– Да перестань! Лично мне такой урод совсем не симпатичен. Мне нравятся такие мальчики, как… ну, например, Женя из параллельного. – Я опустила глаза, ожидая реакции друга.

– Женька? Из девятого «Б»? Классный парень! Давай я вас познакомлю. Он тоже стихи пишет. Весьма недурные, кстати. Да, лучше Женька, чем гнус Свидригайлов, ха-ха… Но все же он чертовски обаятельный мерзавец!

Мы посмеялись, но я никак не ожидала, что Марк сделает сразу два дела – в этот же день познакомит меня с Женей и напишет в сочинении свое мнение о Свидригайлове.

Реакция Соломона на сочинение Марка оказалась жесткой.

– Вы меня пугаете, молодой человек… Злая сила разрушительна – в ней нет и не может быть обаяния. Вы или интересничаете, или… Я уважаю чужую точку зрения и всегда прошу смело высказывать ее в своих сочинениях. Но, стараясь обратить на себя внимание, можно договориться до признания Гитлера лапочкой, а насильника и убийцы – «большим оригиналом». Не нужно заниматься подменой ценностей, стирая грань между Добром и Злом. Вы написали плохое сочинение, мне даже неприятно его читать. Возьмите свою работу…

Марк совершенно спокойно подошел с столу Соломона и молча забрал тетрадь. Проходя мимо моей парты, он весело подмигнул. Но лицо его было злым. Я развела руками, дескать: «Вот так бывает. Не расстраивайся». У меня было отличное настроение, ведь Марк познакомил меня с Женей!

Особой брутальностью Женя не отличался, однако он меня зацепил другим.

В нем присутствовал тот романтический дух первой любви, о которой помнишь всю жизнь до старости.

Такое действительно не повторяется. Только в школе, когда душа еще чиста и ты мечтаешь о первом поцелуе в парке. Когда не знаешь, что будет впереди. Когда нет опыта и разочарований. Когда лицо любимого человека еще не может быть «портретом Дориана Грея» хотя бы в силу возраста.

Жизнь вообще делится на два временных отрезка: когда есть что ждать и когда ждать уже нечего.

Мой мальчик никогда и ничем меня не расстраивал. Женя был из хорошей интеллигентной семьи коренных москвичей. Прекрасно знал литературу, французский, мечтал стать актером. И внешне и внутренне он был всем приятен. Мог подолгу читать мне стихи, гладить пальчики и восхищаться моим профилем. Его романтизма хватило бы на десятерых, и, глядя на него, хорошего, я почему-то часто вспоминала слова Марка о гнусе Свидригайлове. Наверное, действительно в женской природе есть что-то первобытное. Хотеть вожака стаи. А тихого и порядочного игнорировать.

Но Женя нравился мне тем, что он подходил под образ «первой школьной любви». И нравился моей маме. Что для меня было немаловажно – мама умела возвысить и уничтожить предмет моего почитания в секунду. Жене повезло – мама его полюбила. Она поняла, что он не опасен.

Мы каждый день ходили после школы в кинотеатр «Форум» и смотрели все равно что. Я шептала Жене на ухо:

– Мне с тобой скушно, мне с тобой спать хочется!

Женя отбивал шутку:

– А мне с тобой не скушно, но спать все равно хочется!

Я рассказывала ему про всех своих ухажеров, которые были до него. Он с удовольствием слушал и страдал. Я заводилась и рассказывала уже подробности. Он полуплакал, но мужественно дослушивал до конца. Мне нравилось его мучить, потому что он не мучил меня. Это лучше, чем наоборот.

Страдания рождали в нем вдохновение. Он посвящал мне стихи. По сей день я помню их наизусть:

В бессонной тишине, в ночи тугой неволи,

Ты снишься, снишься мне в неясном ореоле.

Светла, как небеса, а сзади светит солнце —

Такие чудеса приносит мне бессонница.

Едва глаза сомкнул – и снова чудо кажется:

В тебе я потонул, и с явью ты не вяжешься.

Истерзанность уходит к неведомому берегу,

И в тысячу мелодий я опускаюсь бережно.

Никто нас не неволит, и ты ведешь меня

Сквозь бешеные боли к святилищу огня.

Все то, что время скрыло, ты мне напомнишь вскоре,

И мы уедем в сны, на золотое море.

Нас встретит влажный воздух и теплый небосвод,

И солнце влажным воском нас обратит в тепло,

Истаем, испаримся и уплывем в моря,

Любовь не повторится – такая, как моя.

Но ведь сейчас мы вместе и оговорок нет,

Давай любить сильнее – вперед, к огню, на свет!

Глава 5. Первый пошел…

Все начало рушиться в один плохой день.

Утром до школы мне позвонила рыдающая Динара:

– Никиту арестовали!

Я первым делом вскинулась – где рукопись? Но рукопись я отдала Динаре еще месяц назад. Даже Женьке не сказала про «самиздатовскую» литературу. Хотя он бы тоже никого не сдал.

– Как это случилось?

Динара плакала и приговаривала: «Что же делать? Что теперь делать?»

– Будет суд, ему грозит статья… что-то про антисоветскую пропаганду, а потом мне сказали: его как диссидента вышлют за сто первый кэмэ… – заученно объяснила Динара.

– Клянусь, никому рукопись не давала… – отчиталась я уверенно.

– Он давал стольким, что теперь и не узнать… Какая разница? Главное, что я беременная… И уже поздно делать аборт.

Я чуть на пол не села. Ничего себе новости…

– Как беременна?

– Как, как… Жили вместе, не предохранялись, и вот тебе, пожалуйста. Он обрадовался, когда узнал, очень хочет девочку…

Динара так честно плакала, что я заплакала тоже.

Мы вместе с ней ревели, потому что не знали, что делать, и очень боялись будущего.

– Динар, хочешь, я с мамой поговорю, может, она подскажет, как лучше поступить?

Динара высморкалась и уже спокойнее сказала:

– Не надо… Я сама решу… Ты не знаешь, почему на меня сыплются все неприятности, которые только существуют? Родители бросили, я выросла в детдоме. Единственным моим достижением было поступление в театральную школу, но оттуда меня выгнали. Я полюбила достойного умного человека, а он полюбил меня. У нас должна была быть семья, которой у меня никогда не было. Но через три месяца после известия о моей беременности его судят и сажают или высылают… какая разница! Почему?! Может, я вообще лишний человек на этом свете? Зачем я вообще родилась? Лучше бы я сдохла, не родившись…

Она повесила трубку.

Меня потрясло, что она ни разу не упрекнула нас, нашу компанию во многих своих бедах. Не сняли бы мы ее в своем фильме – не выгнали бы ее из школы. Не приведи Вика умных парней к ней домой – не случилось бы в ее жизни Никиты. И такой ранней беременности…

У нас все хорошо, а она на грани… чего?

Я поехала к ней вместо школы. Я хотела сказать, что заберу ее ребенка к себе и вместе с мамой мы его воспитаем. Еще я хотела ей сказать, что она самая лучшая, самая добрая и самая красивая девочка на свете.

Дверь она не открыла, а я стучала, долбила ногами и кричала.

Потом вспомнила, что в подобной ситуации делала Таня, и побежала за плотником. Управдом с сантехником (плотника не оказалось на месте) поднялись вместе со мной и начали вскрывать дверь.

Я отошла подальше, чтобы не увидеть той страшной картины, которую себе нарисовала. Скорее всего, Динара отравилась таблетками. Я бы так сделала. А что – быстро, безболезненно и верняк. Уснешь и не проснешься. Тихо.

Вены резать точно себе не стала бы. Больно, кровища кругом. После того как я весь класс затащила в кино на свой любимый фильм «Леди Каролина Лемм», у всех разом отпала юношеская придурь членовредительствовать.

Вешаться… Ну, тут нужна целая технология: прочная веревка, свободный крючок, длительность подготовки к самоповешению тоже скрадывает эмоции. Пока соорудишь конструкцию, настроение может сто раз перемениться.

Таблетки. Снотворное. И сразу много.

Я представила, как она лежит посреди кровати и уже не дышит. Села в углу лестницы и завыла от страха. В этот момент подъехал лифт, и из него вышла… Динара.

Худая, белая, но живая. И с банкой томатного сока.

Я бросилась ей на шею и выпалила все, зачем ехала.

– Глупая, неужели ты подумала, что я могу лишить жизни своего ребенка? Да я его теперь беречь буду, витаминами кормить. Только пусть здоровым родится.

– Как же ты его одна вырастишь? – подивилась я.

– А как тебя твоя мама вырастила? – ответила Динара.

Управдом со слесарем смотрели на нас круглыми глазами.

– Хозяйки, так вскрывать квартиру или нет?

– Нет! Спасибо! Все живы! – сообщила я им радостную новость.

– Безобразие… – буркнул слесарь и пошел вниз по лестнице.

Управдом подошел к нам и серьезно сказал:

– Наш начальник политотдела дивизии говорил: «Есть две причины невыхода офицера на службу. Первая – личная смерть. Вторая – глубокое похмелье, вызванное злоупотреблением спиртными напитками в интересах службы».

Мы задумались, но не поняли.

– Что?

– Это я, девочки, к тому, что вы кипиш подняли, а трупа нет. Несерьезно это.

И тоже ушел.

Мы прошли в квартиру (слава богу, замок не успели сломать) и сели на кухне.

– Динара, отвечаю на твой вопрос. Не дай тебе бог испытать те трудности, что вынесла моя мама. Когда она забеременела, ей было уже тридцать два. Она очень хотела ребенка и была счастлива, что я появилась на свет. Мужчина, от которого она родила, сразу от меня отказался, он не хотел детей. И предложил выбор – или он, или ребенок. Они расстались. Как только не называли в то время женщин с детьми без мужа! Шипели все кому не лень. И очень мало кто помогал. Я всегда допрашивала маму, кто мой отец. Думала, что каждый входящий в квартиру рабочий или сосед – это он. И пару лет назад к нам в гости в очередной раз заглянул один старый мамин приятель, которого я и всерьез не воспринимала никогда. Потому что он всегда приходил к нам с пустыми руками. А ребенок, ну, сама знаешь, ой… извини… Так вот, ребенок всегда смотрит на руки входящему – что ему принесли? Я была равнодушна к этому дяде, никогда не лезла к нему на руки, не болтала с ним. Пришел и пришел… И, помню, в тот день мама подвела нас обоих к зеркалу в ванной и сказала: «Ты спрашивала, кто твой отец? Вот он».

Мой голос дрогнул…

Динара молчала, тревожно ждала, что я заплачу.

– Нет. Никаких эмоций я тогда не испытала. На меня из зеркала смотрел совершенно чужой человек. Глаза похожи, брови, черные волосы… Но мне уже было абсолютно безразлично. Я выросла. Все хорошо в свое время.

Динара налила томатный сок и с удовольствием выпила.

– У моего ребенка будет отец. Нежный и любящий. Вся проблема… в стране. Если бы не наша дурацкая политика, Никита сейчас был бы дома. На Западе книги любых авторов продаются в магазинах. Никому в голову не придет посадить англичанина за то, что он читает Диккенса, Голсуорси или Олдоса Хаксли. Почему мы прячемся под одеяло с фонариком, чтобы прочитать Войновича, Галича, Солженицына или «Доктора Живаго»? Читает «самиздат» – значит, диссидент, сразу в ГБ забирают. Ведь арестовали не одного Никиту, их несколько студентов с истфака МГУ. Их там целая группа была, «Группа московских социалистов». Они не только «самиздатовскую» литературу распространяли, они и печатали на машинке разные статьи о свержении существующего строя. Один журнал я даже сама помогала верстать. У нас вчера обыск был… Надо уезжать отсюда. Не хочу здесь больше жить.

– Может, тебе поехать к тетке в Казань?

Динара налила еще стакан.

– Могу. Тетка собирается на ПМЖ в Грецию. Но не факт, что я ей нужна…

– Как не нужна? Нужна! Она же тебе то гостинцы передает, то деньги присылает.

– Это так, для очистки совести. Проще гостинец передать, чем с чужим ребенком возиться. И потом, я не могу предать Никиту. Скорее всего, его сошлют куда-то, и я перееду к нему – как декабристка.

– С ума сошла! Кому от этого лучше будет? С грудным ребенком непонятно где?! Вполне вероятно, что его не сошлют, а в дурку упекут. А если его посадят, то, насколько я знаю, отбывших срок арестовывают заново. Так и будешь с ребенком по ссылкам за ним ездить? – Тут мне в голову пришла другая идея: – Слушай, а что, если я напишу эту историю о преследовании Никиты, о репрессиях, связанных с его группой, и ты это вывезешь за рубеж? Поедешь с теткой в Грецию, свяжешься оттуда с польскими активистами, и вы опубликуете эту историю?

– Остынь. Мы еще школьницы, у нас выпускные экзамены через два месяца. Надо готовиться. Сдам экзамены и поеду к тетке. А если не примет… Что ж, у меня, слава богу, квартира есть, комнату сдам, на кухне буду жить.

Все мы были одного возраста, но Динара раньше других стала по-взрослому ответственной и разумной. А может, это просто трудная жизнь сделала ее такой. Именно благодаря ее мудрому решению ни я, ни кто другой из нашей компании не влип в новые неприятности.