Наталья Штурм - Школа строгого режима, или Любовь цвета юности

И еще десять минут от урока отняла биография Мариотта.

Каждый раз, когда Настю вызывали к доске, она рассказывала про закон Бойля – Мариотта. Уже весь класс вместе с учителем давились от смеха, но Настя усвоила еще один закон – не признаваться.

Однажды физик не выдержал и попросил четко дать определение второму закону Ньютона. Настя, как обычно, начала: «Нельзя рассказать о втором законе Ньютона, не вспомнив о законе Бойля – Мариотта. Этот закон – один из основных газовых…»

– Это мы уже знаем наизусть, – мягко укорил Настю физик. – А про Ньютона мы сможем сегодня услышать?

Настя помолчала с видом оскорбленной добродетели.

– Что ж, – грустно произнесла она, – гений жив, пока жива память о нем. Боюсь, что и Ньютона постигнет та же участь…

Учитель растерялся.

– Я уважаю ваше почтительное отношение к великим физикам, но второй закон Ньютона…

Настя вдруг сверкнула глазами и гордо произнесла:

– Уважаете? А вы знаете, КАКУЮ жизнь прожил Бойль… и Мариотт тоже?

И двадцать минут Настя пересказывала сериал «Вечный зов», заменяя только имена. Класс рыдал, а физик понял, что с Настей ничего сделать нельзя, и оставил ее в покое.

– Я еще химию под этих парней зацепить могу! – воодушевилась Настя. – Химия и газ – это рядом. Я вычитала в газете понятие «химия нефти и газа», а еще фразу «химия инертных газов», значит, и тут Бойль-Мариотт пригодится.

– А почему ты проще тему не выбрала? – полюбопытствовала я.

– Ты что? Это гениальная тема! Сначала я долго рассказываю об этом Бойле, учитель уже не знает куда деваться, а тут бац! – второй… Мариотт! Коэффициент полезного действия в два раза больше!

Не сомневаюсь, что Настюха легко могла выучить все законы. Но хитрить было значительно интереснее, чем учиться.

Химию вела душка Зоя Александровна. Пышная и доброжелательная женщина еще несколько выпусков назад поняла, что «творческим» химия не нужна. Нет, нужна, конечно, в разумных пределах, а чтобы жизнь положить на науку – это вряд ли.

Поэтому она нас не трясла.

А Настя, отрепетировав на физике, поверила в себя и ждала только момента блеснуть знаниями. На вопрос о реакции в органической химии она гладко поведала о том, как дружили, а потом расстались врагами Бойль и Мариотт, и что, возможно, между ними даже была любовь.

Химичка сначала рассмеялась, а потом сказала:

– Детка, эти люди никогда не дружили, не сочиняй. Хотя ты права – Роберт Бойль внес огромный вклад в развитие химической науки. А именно: записывайте новую тему! – И она начала диктовать: – «Как меняют свой цвет под действием кислот и щелочей различные растения». Записали? Вот как раз этот АНАЛИЗ мы и будем с вами проходить на следующем уроке. Насте – пятерка, а все остальные должны подготовиться к лабораторно-практической работе!

Мне ужасно хотелось показать себя на практической работе. Я всегда интересовалась практикой больше, чем теорией. А еще хотелось оправдать доверие химички. Она разрешила мне и еще нескольким ученикам провести реакцию сахара с серной кислотой! Всем остальным досталось примитивно капнуть йодом на картошку. Фу, позорище…

На каждой парте лаборантка расставила несколько колбочек и лотки. Я села на свое место, вытерла руки о фартук и приготовилась делать опыт. Но тут в класс вошла математичка Агриппина Федоровна и решительно направилась к моему столу. Она прочитала надписи на моих колбах, подошла к Зое Александровне и нажаловалась. Вид у нее был такой – нечестный. Явно оболгала меня.

Химичка тут же подлетела ко мне и, стараясь не делать резких движений, плавно вытащила у меня из-под рук колбу с серной кислотой.

– Мы решили, Шумская, что тебе лучше делать опыт с картошкой, – нагло заявила Агриппина.

Пришла на чужой урок и еще командует!

Я обиделась:

– Зоя Александровна! Я должна была обсеривать сахар, а почему мне заменили обсинивать картошку?! За что?!

Химичка постаралась меня успокоить, но я все равно проплакала всю лабораторную. И поняла. Математичка объявила мне войну!

– Уух! Уух! – передразнивала я ее Вике с Настей. – Ухает как сова.

– А давай так и будем ее звать – Сова! – закрепила Викуся.

– Бред какой-то! Это УПК ввел еще Хрущ сто лет назад! – возмущался Борис, «писатель» с ехидно-серьезным взглядом. – Нам-то это зачем? Я что, лобзиком теперь должен выпиливать и сколачивать табуретки?

– А я думаю, это полезно – научиться что-то делать своими руками, – сказала рассудительная Татьяна.

Она была ответственная, дисциплинированная и плакала, когда получала тройку. Ее обожала Сова и не гнобила историчка. Таня училась на литературном отделении и с театральными дружбу не водила.

– Я научусь, если мне нужно будет. Но это маразм – вынуждать творческих людей работать не по профилю, – продолжал сердиться Борис.

– Там еще выбор есть: можешь телефонистом пойти, а можешь с девчонками на швею-мотористку выучиться, – подхватила я смешную тему.

Оксана захлопала в ладоши.

– А я дюже добре шью!

– Согласна, Борь, – поддержала я парня. – Логичнее отправить литературных на практику в библиотеку, а театральных – помощниками операторов или гримеров.

Подошедшая Настя молча слушала нашу беседу.

– А что такое УПК? – наконец спросила Настя и посмотрела на Бориса.

Борис ответил серьезно и, как всегда, ехидно:

– Уголовно-процессуальный кодекс.

– Он шутит, – улыбнулась я. – Это учебно-производственный комбинат, сокращенно УПК. Завтра вместо уроков идем по комбинатам.

– А я телефонисткой записалась, – доложила правильная Татьяна. – Нас на телефонный узел отправят, там будем…

– …народ прослушивать, – закончил Борис, и все заржали.

Настя внимательно смотрела на Бориса, потом обошла вокруг него, встала на цыпочки и поправила ему воротничок.

– Вот так лучше, – и торжественно удалилась.

Оксанка только присвистнула, а Борис покраснел.

В среду мы весь день провели в швейном цехе. Шили трусы для куклы Гули. «На трусах» за машинкой сидела Оксана как единственная, кто умел шить. Рядом сидела я и отрезала одни трусы от других. Трусы шли длинной цепочкой, между собой их связывала только белая нитка. Иногда белые кончались, и нам разрешалось использовать цветные. Белые трусы, простроченные красной ниткой, смотрелись порнографически, но бригадиршу это устраивало. Главное, чтобы брака не было. Работали мы сдельно, и скоро стало понятно, что из-за рукастой Оксанки мы перевыполним план.

Ладно бы нам платили, но корячиться из-за сраной пятерки по УПК… Зачем? Настюхе мама достала справку о наличии аллергии на… шерсть. Неважно, что трусы были хлопковые. Аллергия ведь болезнь коварная: раз – и поменяет возбудитель. Поэтому нам с Оксанкой пришлось самим выкручиваться, без «генератора идей».

Выход был прост. Я села за швейную машинку вместо Оксаны. И сразу запорола весь конвейер трусов. Бригадирша стала меня отдирать от машинки, но я упрямо твердила, что обязательно должна научиться шить.

– А вы не могли бы поучиться шить дома? – умоляла она меня.

– У меня дома нет машинки, – жалобила я, зверски выдирая из-под лапки куски трусов и нитки.

Меня перевели на телефонную станцию.

Татьяна, которая уже освоилась на телефонном узле, показала, что нужно делать. Когда начальник выходил, она двигала какие-то рычаги и через наушник прослушивала абонентов.

Наша биография к тому времени была еще кристально чистой (мелкое хулиганство не в счет). И увы, нам некого было прослушивать. Останкинский телефонный узел спасся. А ведь можно было сделать из этого невинного УПК настоящий криминальный бизнес!

Единственный телефон, кроме школьного, который вспомнился нам, был телефон Динары. Идея была не в том, чтобы подслушать, а в том, чтобы удивить и обрадовать внезапным вторжением в разговор. В течение месяца в дневное время ее телефоном никто не пользовался. Это понятно – днем все учатся, а вечером нас прогоняли с узла.

Наконец внимательная Татьяна заметила сигнал и крикнула мне пароль:

– Реле с ячейкой шалят!

Это означало, что мы будем кого-то слушать.

Мы взяли один наушник на двоих и затаили дыхание:

– …немного. Сказала, что у нее сейчас трудности на работе, она не может высылать больше, – поймали мы обрывок Динариной фразы.

– А может, тебе квартиру сдать? – ответила, видимо, подруга.

– Нет. Спасибо. Я уже намаялась в детском доме и отсюда никуда не уйду. Лучше помру с голода.

Мы с Танькой переглянулись и молча отсоединились.

– Ты понимаешь, что это вы виноваты в ее отчислении? – серьезно упрекнула Татьяна. – Придумали этот фильм, дали пистолет, измазали ее в краске…

– В вине… вином облили…

– Тем более! – обиделась Таня. – Совсем дурные, что ли? Она там одна в своей квартире загибается, а вы забыли про нее.

– Ну почему, мы с Настей звонили… Ее зачислили в школу рядом с домом. Ей тетка деньги высылает.

– Судя по разговору, там проблемы с денежками. Давай позвоним ей сейчас? – предложила Таня.

Я задумалась. Мне пришла в голову другая мысль.

Викуле тетка прислала заморские сапоги. Финские, красные, петушиные. Это было круче любого фирмового прикида. Сапоги считались страшным дефицитом. Их можно было купить только у спекулянтов на «толчке». Мама Вики не разрешала ей надевать сапоги в школу, чтобы не стырили. Раздевалки не охранялись, и любой мог «перепутать» свою одежду с чужой.

Сапожки были на плоской подошве с символическим каблучком, узконосые, из мягкой кожи. Стоили они целую зарплату. Поэтому их носили и осенью, и зимой, и даже летом, пока подошва не стиралась. Или, наоборот, надевали раз в год на праздник. Владелица таких сапог автоматически попадала в разряд модниц, и ее сильно уважали.

В школу Вика принесла сапоги в пакете. Мы заценили, и каждая с восторгом примерила красоту. Но что такое клевый прикид, если человек из-за нас пропадает? Нам нужно было помочь Динаре, и мы решили принести в жертву Викины сапоги.

– На Столешниковом есть туалет, – поведала я подружке, – там продают все самое модное. Весь дефицит туда сносят, девки та-акие модные стоят торгуют, упадешь, когда увидишь.

– В туалете?! – скривилась Вика. – Там же пахнет!

– Викуль, ты не поверишь, пахнет духами «Клима», «Диориссимо» и фирмовой косметикой. В Столешниковом все московские модницы отовариваются.

Воскресным днем мы с Викой нарядились и отправились в туалет в Столешниковом переулке.

От Пушки недалеко было – пройти по Пешков-стрит до памятника Долгорукому, свернуть налево и возле культовой пивной «Яма» увидишь задрипанную общественную уборную, из которой выпархивают модные девицы, разодетые и разукрашенные, как солистки ансамбля «Баккара». Все с «пальмами» на голове – затянутыми в цветные резинки и распущенными по плечам волосами, в красных или зеленых колготках, в «пирамидах» или штанах с лампасами. Стучат тонкими ножками в несуразных сабо, словно в деревянных колодках – ох, как же нам было завидно! А грим был достоин пера художника-авангардиста. Скулы обозначались резкой чертой, словно след от пощечины. Красили чем придется: если не было румян, размазывали по щекам губную помаду или блеск для губ. Глаза подводились как «коромысла» – нижние веки «коромысла» вверх, а верхние – дуга вниз. Дуги не соединялись между собой – это зрительно увеличивало глаз.

Мы вошли в туалет и оказались в толпе торгующих девиц. Там были все вперемешку: валютные проститутки (одетые лучше всех), дочки выездных родителей, просто перекупщицы, пожилые тетки из торговли и случайные, то есть мы.

Вика села на подоконник возле пустой кабинки (ходить в туалет по нужде считалось дурным тоном) и вяло произнесла:

– Кому сапоги…

Вокруг нас кипела торговля. Подошла тетка, нагло встала перед нами и распахнула пальто: по бокам в кармашки были рассованы французские духи. Вот представьте, пальто-витрина, а на ней предел мечтаний каждой девчонки – «Мисс Диор», «Фиджи», «Анаис Анаис», «Мажи Нуар».

Так захотелось купить хоть один флакон маме…

Мы отвели глаза – тетка отошла. Народ подходил и предлагал: помаду-карандаш (тайваньский «шедевр» – короткие помадки разных цветов нанизаны друг на друга, образуя длинный карандаш), кофты с люрексом и мехом кролика на аппликациях (это вообще был писк), коробочки с рассыпными блестками для век и блестки в тюбиках, «варенки» фирменные и самопальные, дутые сапоги и болоньевые плащовки. Но больше всего нам с Настей понравилась косметика Estee Lauder и Lancome. Это было уже за пределом мечтаний…