Кристин Орбан - Шмотки

Тогда, в детстве, Дед Мороз так и не пришел. Это больно задело маленькую девочку, я всю ночь пряталась в объятиях огромного плюшевого мишки. До сих пор помню терпкий запах его коричневой шкуры и белый накрахмаленный нагрудник, на котором розовыми нитками было вышито его имя: Тентен.

У меня есть счет к Деду Морозу, ко всем Дедам Морозам на свете.

Мне остается искать утешение в шкафах, набитых разноцветной, хорошо скроенной одеждой.

Я вышла из дому около полудня. Я не была на воздухе вот уже много дней.

Когда я прогуливаюсь по улице, люди оборачиваются, одни женщины улыбаются, другие тянут мужей за руку, некоторые даже смеются. Чтобы избежать безвестности, важно спровоцировать реакцию, видеть, как оборачиваются тебе вслед. После того как МТЛ побывала в бутике Шанель, я записала: «Пройти незамеченной – это немного сродни смерти».

Шмотки часто решают за меня. У них хороший вкус; нынче утром, высвободившись из- под моего надзора, они сыграли общий сбор – сбор анонимных шмоток, тех, магазинных, что не связаны ни с чем существенным, и новых шмоток: магазин непосредственно предшествует кладбищу. На кладбище есть около сотни пустых пластиковых чехлов, готовых вместить волнующие моменты моей жизни. Чем больше заполняется чехлов, тем интенсивнее протекает моя жизнь. Когда все они заполнятся, придется переезжать. И речи не может быть о том, чтобы пожертвовать их на благотворительность или передать в музей, столь же невозможно перенести их в подвал: я уверена, они умрут там, заплесневевшие и покинутые.

Шмотки должны украшать квартиру, я предпочитаю именно это, – стены становятся более человечными, шмотки рассказывают занимательные истории куда лучше, чем репродукция какой-нибудь картины.

Выходя из дому, я одеваю и тело, и голову. Я питаю уважение к традиционной манере одеваться, характерной для респектабельных кварталов. Так как сегодня прохладно, я накинула просторный красный бархатный плащ, обнаруженный мною на блошином рынке в Порт о'Ванв; женщина, которая его продавала, уверяла, что это один из тех дивных костюмов, сшитых вначале XX века для постановки оперы «Борис Годунов», – впрочем, это не важно,– к нему я надела высокие, выше колен, сапоги из телячьей кожи от Кристиана Лабутена, в них я напоминаю амазонку, и подходящее к сапогам короткое вязаное платье из пряжи букле.

Предметы одежды сочетаются между собой, как люди в обществе, всегда есть тот, кто задает направление, и те, кто следуют за ним. Сапоги и плащ определили мой образ, трости у меня нет, поэтому я взяла зонтик с резной изогнутой ручкой, почти такой, как у МТЛ.

На углу меня нередко поджидают ребятишки. На этот раз маленькая девочка в грязной ветровке, наброшенной на такое же грязное шерстяное платье, спросила меня (подружки подталкивали ее), не принцесса ли я.

Проведя рукой по ее щеке, я сказала, что в ее возрасте не была принцессой, но потом я ею стала.

- А что, разве можно стать принцессой? – спросила она меня.

–  Да, – ответила я.

И девчушка, подталкиваемая подружками, которые щипали ее за руки, решила уточнить:

– Но как же это возможно?

– Я расскажу тебе как-нибудь. Я не знаю, как тебя зовут, но для меня ты будешь маленькой девочкой, словно все они воплотились в тебе.

– Мне хотелось бы побывать у тебя дома. Это было невозможно, ни домработница, ни владелец квартиры – никто и никогда не входил ко мне с тех пор, как я рассталась с мужем и избрала свой путь.

– Однажды, ровно в половине пятого, я буду ждать тебя здесь.

Воодушевленная поданной надеждой, девчушка не спускала с меня глаз. Я чувствовала, что способна покорить мужчину, испытывая при этом своеобразное удовольствие, но очаровывать девочку не входило в мои планы.

Дождь скользил по тротуарам, намокший плащ из «Бориса Годунова» волочился, тяжелея с каждым шагом. Я одевалась, не успев подумать о погоде, поэтому, несмотря на удовольствие от того, что дети приняли меня за персонаж из их любимого мультфильма, мне было довольно неловко в этой одежде, тем более что я намеревалась целый день посвятить покупкам. Нынче утром люди насмехались надо мной больше обычного; бывают такие дни. Люди подразделяют моду в одежде на дневную и вечернюю; стоит надеть вечерний плащ средь бела дня, и они тут же решат, что у тебя с головой не все в порядке. С моей точки зрения, это заслуживает уважения. Но, во всяком случае, красота заслуживает уважения в любое время суток.

МТЛ превратила бы мой расшитый серебром плащ в пуфик, на который министры и послы опускали бы свои августейшие задницы. Наконец тяжесть плаща заставила меня задуматься о том, что мне следует переодеться. К тяжести людских взглядов в тот момент, когда ты вовсе не нуждаешься в постороннем внимании, я как-то приспособилась.

Я сняла с себя плащ, и ансамбль разрушился: сапоги из телячьей кожи от Лабутена не подходили ко всему остальному. И потом, мне хотелось внушать уважение, причем не только как снобы из Ламорлэ, но как человек, уважающий себя, что труднодостижимо при помощи одних только шмоток. Это тонкая работа – держаться с таким видом, будто ты вообще не думаешь о них, будто ты только что

отошел от компьютера или за тобой затворились врата замка, так что, когда я выхожу из своей гардеробной, все мое существо, вся моя энергия направлены на то, чтобы держаться непринужденно, потому что это жизненно важно. Вот почему люди всегда оглядываются на меня. Они чувствуют это.

Шмотки соответствующего жанра меня не забавляют. Они не обеспечивают ни веселья, ни красок, ни обманчиво меняющихся форм.

Уважение – это строгая простота, темные цвета, строгий покрой. Ничто не дается без страдания – ни облик, ни прилагающаяся к нему диссертация.

Я беру из своего личного магазина, из собственного резерва новинок: нагрудник цвета морской волны от японского кутюрье, единственная вольность, которую я допускаю, – это надетый сверху бежевый пуловер, тонкий, как вторая кожа, в сочетании с нарочито вульгарными грубыми башмаками на толстой подошве в качестве своеобразного извинения. Нужно, в самом деле, желать понравиться с помощью того, что самому тебе совсем не нравится, чтобы вырядиться подобным образом.

После моего вчерашнего поражения – мизансцены с мусорным мешком цвета южных морей – у меня нет желания рисковать, я оделась, чтобы очаровывать. Мне хотелось бы выйти за пределы моих собственных схем, одеться во что-то простое, даже устаревшее, что носили прежде, чем мода была просрочена, – затея, направленная на то, чтобы отдохнуть от образов, наводняющих мое воображение, расстаться с привычным «я», открыть пространство в голове и теле, преклонить колени перед божеством новизны. Женщина, которая ищет черный джемпер с круглым вырезом или белую блузку, не купит ничего другого, точно так же, как никто не в состоянии обольстить влюбленную женщину, никто, кроме того, в кого она влюблена. Это крепость. Решительно, отношение к одежде схоже с любовными отношениями.

По части шмоток я куда предприимчивее, чем с мужчинами, к шмоткам я подхожу шире, я распахиваю мою гардеробную, где внутри всегда есть место для новинок, причем его больше, чем в моем сердце. Разве можно любить, не обладая свободой выбора, разве можно одеваться, если перед тобой нет полок, которые можно набить одеждой? Пустота – это будущее, неизвестность, это пространство мечты.

Мое лучшее платье, платье-фаворит – то, которого у меня нет. Я предпочитаю пустые стойки, которые можно заполнить, – великолепию моего музея, меланхолии моего кладбища, складам моего магазина. Когда я смотрю на стойку со скелетиками плечиков, то чувствую себя готовой встретиться со свежестью дня, добавить к моим обожаемым одеждам, из магазина или из кладбищенского хранилища, новые сокровища, новых спутников, которые смогут увести нас со шмотками подальше от серости. Мне и моим шмоткам не свойствен фанатизм, я бы сказала, что им присущ дух космополитизма, смешение марок, стилей, эпох и стран.

С ума сойти, как подумаешь о том, что нужно так немного, чтобы завоевать свободу и заслужить звание «эксцентричной особы». Нужно по крайней мере немного расслабиться. Обманываться, выбирать одежду не по сезону, переодеваться в чью-то униформу, явиться в облике пожарного, мажоретки, мадам Помпадур, космонавта, и дело ясное: «скорая помощь» тут как тут. Обожаю путешествовать, меняя века и профессии, обожаю, когда моя одежда преступает законы пространства, его запреты, когда среди недоуменных людских лиц раздается ее одинокий смех.

Бывают дни, когда моя личность разбегается. Тогда я просто распыляюсь. Порой достаточно малости, чтобы измениться, чтобы избежать дикого шопинга – как диких палаточных лагерей – этого немотивированного и болезненного приступа обжорства – булимии.

Сегодня утром мои покупки организованны, у меня есть цель: МТЛ пригласила меня в Ламорлэ. Цель – понравиться ей. Значит, следует заняться охотой в ее угодьях, атаковать авеню Монтень, Фобур Сент-Оноре, прочесать улицу Камбон, поразмыслить о том, что она могла раздобыть в своих походах, припомнить ее высказывания во время посещений бутика Шанель: «Смокинг от Сен-Лорана – это долгосрочное вложение капитала», попытаться обложить ее со всех сторон.

– Это платье от Ива? Сверху или снизу?

Это были первые слова, услышанные мною от Мари-Терезы Лавиль, именуемой МТЛ, так ее прозвали. С бьющимся сердцем я поднималась по величественной лестнице, что вела к замку Ламорлэ, куда меня пригласили отобедать.

МТЛ поспешила осведомиться о моем одежном ДНК, забыв спросить, как обстоят мои дела после того, что произошло у Шанель, – так или иначе, у вежливых людей все всегда хорошо! – вместо этого она предпочла сунуть нос в мой корсаж. Настоящий набег – все пошло в ход. Оружие – трость с резным набалдашником, которую она сперва подняла, указывая на меня, потом опустила, чтобы руками с выступающими венами, деформированными суставами пальцев ухватить очки. Она использовала их толстые стекла как лупу.

– Это платье от Ива? Сверху или снизу? Вторая автоматная очередь. Надо мной закружились вертолеты из «Апокалипсиса сегодня».

Несмотря на этот странный допрос, касавшийся довольно личных вещей, я понимала МТЛ. Я и сама при виде хорошо одетой женщины предпочла бы спросить ее скорее о происхождении ее платья, чем о здоровье. Но не смею. А она смеет. Зависит от возраста. Или от наличия собственного замка.

– Так что же? – переспросила она, поигрывая очками.

Я напоминала себе насекомое под микроскопом. Казалось, весь свет уставился на меня. Я была проанализирована, взвешена на глазок, подвергнута испытующему осмотру; МТЛ желала знать, где я стала одеваться, расставшись со своей униформой.

Она вновь настойчиво спросила:

– Это платье от Ива? Сверху или снизу?

Вполне вероятно, что имя Ив означало великого Сен-Лорана.

Под воздействием синдрома хамелеона, который настигает даже самых непокорных, я была сражена наповал, вообразив, что могу понравиться МТЛ лишь притом условии, что буду на нее похожа: модель осень-зима, белая шелковая блуза, стянутая на талии черным поясом. Никакой игривости. Том Форд достаточно отдалился от русских, испанских, арабских коллекций Сен-Лорана. Настала эпоха минимализма, и, несмотря на базовые цвета и мужской крой, МТЛ мгновенно признала дух Сен-Лорана, которого она по привычке продолжала называть Ивом. По правде сказать, мой наряд был куплен на авеню Виктора Гюго – слишком дорого для меня с моими доходами, но что делать, на это пришлось пойти, чтобы быть принятой у МТЛ, чтобы соответствовать ее вкусу и стилю, к ее семейству. МТЛ спасла мне жизнь, это стоило моей скромной жертвы. Тем хуже, поскольку позже, во время обеда, я ощущала себя сошедшей с конвейера. Дарлинг одетая как Дарлинг просто сошла с ума. Придется сделать выводы: как только я переступлю порог своей квартиры, этот хамелеонский наряд отправится на кладбище, скорее в район ада, чем рая.

Высоко подняв голову, я ответила с напускной непринужденностью:

– Да, разумеется, это платье от Ива.

Мари-Тереза продолжала изучать меня. Информация ее не удовлетворила.

Ее лорнет вновь склонился, она так сильно прижала иго к верхним векам, что мне на секунду показалось, что ее глаза вот-вот вылезут из орбит. Хорошо поставленным, сфокусированным голосом она со всей мыслимой серьезностью повторила:

– Но сверху или снизу?

Я по-прежнему не понимала, о чем речь. Мне хотелось уйти; первую часть этого странного поединка я выиграла, но вот второй вопрос отправил меня на ковер. Я несколько упала духом, заметив, что в ее синих глазах мелькнуло ироническое выражение, сменившееся дружеским участием: она стремилась напомнить мне, что это всего лишь игра – игра, в которой участники наносят друг другу раны, но вместе с тем это и развлечение, в котором ей необходим партнер, играющий на том же уровне. Мне следовало сделать усилие.