Он принес её к той самой комнате. Зара судорожно вдохнула. Вот и исполнились все кошмары. Главный кошмар стал явью.

— Не надо... — попросила она, зная, что не поможет.

Макс открыл дверь, на неё сразу дохнуло сыростью и страхом. Чертово подземелье пыток. Зара вцепилась в него, когда он внёс её внутрь. Но он стряхнул её руки и бросил девушку на тот самый матрац. Она вся съёжилась, ожидая его дальнейших действий.

— Готовься, милая. Ад тебя уже заждался, — тоном маньяка сказал он и направился к выходу.

— Откуда ты узнал? — только и оставалось спросить ей.

— Откуда? Хм... Алисия.

— Что?!

Не может быть. Эта сука её предала!

Макс громко рассмеялся.

— Какой же нужно быть дурой, чтобы попросить помощи у этой стервы! Проще было бы к Эндрю обратиться. Ну да ладно, малышка, тебе здесь понравится, обещаю.

— Прости меня. Я не со зла. Я не хотела...

Он остановился. Эта дрянь ещё смеет врать ему, оправдывать себя. Макс подошёл к ней и сел на корточки рядом.

— Ненавижу шлюх и обманщиц. — В руке появился складной ножик. Он поднес его к её щеке и слегка провел им, не причиняя вреда. — Я говорил тебе, что не прощу предательства. И я не прощу. — Совсем чуть-чуть надавил и пустил капельку крови. — Продолжение следует, — сказал Макс и, встав, направился к двери.

Дверь со стуком захлопнулась, и Зара вздрогнула. Вот и всё. Она оказалась там, где и должна была оказаться. В аду.


Глава 25.

Темнота стала её всем. Она окутывала дрожащее тело, проникала в поры. Тишина стала самой любимой музыкой и единственным собеседником. Она молча слушала её всхлипы и тихий шепот молитв. Откуда она только знала эти молитвы? Юность, полная веры в Бога и людей, давала о себе знать. Отрывки «Отче Наш» вырывались из сжатых губ, растворяясь в темноте. Сколько прошло времени? ... Она не знала. Да и какая разница?.. Для нее время остановилось навсегда. Здесь ее несчастная жизнь нашла свой конец. Страшный, мучительный конец.

Окно было зашторено, наводя ужас одним своим видом. Уже было не так страшно. Она прожигала это окно взглядом не первый час и не первый день. На нем словно появлялись диковинные узоры, переплетающиеся между собой, в недоступных ее разуму хитросплетениях... Зара тряхнула головой. Она уже начала сходить с ума. Перед глазами стояли цветные пятна, по телу разливалась слабость. Истощение. Ведь она ничего не ела на протяжении всего своего заключения. Руки и ноги затекли от постоянного пребывания в одной и той же позе. Не хотелось двигаться, совершать какие-либо телодвижения. Она села на холодный пол, прислонившись головой к обшарпанной стене. Лишь бы не садиться на матрац. На нем до сих пор была чья-то кровь... Один лишь взгляд на эти маленькие красные пятна чужой боли заставлял кровь окисляться от отвращения, затем застывать от страха, а потом и вовсе испаряться из вен от осознания того, что настал ее черед.

В углу стояла миска, та самая, которую она видела раньше. В ней лежала еда, а рядом стоял стакан с водой. Вот и вся ее пища на день. Он каждый день приносил новую порцию "деликатесов", меняя сорта хлеба и иногда заменяя воду на минеральную. Заботился о ней... Зара слабо фыркнула. Она не прикоснется к этой еде. Лучше поскорее умереть. Хотя, это явно не входило в его планы. Один чёрт знал, что входило в его садистские планы.

Этот псих приходил довольно часто. Приносил еду, что-то там говорил о своей любви к ней, о том, что их ждет нечто незабываемое. Он также приносил ей пару раз телефон, приказывая ответить Маринке и убедить ее, что все хорошо. Он стоял, как палач, над ее душой, пока она не нажимала на отбой. Не дай Бог, она бы выдала себя интонацией или малейшим скачком звука. День изо дня она молилась о том, чтобы он не пришёл, но он неизменно приходил, будто слышал ее молитвы в пустоту.

Макс не причинял ей никакой боли, абсолютно. Ему было просто интересно наблюдать за ней, как за подопытным кроликом. Следить за ее состоянием, "снимать показания", фиксировать данные. Как скоро она дойдет до той черты, когда дороги назад уже не будет. Он помнил свой предыдущий опыт общения со всеми ей подобными. Редко кто оказывался достаточно стойким, многие ломались еще до начала светопредставления.

Тишина давила на барабанные перепонки, становясь неожиданно громкой. Темнота доставляла глазам боль, как яркий дневной свет. Все чувства были заперты в клетку, они потихоньку атрофировались. По телу пробежал холодок, поднимая даже волосы на затылке. Зара прислушалась. Шаги. Может все-таки не он? У двери раздался шорох, и ручка повернулась. Он... Сердце ухнуло вниз, прощаясь со всеми своими надеждами.

Макс вошел в комнату, огляделся, будто проверяя, все ли на месте. Ну, а что она могла бы сделать?

— Опять ты ничего не ела. — Осуждающе покачал головой и поставил рядом с ней пакет с едой. — Прошло уже полторы недели, а ты ничего не ела. Похожа на скелета, — продолжал возмущаться он. — Смотреть на меня!

Её расфокусированный взгляд сосредоточился на его лице, но осмысления всего происходящего он в нем не увидел.

— Тебе холодно? — Нежно провел костяшками пальцев по щеке. Она кивнула. — Страшно? — Подушечками пальцев коснулся губ. Опять кивок. — Жалеешь о том, что сделала? — ласково спросил, стирая слезинку с щеки. Она усиленно затрясла головой. — Я тоже. — Пощечина. — И ты будешь жалеть сильней, поверь, продажная сука.

Дотянулся до пакета с едой и достал хлеб. Отломил кусочек, поднес к ее губам.

— Открой рот.

Никакой реакции с ее стороны.

— Открой по-хорошему. Или засуну вместе с членом. — Потянулся к ремню.

Она приоткрыла губы и сжала зубами кусочек хлеба. Сладкий, с изюмом. Но есть не хотелось. Вынужденное голодание сделало свое дело. Организм не принимал еду. Он поднес еще один кусочек, и она подчинилась без лишних слов, открывая рот.

— Хорошая, девочка, — приговаривал он, отламывая новый кусочек. — Если ты думаешь, что я позволю тебе умереть от голода, не наигравшись с тобой вдоволь, то ты ошибаешься. — Открыл бутылку с водой и поднес к ее рту.

Зара сделала глоток. Горло пересохло от жажды, вода смочила связки, теперь она сможет говорить, а не хрипеть. Она жадно пила воду большими глотками, чувствуя до дрожи приятную прохладу воды. Словно узник, она была рада даже простой воде. Никто не заставлял ее терпеть жажду, но добровольно показать свою слабость и взять хоть что-то сама она не могла. Хотелось сохранить хоть какую-то силу духа, хоть крупицы непокорности. Но сейчас заставлял её пить он, поэтому было можно. Несколько капель сорвались с ее губ и покатились по подбородку, вниз по шее, пропадая в ложбинке между грудей. Макс убрал бутылку и посмотрел на дорожку, проделанную водой. Поднес палец к ее губам и прочертил тот же путь до груди. Зара задержала дыхание. Это было похоже на опасную игру, хотя он ничего такого и не делал.

— Ну, зачем? Скажи, зачем ты это сделала? — с болью в голосе спросил он.

— Я так долго боролся с собой, сдерживал себя, чтобы не упечь тебя в эту комнату... Я так этого не хотел. — Покачал головой.

— Прости, — прошептала она. — Я... Меня вынудили...

— Да, да, знаю. Михаил стоял с дулом у виска тогда в банке и заставил тебя. Какая же ты лживая сучка. — Руки сомкнулись на ее шее, несильно надавливая, лишь играя с ее дыханием.

Зара даже не дернулась, ей было все равно. Пусть сомкнет руки сильнее. Пусть задушит ее. Это будет правильно. Какое она имела право на существование? Никакого...

— А как же все эти рассказы о матери? Жаль, Голливуд не знает такой талантливой актрисы. У тебя же талант, моя девочка. Сколько боли из-за умирающей матери, сколько слез. Даже руки себе порезала! Это высший пилотаж — так вживаться в роль. Ради денег ты пустила себе кровь. Или ради любви? К Михаилу? — презрительно спросил он. — Любишь его, да? — Голос спокойный, но внутри его явно разрывает от обиды и дикой ревности — быть хуже какого-то вонючего сутенера...

— Нет! — крикнула Зара, готовая от подобных слов разреветься. К Михаилу у нее была самая сильная на свете любовь, которая не умирает — ненависть. — Не люблю!!! Ты ничего не знаешь!

— Я знаю достаточно. И к чему столько эмоций? Переигрываешь, малышка. Не верю. — Молча смотрел на нее, оценивая бледность кожи, истощенность и общую усталость. Крошка определенно приходила в нужное ему состояние. И все равно продолжала врать. — А мать ты свою любила?

Его слова ударила в самое сердце, кровь отчаянно забилась в венах, желая вырваться наружу. Конечно, любила, пусть и никогда не видела. Он заметил тень, скользнувшую по ее лицу, увидел боль в глазах перед тем, как она их закрыла. Теперь он знал, куда нужно было бить, хоть и действовал наугад.

— Открой глаза. И не смей их закрывать. Поняла? — Удовлетворившись ее кивком, он продолжил, садясь рядом на матрац. — Так вот о матери. Она, наверное, жалеет, что дала жизнь такой... дряни, как ты. Я уверен. Она никогда не говорила, как ненавидит тебя? Что жалеет о твоем рождении? Будь у нее шанс от тебя избавиться, она бы сделала это. Ставлю свою жизнь на кон.

По щекам Зары побежали слезинки. Она просто не могла их сдержать. Как же он был прав, называя вещи своими именами... Ее мать сразу все поняла, увидела клеймо на ней сразу при рождении. Боль от осознания правильности поступка матери вгрызалась клыками в сердце, разрывая его на части и выплевывая ошмётки в брюшную полость.

— Твоя мать чувствовала, что родится такое вот отродье, которое похоронит ее ради денег и паскудного сутенера. Поэтому о ней нет никаких сведений? Она оставила тебя потому, что ей было стыдно. — Безжалостно расковыривал рану в сердце. — Лучше бы она вообще тебя не рожала. Но… — Сочувственно пожал плечами. — Кто ж знал, что такое родится.

— Прекрати!!! — Она задыхалась, снова окруженная стенами детдома и чуждостью людей.

Всю жизнь ее преследовала эта невысказанная и невыплаканная боль, которую она душила в себе, не давая ей поднимать голову. Она убеждала себя, что ей все равно. Бросили ее и бросили. Она была не единственной сиротой на этом свете, переживет. Но призрак материнской любви так ей и не подаренной, затягивал удавку все туже. Ее мать знала, знала, что у нее родилось! Она знала, поэтому оставила ее...

— А, что, я не прав? — Рука поднялась к щеке, прохлада его ладони остудила немного ее пыл.

— Не прав, — всхлипнула она. — Не прав! Она ничего не знала. Не знала!

— Знала, моя хорошая, знала. И поверь мне, она бы никогда не связалась с твоим папашей, знай она наперед, что у нее родится такая дочь. Аборт был бы правильным решением. Увы, уже поздно, — вздохнул он.

— Знаешь что? — Вскинула голову Зара, чувствуя прилив сил. Она ответит ему, пусть и поплатится за это.

— Что? — ехидствовал он.

— Ты такое же отродье, как и я! — Выплюнула слова она. Если бы слова имели цвет, они бы были черными, как та ненависть, что жгла ее сердце в данный момент. — Думаю, нет — уверена, что твоя мать точно так же, как и моя, жалеет, что родила тебя! Какой нормальной матери ты нужен? Кому ты, к черту, сдался? Больной придурок!

Пощечина прервала ее разгневанную тираду. На это Зара ядовито рассмеялась, закашлявшись, когда его руки снова сомкнулись на ее шее.

— Еще одно слово о моей матери, и я за себя не ручаюсь!

— Не ручайся. Ты же псих. Как ты можешь себя контролировать? Ты просто больной! И мамаша у тебя была такая же. Никогда она тебя не любила, поэтому ты и вырос таким больным! Из-за недостатка материнской любви! Вот тебе и все кошмары, после которых ты распускал руки. Не любила, никогда она тебя не любила! Никому ты был не нужен!

Его лицо превратилось в маску, желваки заходили ходуном, а руки чуть ли не до треска сжали ее шею. Он ее убьет сейчас, убьет! И это будет правильно. Таких сук нужно только убивать! Но нет, его зверь хотел крови, а не ее трупа. Ее крови... Макс расцепил свои удушающие объятия.

— А ты знаешь о любви много, я посмотрю. Ты умеешь любить, умеешь это делать, — приговаривал он, ища что-то в карманах. — Так вот, милая, я тоже умею любить. Сейчас я тебе докажу это. — Достал тот самый складной ножик, который она уже видела, и схватил ее за руку, разворачивая к себе.

— Нет, не надо! — Зара дернулась, но его захват был сильным. — Что ты собрался делать?! Точно псих!

— Конечно, псих. Я же ничего не знаю о любви. А как тебе такое проявление любви? — Полоснул по плечу ножом, не сильно, оставляя небольшую кровавую полосу.