Мы до сих пор своей мечте не изменили.

Во всех наших разговорах о будущем Лиз, по правде говоря, никогда не парилась, каким именно бизнесом ей заняться. Ей просто хотелось, чтоб он у нее был (свой!) и чтобы она была хозяйкой. Я же всегда знала: хочу собственную кондитерскую – конфеты, шоколад, тортики и круассаны всякие…

Сколько себя помню, я колдую на кухне: глазирую торты шоколадом или экспериментирую с выпечкой. Папа всегда шутил, что мне от него ни за что не спрятаться – устойчивый, чуть сладковатый запах шоколада, которым я насквозь пропахла, выдаст меня за милю. Ну, я-то знаю, что шоколад у меня тогда из пор сочился. Слов нет, как я радовалась, что у моей лучшей подруги мечта становится явью. На той мысли, что собственная моя мечта бог знает насколько откладывается в долгий ящик, я старалась не зацикливаться.

Переехав обратно домой, я скучала по Лиз, не видя ее каждый день, грустила оттого, что с моими планами на будущее придется подождать, но никакая душевная боль не сравнится с той, что мне предстояло испытать в день моего совершеннолетия[21]. Все мои дружки-подружки отмечали день, когда им исполнялось по двадцати одному годку, выпивая все имевшееся в меню спиртное, сидя на полу ресторанного туалета, распевая песни под музыку, доносящуюся из динамиков, а потом, уже на пути домой, свешиваясь из пассажирских окошек авто и вопя: «Я сегодня пьяная, уроды!» Не вкусив всех прелестей превращения во взрослого человека, я торчала в больнице, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не врезать прямо по лицу медсестре, которая то и дело твердила, что время для эпидуральной анестезии для меня еще не наступило.

Именно там и тогда я решила, что когда-нибудь стану консультантом по схваткам и родам. Буду стоять возле каждой одинокой роженицы и всякий раз, когда сестра, или врач, или черт с рогами, пусть даже и муж этой женщины, произнесет какую-нибудь глупость вроде: «Просто продышитесь через боль», то моей заботой будет ухватить их за детородные органы и выжимать из них сок до тех пор, пока не скрючатся в позе зародыша и маму звать не станут. А я тогда скажу: «Просто продышись через боль, идиот!» Только представьте себе новоявленную мамашу, у которой только-только вырезали из живота кровавый и липкий комочек в восемь фунтов и одну унцию весом, а она требует от своего отца достать из собранной накануне ночью вещевой сумки бутылку водки, потому как «морфий и водка, похоже, самый улетный способ отметить рождение моего первенца»… Любой, кто бросит на нее дурной взгляд, пусть сам попробует все это пережить.

Тут, я полагаю, повествование нужно ускорить.

Следующие четыре года прошли в трудах до полного изнеможения: я старалась скопить денег и отложить на свой будущий бизнес, попутно поднимая сына на ноги и чуть не каждый день уговаривая себя не продавать его цыганам.

Через какое-то время поиск господина, раздавившего вишенку моей невинности, ушел на задний план. Мечты остались на обочине, а всю дорогу заняла суровая жизнь. Это не значит, что я вовсе перестала о нем думать: не могла не вспоминать всякий раз, когда смотрела на сына. Все уверяли, что Гэвин – вылитая я. И мне кажется, в какой-то мере так оно и есть. У него мой нос, мои губы, мои ямочки на щеках и моя осанка. А вот глаза – совсем другое дело. Каждый божий день, стоило мне заглянуть в хрустальной синевы озера глаз моего сына, как я видела отражение его отца. Видела, как характерно морщинились уголки его глаз, когда он смеялся над чем-то, мною сказанным. Замечала, как искрился его взгляд, когда он вдохновенно рассказывал мне что-то забавное. И, конечно, я тонула в бездне искренности этого взгляда – точной копии другого, которым смотрел на меня он, когда в ту ночь отводил пальцами непослушные прядки с моих глаз. Я гадала, где он, чем занят и по-прежнему ли «Смертельное влечение» – один из самых любимых его фильмов. То и дело меня пронзало жало вины, что этот человек никогда не увидит своего сына. Хотя, Бог свидетель, меня нельзя обвинить в том, что я не пыталась устроить их свидание. Увы, большего сделать я не могла. Единственный способ найти незнакомого парня, который я не попробовала, так это дать в газету объявление типа: «Эй, белый свет! Значит, единственный раз на студенческой пирушке я повела себя как женщина легкого поведения, позволив незнакомцу залезть туда, куда до того ни один мужчина не добирался, и теперь у меня есть сын. Не будете ли вы столь любезны помочь мне отыскать папашу моего малыша?»

За эти годы Джим стал мне настоящим другом и неотъемлемой частью моей жизни, как и жизни Лиз. С ним по телефону я болтала, наверное, не меньше, чем с ней. Даже напрягаться не надо, чтобы понять: оба они стали крестными Гэвина. Это они испортили мальчика, и я с удовольствием валила на Лиз всю вину за то, что у этого сорванца срывалось с языка. Не думаю, чтоб кто-то вопил громче, чем я, когда узнала, что Джим предложил Лиз выйти за него замуж и что они собираются перебраться в Батлер, поближе к ее родственникам и ко мне. Как только они переехали, Лиз принялась (и несколько лет продолжала) без устали работать и просчитывать все возможности осуществления крепкого бизнес-плана. Несколько месяцев назад она сообщила мне, что наконец-то определила, что́ бы ей хотелось продавать (что именно, она говорить не хотела, пока сама не убедится, что сумеет). После того телефонного разговора если я когда и видела Лиз, то лишь мельком, когда та летела с одной встречи на другую. Она непрестанно говорила по телефону с риелторами и банками, носилась взад-вперед к своему адвокату подписывать документы и ежедневно наведывалась в окружной суд, чтобы заранее заполнить все формы, необходимые для ведения малого предприятия. Я без особой охоты согласилась (во время ночного девичника, выпив на пять крепких мартини больше нормы), что временно буду помогать ей в качестве продавца. По-моему, произнесла я в точности такие слова: «Лиз, я тебя люблю. И водку люблю. Дай, я тебя обниму, сожму в объятьях и стану звать Лиздка». Лиз сочла, что это означало «да».

О работе Лиз сказала мне только одно: что это торговля и что, занимаясь ею, я «оттянусь вовсю». Опыт стояния за стойкой бара позволял мне считать себя офигительно продвинутым менеджером по продажам.

«Что? Говоришь, жена бросила тебя ради вечера в книжном клубе со своей подружкой? На-ка, попробуй-ка эту бутылочку текилы».

«Да что ты говоришь, собака бывшей жены соседа твоего лучшего друга попала под машину?! А ну-ка, промочи глотку виски, он свое дело знает».

Лиз нравилось даже самые обыденные вещи наполнять зудом ожидания неведомого, и она намеренно скрывала (сюрприз готовила!), чем именно мне предстоит торговать. А поскольку я в тот момент была добродушна и немного навеселе, то согласилась бы даже продавать наборы клистиров для самообслуживания, и Лиз это знала. Я тогда почти каждую ночь работала в баре. Уложив Гэвина в кроватку, мчалась на заработки. Выпекая на заказ протвишок-другой ассорти из сладостей и всякой выпечки для вечеринок, я немного приторговывала по всему городку, зато всегда могла себе позволить пустить в ход «лишние» наличные. Да и Лиз помочь могла запросто, если только «подработка» не отнимет у меня слишком много времени от общения с Гэвином.

Сегодняшний вечер должен стать для меня, так сказать, «ориентировкой». У Лиз на буксире мне предстояло отправиться на одно из ее мероприятий и толком узнать, что у нее за бизнес. Джим согласился взять Гэвина на ночь, а потому я предложила себя в качестве шофера, чтобы подвезти сына, заехав за Лиз.

Когда я подъехала, они уже ждали нас возле дома. Лиз тащила за собой чемоданище, больше которого я в жизни не видела, и отпихнула руку Джима, когда тот попытался ей помочь загрузить его ко мне в багажник. Мне стоило бы обратить внимание на понимающую усмешку Джима, когда мы, словно по отмашке громадного красного флага, рванули вперед. В свое оправдание могу только сказать, что я не догадывалась о многом. Предполагала, что мы будем торговать чем-то вроде свечей, пластиковой посуды или разномастной косметики – всем тем, что Лиз любила. Стоило бы разузнать побольше. Или повнимательнее отнестись к надписи «будуарные забавы», выведенной изящными розовыми буквами на одной стороне чемоданища.

4. Горячий шоколад

– Это был мой самый любимый дядя… Добрая душа был наш дядя Вилли. Как мне его будет не хватать.

Я закатил глаза и допил остатки пива, слушая, как мой лучший друг Дрю, сидевший рядом за стойкой бара, старался охмурить одну из официанток.

– У-у-у, бедняжечка. И что? Печаль тебя томит? – сочувствовала ему та, охотно проглотив вранье и с удовольствием приглаживая толстыми пальчиками его шевелюру.

– Жить не хочется. Горю от печали фактически.

– Что ты сказал? Музыка орет, я не расслышала, – прокричала официантка.

Я хмыкнул и через ее голову глянул на Дрю, ловя его взгляд и всем своим видом давая ясно понять: «Ушам не верю, что ты мелешь?»

Она его в щечку чмокнула, он ее легонько по заднице шлепнул – и разбежались каждый в свою сторону. Дрю крутанулся на высоком сиденье, обратившись к бару лицом, и глотнул пивка.

– Дядюшка твой, Вилли, – не удержавшись, напомнил я Дрю, – два года как умер. И ты его терпеть не мог.

Он с маху грохнул стакан на стойку и повернулся ко мне лицом.

– Картер, ты разве забыл фирменные приемчики из «Незваных гостей»?[22] Печаль – это самое сильнодействующее в природе возбуждающее средство, дружок.

Дрю был моим лучшим другом с детского сада, и все ж порой его мудрые суждения меня поражали. Тот факт, что он к тому же был другом надежным и сидел здесь в тяжкую для меня минуту, помогал мне смириться с его глупостью и не обращать внимания на то, что вел он себя по большей части несносно, с замашками шлюхи мужского рода.

Дрю взмахом руки подозвал бармена и заказал две текилы. Если так и дальше пойдет, то я домой на карачках добираться буду. Внутренние органы у меня уже отказывались принимать спиртное, бежавшее по артериям вместо крови, и я отлично разбирал, как маленький человечек, сидевший в моем мозгу, нашептывал: «Остудись, малыш, остудись» – и делал все, чтоб у меня в глазах плыло.

Мы с Дрю оба работали на одном автозаводе, недавно нас перевели с завода в Толидо[23] на тот, что в нескольких часах езды от Батлера. В Толидо мы снимали квартиру на двоих, но, наслушавшись за два года, как он трахается ночи напролет, проштудировав и в белых, и в желтых страницах, и еще в восьми деловых справочниках все адреса в радиусе десятка миль[24], я решил, что нет необходимости тесниться с ним на одной жилплощади. И вот теперь у меня все еще стоит тонна нераспакованных вещей в небольшом домике типа бунгало, который я снял, а мы сидим в баре. Я уже немного жалел, что позволил Дрю уговорить себя топить свои горести на дне бутылки. Впрочем, он слишком хорошо меня знал и понимал: останься я дома, то не вещи принялся бы распаковывать. Сидел бы я один-одинешенек, уставившись на фотку моей бывшей, да гадал, какого черта я с ней столько лет пустил по ветру.

Бармен налил нам с верхом, и Дрю заграбастал обе стопки, вручил одну мне, а свою высоко поднял, вытянув руку. Я без особого желания проделал то же со своей и попытался сосредоточиться на том, чтобы рука держалась прямо, потому что все остальное вокруг завертелось и поехало куда-то вбок.

Дрю взмахнул свободной рукой, саданул меня под локоть так, что я, отпрянув, дернулся и плеснул текилой себе на руку.

Упс! Надеюсь, это меня одного повело, а не все заведение разом.

– Пока ты продолжаешь с кислой миной сидеть и со своего места завод высматривать, я хотел бы произнести тост. За моего лучшего друга Картера, да не падет он больше никогда жертвой шлюхи, которая ради денег готова дать и нашим и вашим.

Мы опрокинули выпивку и брякнули стаканами о стойку бара.

– Ну, хоть тебе спасибо, что ее не трахал, – пробормотал я, стараясь не запинаться.

– Да ладно… Прежде всего я ни одной девки не трахну, к какой у тебя есть хоть самый отдаленный интерес, не говоря уж о тех, кого ты подолгу охаживаешь. И, во-вторых, я ни за что не спутался бы с той шалавой. Такого я своему члену не устроил бы. Он ничего дурного не сделал и не заслуживает такого наказания.

Я вздохнул, шлепнулся локтями на стойку бара и уронил голову в ладони.

– А мой что, заслужил? Бедный мой перец. Стоило бы купить ему подарок, – бормотал я про себя.

Когда выяснилось, что «подружка», с которой я встречался два года, меня обманывает, кстати, произошло это за два дня до того, как мы собирались вместе переехать в Батлер и начать новую жизнь, у меня все заныло, будто я на гвоздь сел.

Утешительница «печального» Дрю, официантка, вернулась и прервала мои горестные думы о тяжкой доле. И тут я почувствовал, как мимо меня кто-то пронесся, да так стремительно, что меня обволок поток воздуха. Она (он?) прошла совсем близко, простучав каблуками (или каблучками?) по твердому дереву пола. Я вдохнул и ошалел от запаха шоколада, который как по волшебству, перенес меня во времени лет на пять назад.