Кристин Орбан - Шмотки

Нужно ли было возвращать меня к жизни? Знаю, мечты могут осветить жизнь, подобно наркотику, они превращают ее в волшебство, и в таком случае я рискую вообще не выйти из моей зачарованной хижины.

Нужно ли было в таком случае воспринимать Бога как спасителя?

Связи между ложью и кокетством трудноопределимы. В развороте всех своих любовных историй я предпочитаю начала. Я даю старт любовной истории и покидаю ее в самом расцвете. Я напоминаю нянюшек, которых призывают на несколько дней для ухода за новорожденным ребенком, а затем отсылают прочь. Бог – это отблеск улыбки Ламорлэ. Быть может, ему следует остаться воспоминанием?

Обычно я могу контролировать свои мечты. Но эта от меня как-то ускользала, тревожила, выходя за пределы обычного кокетства; вдруг этот незнакомец в багги собирается внести беспокойство в мою упорядоченную жизнь, как отделы «дзен» в «Барни», «Колетт» или «Bleu comme bleu»? Почему он будит во мне спящие желания? Невозможно ответить, почему случается так, что в голове раздается музыка, почему один вид человека, не слишком отличающегося от прочих человеческих существ, заставляет сердце неистово биться, будто у лошади после бешеной скачки.

Я смотрела на свои платья – старые, новые, зимние платья, платья с декольте, с глухим воротником, – и все они принимались водить хороводы, танцевать би-боп, рок-н-ролл. Сцепившись манжетами рукавов, они витали вокруг меня. Некоторые из них шаловливо приподнимали подолы, другие, более прямые и робкие, держались скованно. Платья улыбались, отпускали насмешки в адрес нового простофили, попавшегося в наши сети, предвкушая, как они его разыграют. Мне был хорошо знаком этот танец восставших платьев – фарандола, Карманьола. Проскальзывая внутрь каждого из них, я некогда исполняла все эти па, полуобороты, вращения, резкие движения, прыжки, антраша, сходящиеся и расходящиеся фигуры танцев; я исполняла их уж не помню с какой ноги; я приклеивала к спине все эти «следуйте за мной, господа»; я обертывала эти ленты вокруг шеи, щиколоток, цепи – вокруг талии; опускала на лоб эти обручи, да, я была хиппи, яппи, зизи-баба, бобо, гранж и йети; я верила в Будду, в мир и любовь, в славные семидесятые, в «SOS-расизм!», на мне были всамделишные и переводные татуировки, я прокалывала уши, ноздри и пупок, я истекала кровью у М. Рамиреса, короля пирсинга. Я была подкрашена, загримирована, раскрашена, позолочена до кончиков пальцев, едва не сгибаясь под тяжестью украшений, снабжена искусственным загаром, накладными ресницами, различными кремами, колорирована, эпилирована, как стриптизерша, Азеддин-Алайятизирована, Лагерфельдизирована, Унгаротизирована, стиснута, стянута, пластифицирована, анимализирована, подпоясана, плиссирована, разглажена, сложена, разряжена, как цирковая лошадь, и – свободна. Мне был знаком этот припев платьев в песенке:

Прогуляемся в лесок...

С кавалером путь далек,

Если платьице к лицу,

Он заладит, как сорока:

Традеридера и тра-ла-ла...

Чем больше я замаскирована, завернута в материю, в старинные или новые, сверхизысканные ткани, облегчена, готова взлететь в асимметричной юбке из вуали или парашютного шелка, покрыта каббалистическими знаками, хамелеонизирована, шарлатанизирована, – тем лучше я себя чувствую.

Господин профессор, которого именуют Богом, поскольку он наделен сходством с Кевином Костнером, не боится звонить женщине, надеясь, что со мной можно переспать, как с львицей, лишенной клыков, как с предводительницей хиппи, но без Кларка, бобо – но без неизменной сумочки модели «Келли». Уж не считает ли он, что я способна в один прекрасный день надеть на себя пресловутое маленькое черное платье, как типичная профессорская жена? Неужто я влюблена в типа, который носит штаны-багги, в то время как я вот уже пару лет их терпеть не могу? Влюблена в кочегара, лабораторную крысу, в препода? Какой ужас! Никогда!

Любовь – это враг. Она питает мозг праздных дам, писателей и простофиль. Любовь сводит все к пустоте. Любовь – это стиральная машина «Bosch WFm 3030», долгосрочная программа с выдержкой при температуре 30–60 градусов, глажки не требуется. Засуньте платье за иллюминатор, и машина любви превратит его в половую тряпку. Риск слишком велик.

Реальность – машина, способная раздробить не только мечту, но и шмотки, аксессуары. Все шутки-прибаутки проявляются при звуках мужского голоса, предложившего мне свидание в кафе.

Платья, развешанные в моей голове, продолжали свой танец. Они пораженно разглядывали меня, с этими круглыми, V-образными вырезами, зубчатыми, углубленными, плоско вырезанными и круглыми воротничками.

Я согласилась увидеться на рю де Коммерс и оказалась в изрядном затруднении: стоило мне положить трубку, как платья, напуганные, разбежались по шкафам и вешалкам – с обвисшими рукавами, поникшими плечами, упавшими бретельками.

Сожалею, девушки, я над собой не властна. Скачок в сторону – первый шаг к реальности.

Через час общее собрание. Как умудриться проплыть между мистикой и крайней худобой, Востоком и Западом, мужским и женским, невинностью и обдуманностью, элегантностью и обольщением, чтобы добраться на рю де Коммерс и избежать опасности, таящейся в лихорадочном биении пульса.

Достаточно сущей мелочи, чтобы отстать от моды, почувствовать себя старомодной, ничего больше – всего-навсего лишнее прилагательное, и вот фраза уже захромала.

Еще вчера, чтобы соответствовать модным веяниям, следовало ослабить портупею, приспустив ремень на бедра, но не успела я проснуться, как в витрине магазина «Сэми Шалон и Алтена» в трех шагах от моего дома, без предупреждения, в ночи они, черти, затянули пояса, подняли талию, прощайте, славные семидесятые, привет бурным шестидесятым! Всего за несколько часов разразился катаклизм. Просто Варфоломеевская ночь, падение Берлинской стены, бегство в Варенн.

Только человеку чувствительный к воздуху времени, может вообразить себе такое: я спускаюсь выпить кофе в бистро на первом этаже, мимоходом бросаю взгляд на свое отражение в витрине – и вижу, что бесповоротно отстала, что прозевала нечто важное, поезд отправился ночью, а я осталась на перроне. Выпавшая из ритма. Покинутая. Вижу, что ни мое тело, ни лицо не соответствуют современности, и все из-за этого пояса, который умудрились задрать едва не на макушку. Я отстала от времени. Как страшно жить! По крайней мере, в том, что касается меня, не совпадающей с временем. Мне необходимо реактуализироваться, подзарядиться, подпитать себя новизной.

Это жизненно необходимо – быть на уровне, куда важнее, чем проглотить завтрак, даже если этот уровень крайне нестабилен, равновесие шатко. Порой это существование доводит меня до истощения. Мне нужно срочно продвинуться вперед, обрести настоящее время – единственное, что имеет власть. Настоящее время – это мода. Мода как религия. Мой гуру рассудил этим утром, что нужно немедленно отбросить огромный пояс, отягощающий мои бедра. Я раздеваюсь прямо на улице, оставляя на тротуаре пиджак и ремень. Меня влечет новизна. Истина нынче находится в «Бон Марше».

Мне кажется, «Бон Марше» похож на материнское чрево. Там я себя чувствую защищенной, согретой, и, чтобы извлечь меня оттуда, необходимы акушерские щипцы. Всем, кто боится умереть, я бы посоветовала не покидать «Бон Марше», который, как следует из самого названия[6], действительно хорош. Лучший из миров.

Войдя, я закрываю за собой двери, где с одной стороны написано «Толкайте», а с другой – «Тяните», и понимаю, что очутилась в ватных объятиях вселенной, где мне столько всего предстоит открыть.

Здесь нет ничего невозможного. Я даже могу сменить пол. Достаточно примерить андрогинный костюм. Могу присвоить все одежды что есть на планете, – афганские рубахи, индийские, марокканские. Весь Восток до самых дальних его пределов.

На свой лад я принимаю участие в процессе мондиализации-глобализации, не вступая в полемику, не делая из этого трагедии. Трагедии здесь невозможны. Каждый из отделов рассказывает массу историй, 1001 волшебную сказку, здесь можно наметить любую судьбу от субретки до врача: достаточно подняться на тот этаж, где продается профодежда.

Здесь допустимо право на ошибку, «Бон Марше» предоставляет еще один шанс. Но стоит затвориться двери, ведущей на рю Бабилон, как маятник вновь приходит в движение, судебное заседание начинается. Жизнь дает так немного возможностей. Но в «Бон Марше» разрешен обмен, при условии, что вы сохранили чек; есть подарочные бонусы. В этом раю вы не рискуете превысить расходы. Здесь можно с легкостью превратиться в препарирующего вселенную биолога в белом халате с микроскопом, воплотить в жизнь детские мечты, купив доспехи Зорро или черепашку-ниндзя. Можно быть предусмотрительной или безрассудной, и, надеюсь, в любом случае неотразимой. В туфлях на шпильках я совсем не та, что в мокасинах. Десять сантиметров над уровнем паркета – и что-то поневоле меняется в моем сознании. Каблуки – это роковое оружие обольщения. Без них ни шагу!

МТЛ сегодня не значится в программе, у нее свой час, то есть свои часы. Чтобы окружить ее мир, пробежаться по всем людским амплуа в магазинах, побывать на благотворительном вечере, поразмыслить о своем вкусе и средствах понравиться ей – для этого нужно обладать качествами если не психоаналитика, то разведчика.

На сей раз разгадка тайны состоит в более плотском видении вещей. Какую одежду выбрать, чтобы понравиться Богу?

Я самонадеянно предполагаю, что бесполезно удаляться от собственного «я», пытаясь ему понравиться; грудь столь же важна, как и бретелька лифчика, а окружность ноги – как охватывающая ее резинка чулок. Мужчины – млекопитающие. Они любят плоть; им надо дать ее. Ничего общего с тем обедом в Ламорлэ, с тем чувством к МТЛ, во имя которого я отринула саму себя.

Нет ничего проще сути обольщения, особенно если ты на стороне тех, кто осуществляет контроль над природой, презирая ее как худшего из врагов.

Стоит открыть дверь в «Бон Марше» – и у меня кружится голова. Мне кажется, что я вдохнула кокаин, я покрываюсь мурашками, дрожу, бью копытом, как скаковая лошадь в стартовом боксе на дорожке ипподрома, я слегка потею, ноздри мои раздуваются, грудная клетка расширяется, вдыхая аромат новинок, это должно мне напомнить детство, когда я мечтала о том, чтобы оказаться однажды ночью в большом магазине и бродить там до утра, копаясь, прикасаясь, примеряя, завертываясь в километры тканей, пушистых мехов, слегка сбрызнутых формалином, нафталином и ароматом смерти, чтобы в итоге наконец заснуть в изнеможении, возлежа на горе понравившихся одежд, выбранных в безоглядном порыве. Вот идеальное Рождество, вот что мог бы преподнести мне Дед Мороз, если бы он существовал на самом деле.

Я всегда вхожу в «Бон Марше» с рю Бабилон. Я, не останавливаясь, следую мимо отдела Ральфа Лорана, мимоходом вдыхая приятные запахи Лонг-Айленда, красного дерева, бело-синих китайских фарфоровых ваз, ароматы деревни; костюмы типа «джентльмен-фермер» кажутся мне чрезмерно шикарными. Ральф Лоран одевает не только элегантных мужчин, но и владелиц загородных коттеджей, многодетных мамаш, что кутаются в кашемировые трикотажные комплекты.

На мне будоражащий прикид, он позволяет проходить сквозь стены. У меня возникает желание нахлобучить на голову несколько шляп, натянуть пяток юбок поверх своей, заглотив мимоходом четыре этажа здания. Предчувствую, что сегодня вряд ли меня удовлетворит покупка двух-трех платьев, необходимы еще колье, различные бусы, подходящие к полосатой шелковой горчичного цвета подкладке моего бархатного гранатово-красного пальто, отороченного фиолетовым каралем, оно было куплено на распродаже «Унгаро», и я его еще не надевала. Нужно также присмотреть туфельки, обтянутые тканью, это насущная необходимость. У меня есть туфли, сандалии, мокасины, сапожки, фиолетовые ботиночки, но нет ничего на круглом каблуке, к тому же мне необходимы туфли с переплетенными ремешками цвета епископской мантии, на каблуке, похожем на катушку; они представляются мне совершенно необходимыми союзниками в моей любовной стратегии. Каблук-шпилька – слишком очевидное решение, обувь на плоской подошве – убийственна. Вывод: без круглых каблучков ничего не получится. К тому же я вообще не смогу отправиться на свидание, если не найду подходящей обуви. Это необходимо, чтобы очаровать Бога: моих ног недостаточно, нужен соответствующий постамент, и здесь подойдут только круглые каблуки.

В отделе шляп я на минутку присаживаюсь на слишком хлипкий стул работы Кристиана Лиагра. У меня кружится голова, я уже не понимаю, с чего начать. Представляю, что редактор «Магазинных новостей» в час, когда нужно приступить к верстке очередного выпуска, должно быть, находится в таком же состоянии, он перечитывает подготовленные материалы, отвечает на звонки трех актеров, трех обеспокоенных министров, ропщущих журналистов, которые должны их интервьюировать, выслушивает комментарии встревоженных акционеров, недовольных обложкой, просматривает свою колонку, посвященную так и не прочтенному им роману. Подозреваю, что ему тоже хочется остановиться на несколько минут, чтобы прийти в себя и определиться с приоритетами.