуть в конверт лучшей актрисы второго плана, просто чтобы снять напряжение с Долли.

— Не хочу, — хныкала Долли в продолжение речи Мэгги.

— Нет, исключено. Тогда победителя будут знать трое, а когда тайну знают трое, ее знают все. Это опасно. Долли может подождать, как и все мы. Вы ведь не открывали ни один конверт, правда?

— Нет, конечно, — добродетельно заверил Лестер, обеими ногами изо всех сил сжимая туфлю Долли. — Я звонил только тебе.

— Ты далеко пойдешь, Лестер, я первая тебе говорю. Ладно, запомните оба: ничего не было.

— Никому ни слова, — заверил ее Лестер.

— Я тоже забуду, — сказала Долли.

— Всегда хочется, чтобы люди в жизни так говорили, — сказала Мэгги, и не успели они ответить, как она выскочила из «Поло Лондж», крепко зажав пакет под мышкой.

— Но ты не сказал ей про «Зеркала», — выдохнула Долли.

— Она не разрешила нам посмотреть, а мы не дали ей узнать. Подождет, как все остальные. Баш на баш.

— О, Лестер, какой ты умный!

Через несколько минут Мэгги была дома, на кухне. По дороге домой она прикидывала, с какими трудностями предстоит столкнуться, возвращая конверты так, чтобы не выдать Лестера и Долли. Придется пустить в дело весь свой престиж и вести себя умно, но, в конце концов, «Прайс Уотерхауз» не меньше ее заинтересован скрыть от публики, что накануне великого вечера один из глубочайших секретов был похищен. Да, дело паршивое, но сделать можно.

Она глядела на тугие конверты, аккуратно разложенные на кухонном столе. Из чайника на плите широкой струей валил пар. Один за другим она отпаривала конверты, писала имена в блокнот и снова заклеивала. В этой жизни каждый должен думать о себе, считала Мэгги. Вот повеселится она завтра. К полудню она заключит дюжину пари — весь город будет у нее в должниках. А вечернее шоу? Поверить трудно. Она может открыть его, зачитав собственный список предполагаемых победителей. Так, на ком нужно ошибиться? На лучшей звукорежиссуре или на лучшем короткометражном документальном фильме? Конечно, они никого не интересуют, кроме нескольких сотен мастеров. Может, еще — лучшие костюмы? Эти всегда готовы к подвохам. А иначе — как бедной девушке с ними справиться! И она сможет распоряжаться съемочной группой так, чтобы они всегда вовремя оказывались в нужном месте, а она к тому же еще и будет знать, сколько времени должно продолжаться интервью с каждым претендентом. Несомненно, само небо защищает бедную труженицу. Добравшись до последних пяти конвертов, она почувствовала нарастающее волнение. Она открывала их в том же порядке, как это происходит на церемонии. Мэгги всегда считала, что в интеллектуальных преступлениях профессионализм важнее всего. Последним она открыла конверт «Лучший фильм». «О боже!» Ее крик был таким искренним, пылким и потрясенным, что около дома отчаянно залаял сторожевой пес.

Вот что значит профессионализм, думала Мэгги, набирая номер телефона.

16

Мэгги звонила час назад. Новость постепенно доходила до сознания Билли и Вито, превращаясь из удивительной победы после долгой гонки в реальность, в часть их жизни. Чтобы привыкнуть к победе, сжиться с ней, они повторяли, как затверженные, одни и те же слова.

— Ты уверен, что она не ошиблась? — в пятый раз спрашивала Билли, скорее ради удовольствия услышать ответ, чем по причине сомнения.

— Что за вопрос.

— Но почему она не сказала, откуда знает? Разве не странно?

— Так Мэгги работает. Поверь, ее методы уникальны.

— О, Вито, мне все еще не верится.

— А мне верится.

— «Зеркала» действительно лучший фильм, — сказала Билли. Это было утверждение, заявление, но почему-то оно прозвучало как вопрос.

— Может быть, — задумчиво сказал Вито. — На самом деле о фильме невозможно вынести абсолютно бесспорное решение. Ты можешь взять пять сортов муки для пирога, выпечь их и решить, какой лучше, но фильм? По существу, это как первенство: какая картина из пяти получила больше голосов. И единственная причина, почему я так горд, расклеился и философствую, — потому что мы выиграли. Если бы мы проиграли, я бы говорил, что «Зеркала» — несомненно, лучший фильм, а приз отдали другой картине по каким-то запутанным ошибочным соображениям.

— А что ты чувствуешь? Я имею в виду, ты ощущаешь, будто получил Олимпийскую золотую медаль или что-то вроде того? — с любопытством спросила Билли.

— Я чувствую себя, как Джек Николсон, когда он победил с «Полетом над гнездом кукушки». Он сказал, что выиграть «Оскара» — все равно что впервые заниматься любовью: если удалось один раз, не о чем беспокоиться, удастся и потом. Надо верить, что ты хорош, чтобы просто хватило выдержки быть продюсером, а когда все твердят, что и по их мнению, ты хорош — что ж, неважно, знаешь ли ты это про себя, но подпитку извне получать приятно. Больше чем приятно, это словами не передать.

Билли смотрела на Вито. Он расхаживал по спальне в пижаме и халате. Он светился, как пламя паяльной лампы. Даже она, привыкшая к его брызжущей энергии, к уверенности в себе, никогда не видела, чтобы он так сиял. Она поймала себя на мысли, что, кажется, он готов начать работу над дюжиной новых проектов сразу. Внезапно сквозь благодарное смятение она ощутила, что на сердце нахлынула тошнотворная волна дурных предчувствий.

— Скажи, «Оскар» изменит твою жизнь или для тебя это просто фейерверк… калиф на час? — небрежно спросила она.

Прежде чем ответить, Вито на минуту задумался. Медленно, словно говоря сам с собой, он произнес:

— Для тех, кто связан с этим делом, «Оскар» обязательно изменит жизнь — снаружи и внутри. Навсегда. Я понимаю, что через неделю, да что там — через три дня, половина из тех, кто будет завтра смотреть награждение, и не вспомнит, кто победил. Но с этого дня «Оскар» всегда у меня за спиной. Для тех, с кем я имею дело, он все время там. На каждодневные трудности моей работы он не повлияет. В моих картинах, в каждой по-своему, будет не меньше боли и агонии, чем раньше, но это город артистов, и, хоть ненадолго, он будет мой! Эта сволочь Арви пытался отобрать «Зеркала». Такого со мной больше не произойдет. Сейчас я, пусть на время, стал неприкосновенным.

— А контракты? Ты будешь заключать их на своих условиях?

— Нет, даже с десятком «Оскаров», — засмеялся он. — Но все-таки их условия будут легче, чем в последнем. Я еще не знаю, нужно выяснить. Но, обещаю тебе, дорогая, монтировать фильм в библиотеке уже не будем. Такого больше не случится.

Не веря своим ушам, Билли почувствовала, что на нее накатывают слезы. Она пыталась сдержать их, но не сумела. Тело сжалось от судороги утраты. Вито заметил это, крепко обнял ее, целуя темные волосы, и баюкал на руках, пока она не заговорила:

— Извини… извини… нашла время расплакаться… Но это так глупо, так… О, мне так нравилось, что в библиотеке монтируется фильм… Я в этом участвовала, а теперь… никогда мы не будем так близки… Для работы я тебе не нужна… У тебя будут настоящие секретари… Ну и дура я, дорогой. Я не хотела портить тебе радость. — Она попыталась улыбнуться, но лицо ее было безутешно.

Вито не знал, что сказать. Она совершенно права. То, что случилось с «Зеркалами», бывает раз в жизни, как кораблекрушение. Он надеялся, что никогда больше не будет вынужден работать в такой лихорадочной, безумной спешке. Чудом все получилось как надо, но гораздо скорее все могло кончиться полным провалом. И в будущем он не представлял Билли в роли секретаря. Это ей совсем не подходит, и он был уверен, что она тоже это понимает.

— Ты плачешь только из-за этого, моя милая? — нежно спросил он, крепко обнимая ее и слизывая с лица слезы. — Как ты можешь говорить, что мы никогда не будем так близки? Ты моя жена, моя лучшая и ближайшая подруга, самый важный и самый любимый человек на свете — никто не может быть мне так близок.

Билли ощутила внутри невыразимую сладость и осмелилась высказать мысли, которые скрывала месяцами:

— Вито, ты всегда будешь продюсером, правда? — Он серьезно кивнул. — И это значит, что ты всегда будешь занят, что, едва закончив один фильм, тут же примешься за следующий, потому что так ты привык работать, чтобы в воздухе было два мяча, а лучше три, а иначе ты несчастен? — Он кивнул снова, в егд глазах блеснуло удивление перед ее торжественным тоном. — Ты ведь не можешь везде таскать меня за собой, как потерявшегося на ярмарке ребенка, который хнычет: «Где мой папа?» Ладно, я научилась находить на съемках друзей, не падая при этом в пруд, однако, помогая тебе с «Зеркалами», я не стала профессионалом, я знаю. Так с чем мы остались? Чем больше твой успех, тем меньше я тебя вижу. Завтра вечером ты в своей работе выйдешь на новый уровень. Но, Вито, как же я? Что мне делать?

Он беспомощно смотрел на нее. Ответа не было. На такой вопрос нелегко ответить мужчине, если он любит свое дело и отдает ему все силы.

— Билли, дорогая, ты знала, что выходишь замуж за продюсера.

— Но и не имела ни малейшего представления, что значит быть продюсером. Кто бы мог подумать? Для тебя это кажется естественным, это твой ритм, ты за много лет привык к нему и разучился жить нормальной жизнью. Когда ты в последний раз брал отпуск? И не говори мне о Канне, это не отпуск, это работа.

Билли чуть не дошла до исступления, увидев, как выражение заботы на его лице постепенно сменяется упрямой твердостью. Он словно заявлял: да, вот такой я, ну и что вы собираетесь со мной делать?

— Ты хоть раз подумал, каково бывает мне, когда ты снимаешь фильм? — Она отодвинулась от него и завязала пояс халата. — Неважно, еду я с тобой или остаюсь дома. И так, и так, я одинока. А съемки — только половина дела; каково мне по вечерам, когда ты уходишь обсуждать сценарий или скрываешься в монтажной? Точь-в-точь президент «Дженерал моторе» или «Боинг». У машин рабочий день меньше, чем у тебя, а когда ты не работаешь, ты думаешь о работе. — От ярости она еле переводила дыхание.

Вито не спешил отвечать. Что он мог ей обещать? Что будет работать по восемь часов в день, ставить по одному фильму в два года? Когда он не работал над фильмом, он жил лишь наполовину. Его лицо, прорезанное глубокими морщинами, приняло твердое, непоколебимое выражение, он стал еще больше похож на скульптуру Донателло. Вот этого он и боялся, соглашаясь жениться на Билли, — ее стремления обладать всем, владеть им на ее условиях, так, как хотелось ей.

— Билли, я не могу перестроить себя под твои представления об идеальном муже. Таков я есть и таким намерен оставаться. Все, что я не отдаю работе, я отдаю тебе. Нет больше никого и никогда не будет, но я не могу отдать тебе и свою работу.