– Динар, ты только сдай экзамены, аттестат получи. А потом я соберу тебе деньги на билет до Казани. С девчонками скинемся, не волнуйся.

– Спасибо тебе большое. Только прошу – у Таньки не бери.

– Почему? – удивилась я. – У нее как раз последнее время деньги водятся.

Динара помолчала, словно решала, говорить или нет.

– Знаешь, когда вы летом на теплоходе заехали в Казань, Танька собрала с вас деньги на еду, а потом встретилась с моей теткой и взяла у нее посылку для меня. А потом эту посылку отдала вам, как будто она все это купила. Ну а деньги оставила себе, конечно.

Я очень удивилась. Как-то сложно все и непонятно. Взяла, отдала, забрала… Разве сейчас время заниматься разоблачением? Конечно, Динара нервничает и в каждом видит врага…

– Бог с ней. Взяла так взяла. Хотя не факт. Нам еще только не хватает между собой перессориться, – отмахнулась я.

Динара налила третий стакан сока.

– Как знаешь… Вам же вместе учиться. Но лично я ей больше не доверяю.

Глава 6. Замечен в самостоятельном мышлении…

Апрель – нежный месяц, начало весны, свежие запахи обновления… Любовь путала мысли и настраивала на безделье. А на носу выпускные экзамены. Сами по себе не такие страшные, как пугают учителя. Это нагнетание – «не сдадите», «переэкзаменовка», «выпустят без аттестата со справкой» – выкручивало нервы, как прачки белье… Все двоечники знали, что если не смогут списать, учителя сами подложат правильные ответы. Кому из них охота получать выговор за плохую успеваемость выпускника? Массу способов списать, скатать со шпоры изобрели до нас и, шагая в ногу с прогрессом, изобретут еще. Лично моя любимая была – написать готовый вариант ответа на листочке (с грамматическими ошибками и коряво), а потом заменить черновик на этот листок, заранее притянутый резинкой на ноге. Быстро – раз, раз! – заменил и сидишь как святая, глазки невинные. Тут главное – техника, чтобы листы не посыпались на пол, шуршать и суетиться нельзя. Смотришь преданно в глаза педагогу, а сама под партой рукой – шнырь, шнырь. Нашарила и тащишь. Сердце бешено колотится, а ты виду не подаешь, глаза в потолок завела, типа, думаешь над ответом… Мастерство актера!.

Понятно, что на все тридцать вопросов листов не заготовишь. А на что подруги? Настюха первые пятнадцать билетов, я – вторую часть. Главное – громко объявить номер, беря билет со стола комиссии. Чтобы подруга была уже готова передать мой ответ или расслабиться.

Целыми днями мы готовили шпоры. Женька написал мне все ответы по физике, а я трудилась над историей. Про математику я старалась не думать. Понятно, что сама я не смогу ее написать даже под страхом смерти. Оставалось надеяться, что мне подложат «правильную» работу кто-нибудь из родительского комитета. Им разрешалось присутствовать на экзаменах. Интересно, зачем? Чтобы помочь учителям следить за собственными детьми?..

Шпоры мы писали у Женьки дома. Допоздна писали, даже метро закрывалось, и нам приходилось оставаться ночевать друг у друга. Наши мамы созванивались, выясняли технику размещения по спальням, и ночевка становилась легальной.

Пару ночей мы честно спали в разных комнатах, хотя полночи целовались на кухне. Потом я осмелела и перебралась спать в Женину кровать. Но он долго сидел за столом и писал мне шпоры, а когда устал и прилег рядом… тут же, как в кино, откуда ни возьмись появилась Женькина мама Регина Васильевна со шторами в руках.

– Хочу занавески у тебя повесить, сынок, давно собиралась. – Мама полезла на подоконник и начала вешать шторы. В три часа ночи.

Провести хоть одну ночь вместе у нас никак не получалось.

Мы решили переместиться в мою квартиру. Днем мама была на работе, поэтому «хата» была свободна. Почему фантазия загнала меня с Женей в ванную, я не знаю. Вполне вероятно, что сочные рассказы нашей «опытной невесты» Таньки сделали свое дело. И я решила, что лучше места для полноценного романтического свидания не найти.

Мы положили в ванну одеяло, выключили свет и настроились. Опыт в любовных делах отсутствовал у обоих. Теснота ванного корыта и отсутствие света добавляло трудности. Но мне казалось, что именно так и должно быть в «первый раз». Даже не пришло в голову использовать кровать и цивилизованно исполнить задуманное на ней. Пока бедный Женя мучился, пытаясь достойно решить поставленную задачу, в дверь позвонили. Мне пришлось быстро одеться и открыть дверь.

Приехал мой дедушка. Его можно было бы не бояться, если бы под старость он, трижды разведенный и живущий в четвертом счастливом браке солист Большого театра, не стал строгим моралистом. Всю свою творческую жизнь дедушка пользовался невероятным успехом у женщин. Это был мужчина благородной дворянской красоты, высокого роста, с прекрасной осанкой, который днем выхаживал по улице Горького для антуража с тростью, пафосно выбрасывая ее впереди себя. Ему смотрели вслед, им восхищались, даже если не узнавали. Видно было, что шагает Артист, – дед обладал восхитительным лирико-драматическим тенором, снимался в кино, исполняя роли царей и князей. Ничего, кроме голоса и женщин, его не волновало.

Поэтому я не сильно испугалась, впустив дедушку в квартиру, где в сортире меня ждал полуголый бойфренд. Я была уверена, что дед меня поймет.

Но дедушка обманул мои ожидания. Опытный донжуан по моему растерянному виду сразу догадался, что «рыльце в пуху», и ринулся обыскивать квартиру. Наши отнюдь не кремлевские палаты ему удалось обойти за одну минуту, и в туалете он нашел напуганного «любовника».

Дед, не церемонясь, выволок его оттуда за ухо и раздраженно выгнал.

Но мы с Женей не расстроились. Вернее, я не расстроилась. Возможно, унизительная выволочка как-то отразилась на психологическом здоровье друга, но я не особо вникала в настройку тонких струн его души.

Звонок Марку из телефонной будки разрешил нашу проблему. Мы напросились к нему в гости и, довольные, отправились в Дом на набережной.

Квартира у Марка была колоссальная. Я таких квартир раньше никогда не видела даже на картинках. В ней было пять комнат, зимний сад и большой рояль. Отчим Марка был очень известным писателем, совсем не антисоветчиком, а очень даже обласканным властью. В квартире часто собирались популярные творческие персоны, вся прихожая была увешана статусными лицами друзей семьи. По программе после просмотра галереи фотографий полагалось чаепитие. Помощница по хозяйству выдала нам к чаю пряники, тем самым обозначив «невеличие персон». Но мы с Женей были настолько подавлены окружающей роскошью, что даже глазом не моргнули и съели, что дали. Да еще и благодарили.

Мы шикарно провели вечер за разговорами и чтением Маркушиных стихов. Парень вызывал уважение, потому что не почивал на лаврах отчима, а реально хотел состояться как творческая личность сам. Его мысли были настолько своеобразны и экстравагантны, что порой я даже не могла разобраться – шутит он или нет?

– Когда я иду по городу, то всегда оглядываюсь на калек. Мне интересно на них смотреть, я вижу в них героев своих произведений, – поделился с нами Марк.

– А я стыдливо глаза отвожу… я же не могу им помочь, – вздохнула я. – Мне кажется, они испытывают неприязнь к здоровым людям. И мне тяжело, потому что им тяжело.

– У нас во дворе живет безногий ветеран, – вступил Женька. – Его жена вывозит на коляске гулять. Так у него всегда с собой кулек конфет и баранок для дворовой детворы. Они садятся рядом с ним на скамейки, а он травит военные байки и всегда выглядит веселым. Его вообще все любят, сигаретами и пивом угощают. Мне кажется, главное, чтобы общество к инвалиду по-человечески относилось, чтобы он не был одиноким и не чувствовал себя лишним.

– Женя, ты – человечище! – усмехнулся Марк. – А я вижу в них злых карликов. Я смотрю им в глаза и вижу, как их взгляд, полный злобы, натыкается на мой – и разбивается как о бетонную стену. Мне интересно проверять, насколько силен мой дух, может ли меня что-то вывести из равновесия и сломать? Я по натуре – лидер и скажу откровенно – у вас нормальная школа, но мне в ней тесно. Без борьбы нет движения вперед.

И он прочел Байрона, потом Мандельштама, а закончил стихотворением Мережковского: «Доброе, злое, ничтожное, славное…»

А в моей голове был ворох эмоций, все перепуталось, я не понимала того, что понимает Марк, не видела так, как видит он, стеснялась поддерживать собственную правоту цитатами из великих. Он другой. А для меня важнее были не его глубокие внутренние искания, а комфортно с ним общаться или нет.

– Главное, что я извлек из обучения в вашем классе, – это дружба с Шумской, – улыбнулся он, словно услышал мои мысли. – Никогда не думал, что девчонка может быть хорошим другом.

Я заулыбалась. Льстивая похвала так приятна для самолюбия…

А Женька вообще удивлялся, почему мне понравился он, а не Марк. Женя считал, что Марк очень красивый, умный и статусный. И ни одна девушка не пройдет мимо такого парня.


В тот день мы готовились к уроку литературы. Кроме основных уроков, Соломон добавил нам еще факультативные занятия. Многие учащиеся собирались поступать в МГУ на филфак и на журналистику, кто-то вообще метил сразу в Литературный институт. Дополнительные уроки по профильному предмету были необходимы. Даже на факультативах была стопроцентная посещаемость.

Соломон зашел в класс, и все поняли – что-то случилось.

– Сегодня кто-то подкинул мне в портфель записку. В ней четверостишие оскорбительного содержания. – Он надел очки и прочел:

Снаружи Левка коммунист,

Внутри ж он гнусный сионист.

Он ненавидит тихо нас,

Ну что ж, придет расплаты час.

– У меня есть основания предполагать, что это сделал кто-то из вашего класса. Пока я не узнаю, кто это сделал, я не смогу проводить у вас уроки. Прошу прощения у тех, кого расстроил. Но по-другому быть не может.

И Соломон ушел.

Класс рыдал. Учителя обожали. Мы гордились, что нам преподает великий педагог. Предположить, кто это сделал такую мерзкую подлость, было невозможно. Потому что именно Соломон был ближе всех к своим ученикам, именно он стимулировал нас творить, развиваться, думать и учиться. Уже взрослые его ученики признавались, что спустя годы уроки Соломона продолжают влиять на их поступки и мысли. Многие вообще поступали в эту школу только потому, что в ней преподавал Лев Соломонович. То, что он отказался вести у нас уроки, было трагедией для всего класса.

– Кто? Кто это сделал?! – Все задавали друг другу один и тот же вопрос. Но видимо, риторический. Потому что сразу стало понятно – или этот человек не из нашего класса, или он никогда не признается.

Все ученики ходили мрачные и раздраженные. Да, мы могли хулиганить, проявлять характер и эгоцентризм, но подлецом никто из нас не был. То, что случилось, было выше понимания. Этот поступок был пропитан злобой и ненавистью. Среди нас таких людей не было! И что парадоксально – подобных гадостей не писали никому: ни злой Сове с ее неактуальной математикой, ни историчке, преподающей субъективную историю. Написали всеми любимому педагогу, добрейшему человеку, который всю жизнь отдал ученикам и литературе.

Половина класса перестала ходить в школу. Целыми днями мы, сидя по домам, перезванивались друг с другом, пытаясь выяснить, кто же это сделал. Уже неделю в классе не было уроков литературы. Было неинтересно. И еще очень, очень стыдно…

Едва я положила трубку, проговорив часа два с Настей, позвонил Марк.

– Что делаешь? – спросил он.

Я вздохнула:

– Да ничего не делаю, Маркуш… Сижу, готовлюсь к зачетам, а в голове пустота…

Марк засмеялся:

– Я помню твои стишата, которые ты химии посвятила…

– Это какие? – напрягла я память.

Марк процитировал:

– «Сижу я раз на химии, от скуки в синем инее, а в голове железный лом: мы изучаем жидкий хром». Помнишь?

Я невесело улыбнулась:

– Да, я каждому уроку посвящала стишата. Чтобы всем весело было. Только теперь не до веселья.

Марк ухмыльнулся:

– Я тоже думал, что будет весело…

– Это ты о чем? – замерла я.

– Я тебе скажу по секрету, только ты никому об этом не говори. Ладно? Это я написал стих Соломону и подкинул ему в портфель.

Я задохнулась от ярости. Марк?.. Это сделал Марк! Но зачем? Как он мог?!

– Ты дурак, мерзавец! Ты… ты… сумасшедший! Зачем?

Марк вкрадчиво заговорил:

– Видишь ли, подруга, я так вижу. Это мое мнение. И я его выразил. Помнишь, как Соломон отнесся к моему сочинению по «Преступлению и наказанию»? Помнишь, как он меня унизил перед всем классом, назвав страшным человеком?