Рана оказалась не смертельной, но кровь текла из нее и поныне, так что молодой человек мог умереть от ее потери, если его срочно не перевязать.

Тут в Софье, видимо, проснулся дух ее предков, которые всегда старались собраться в трудной ситуации и найти выход из нее, не раскисая и не опуская рук.

Ей пришлось нелегко: мало того, что Патрик был неподвижен, он еще имел слишком мощное телосложение для того, чтобы Соня могла его приподнять.

Если бы он хоть на минутку пришел в себя! Но что это? У пояса раненого она нашла фляжку с какой-то жидкостью, по запаху похожей на настоянные на водке травы.

Соня сделала маленький глоток и поперхнулась: напиток был очень крепкий.

Это было то, что нужно.

Девушка промокнула рану смоченным в настойке платком, правой рукой прижала ее покрепче, а левой — поднесла фляжку ко рту раненого и влила в него несколько капель. Патрик закашлялся и пришел в себя.

— Ваше сиятельство, — прошептал он, — вы живы?

— А я должна была умереть? — спросила Софья в ответ.

— Но тогда… тогда я тоже жив? — оживился он, но тут же скривился от боли и закашлялся. — Я подумал, что мы с вами встретились на небесах… Впрочем, на небо меня могли бы и не взять, потому что я не всегда… я не был праведником.

— Могу вас успокоить, я тоже не без греха, — вздохнула Соня, — но об этом мы поговорим потом… Лето кончается, и, по-моему, на земле лучше не лежать, особенно если вас ранили…

— Вот почему мне так хочется стонать, — прошептал Патрик; на короткое время он пришел в себя, а теперь ему опять становилось хуже.

На глазах Сони его лицо снова стала заливать зеленоватая бледность.

— Погодите, Патрик, продержитесь еще немного! — вскричала она. — Помогите мне дотащить вас до кареты. Иначе я не смогу вас даже сдвинуть!

Она мимоходом подумала, что можно было бы съездить на той же карете за помощью. Куда-нибудь в ближайшую деревню, но, может, лошади не послушают ее?

Соня изо всех сил старалась не терять присутствия духа. Она явственно чувствовала, как к ней подкрадывается отчаяние; ни в коем случае нельзя было ему поддаваться, потому что на этот раз от ее самообладания зависела не только жизнь самой Софьи, но и жизнь Патрика, который без ее помощи просто истечет кровью.

— Что я должен делать? — между тем спросил ее тот, о котором она как раз думала. Было видно, что он еле держится, чтобы опять не впасть в беспамятство.

Соня представила, как подействует на его рану малейшее движение, но выхода не было. В карете, усадив Патрика на сиденье… или уложив, она сможет попытаться перевязать его, и тогда он, по крайней мере, не истечет кровью, пока она доедет до какого-нибудь жилья.

— Вам помочь некому, — спросил он утвердительно.

— Все убиты, — просто сказала княжна, не видя смысла в том, чтобы утаивать от него правду.

Но Патрик уже пытался подняться. Встать в полный рост ему не удалось, и он пополз к карете, опираясь на локоть левой руки. Соня растерянно топталась рядом, потому что она могла бы лишь тащить его за ноги, но гвардеец, слава всевышнему, избавил ее от подобных трудов.

Он уже взялся за подножку кареты, чтобы подняться выше, но тут сознание покинуло его.

Соня беспомощно огляделась — конечно, вокруг никого не было. Разбойники — возможно, они называли себя по-другому, но княжне от этого не было легче, — нарочно выбрали это глухое место, чтобы им никто не помешал напасть на карету и забрать письмо королевы.

Она опять прижала к ране смоченный настойкой платок и тупо глядела, как он постепенно пропитывается кровью, а она не может даже сдвинуть тяжелое тело Патрика, чтобы оказать ему хоть какую-то помощь. Молодой человек умирал на глазах у Софьи…

От отчаяния бедная девушка зарыдала, ей казалось, не зажимай она рану изо всех сил, раненый тотчас умрет.

— Пречистая Дева! — сказал поблизости от нее молодой женский голос. — Что за побоище здесь произошло?

21

Бог услышал Сонины молитвы, сжалился над нею и послал ей спасение в лице Люси — так звали молодую девушку, которая, по ее собственным словам, свернула с тропинки, какой обычно ходила к своей подруге — дочери лесника. Свернула, потому что услышала женский плач.

Надо сказать, что Люси очень удивилась — кто бы это стал плакать в такой глуши. И уже, грешным делом, подумала, не морочит ли ее какая лесная нечисть. Но поскольку до темноты было еще далеко, она и рискнула выйти на эту поляну.

Люси без разговоров отодвинула в сторону княжну, но одобрительно кивнула заготовленным ею кускам нижней юбки.

Понюхала содержимое фляжки, сама сделала приличный глоток, чего Соня мысленно не одобрила: женщина, по ее мнению, не должна пить такие крепкие напитки, да еще и по-мужски, из горлышка.

Девушка ее ни о чем не спрашивала, а просто приняла как должное, что встреченная ею аристократка ничего не умеет. Она ловко приподняла Патрика и коротко бросила:

— Подержите его, мадам!

И сама ловко перебинтовала рану. В карету она тоже стала затаскивать гвардейца без спроса, опять распорядившись:

— Поднимайте его за ноги.

Потом она велела Соне сесть на лавку и придерживать раненого. Княжна думала, что она тотчас поедет, но спустя некоторое время Люси опять открыла дверцу кареты и сложила к ногам Сони шпаги, кошельки, положила ей на колени три золотых перстня и, заметив невольную брезгливость в глазах Сони, усмехнулась:

— Убитых похоронить надо? Надо. Ведь их не станут с оружием хоронить! Крестьянам нужно заплатить. На вырученные деньги не то что корову — мельницу можно купить, а так… Хоть они люди и честные, а перед подобным соблазном не устоят. Себе заберут. Не стоит их баловать. Лучше уж вы дайте каждому по золотому… А вот лекарю надо будет заплатить да семье лесника, ежели раненого приютить согласятся… Вы, мадам, подле раненого останетесь или дальше поедете?

— Дальше поеду, — призналась Соня, отводя глаза.

— То-то же! — удовлетворенно кивнула Люси. — И поедете, похоже, далеко.

Она не спрашивала, а всего лишь высказывала догадку, но Соня отчего-то решила сказать правду:

— Далеко. Мне нужно ехать в Австрию.

— Счастливая, — с завистью вздохнула Люси. — А тут… так и помрешь в своем медвежьем углу.

— Тогда поедемте со мной! — предложила Соня. — Мне как раз нужна горничная.

— Я бы с удовольствием, — доверчиво призналась Люси, — да как раз накануне Жан-Пьер, мой парень, предложил обвенчаться. Он у меня красивый, его надолго никак оставлять нельзя, тут же другую найдет, хотя бы и Ивонну, у нее родители куда богаче моих. А значит, и приданое не в пример моему…

Уже закрывая карету, она заметила:

— Вы раненого-то покрепче держите, дорога в лес пойдет. А там сплошные кочки. Одна радость, что ехать недолго…

Вскоре Соня услышала свист бича, веселый окрик:

— Живей пошли, заморыши!

И карета тронулась. Соня усмехнулась: заморышами тройку лошадей, везущих карету, никак нельзя было назвать.

Люси оказалась права: дорога, по которой они ехали, оставляла желать лучшего. Теперь Соне приходилось крепко прижимать Патрика к себе, чтобы он не упал.

От тряски шпаги соприкасались друг с другом и позвякивали. Тут только Соня поняла, что ее беспокоит, отчего на душе скребут кошки: с нею случилась беда, она лишилась своих спутников. Ей приходится доверяться девушке, которую она сегодня увидела впервые в жизни. Нельзя даже быть уверенной в том, что карета едет именно туда, куда было обещано. Может быть, Люси привезет Софью в какое-нибудь разбойничье гнездо, где получит за княжну, лошадей, карету и все, что в ней находится, неплохие деньги. Такие деньги, какие Ивонне — дочери богатых родителей — и не снились. И жених Люси Жан-Пьер будет доволен…

Но нет, не эти мысли словно царапают ее — шпаги, которые звякают у ее ног. Соню с детства учили, что обирать мертвых непорядочно, и вот поневоле она стала соучастницей именно такого непристойного деяния.

Однако Люси права — Соне придется доверить погребение убитых незнакомым людям. Бедным, зарабатывающим хлеб в поте лица своего. Для них такая шпага, как, например, вот эта, ближняя к ней, с сапфиром на рукоятке, — большие деньги. Не стоит искушать людей, которые могут не выдержать этого искушения…

Между тем карета остановилась, и чей-то веселый, тоже молодой женский голос спросил:

— Люси, ты вернулась? Уж не подалась ли моя дорогая подружка в разбойницы, если она уходит домой пешком и снова возвращается в такой богатой карете?

— После, Эли, после. Сейчас мне нужен твой батюшка, а вовсе не ты.

Невидимая Эли, похоже, осознала, что подруга не шутит. И вскоре Соня услышала ее удаляющийся голос:

— … в конюшне возится со своим олененком! Уже маменька бранится, а он: «Живая тварь, хоть и бессловесная, кто ж ей поможет, кроме человека?..»

Прошло еще некоторое время, и дверца кареты открылась. Взору Софьи предстал, кажется, сам лесной великан, заросший густой рыжей бородой. Сверху на лоб падали в беспорядке такие же рыжие и густые волосы. Два ярких синих глаза выглядывали из рыжей шерсти, как два василька из колосьев пшеницы. Не будь этого ясного синего огня на лице мужчины, он бы выглядел устрашающе.

Когда он открыл рот, Соня приготовилась услышать бас, но голос мужчины оказался неожиданно мягким, прямо бархатным:

— Позвольте, мадам, я сниму с ваших колен эту тяжелую ношу. Пойдемте со мной, моя любезная женушка угостит вас жареной олениной, пока я осмотрю вашего раненого.

Патрик, который до этого казался Соне крупным мужчиной, едва ли не утонул в мощных объятиях лесника. Казалось, мужчина несет его безо всякого напряжения. Княжне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Только теперь Соня взглянула на себя словно со стороны и ужаснулась. Отпоротая ею оборка открывала ноги девушки выше щиколотки. На груди платье оказалось залитым кровью Патрика — еще тогда, когда она пыталась перевязать его сама. Аккуратная дорожная прическа, сделанная умелым парикмахером герцогини де Полиньяк, растрепалась. Правда, ни о чем таком лесник ей не сказал, и Соня отметила деликатность этого человека из народа.

Отчего-то и жену лесника Соня представляла себе такой же великаншей, как супруг, и такой же рыжей, а она оказалась почти одного роста с Соней. На голове женщины красовался пестрый платок, из-под которого выглядывали кудрявые черные волосы, а на белокожем лице с задорным курносым носиком блестели небольшие живые черные глаза.

Лесничиха никак не походила на задавленную домашней работой женщину, она гляделась скорее старшей сестрой стоявшей здесь же дочери, рыжей в отца и черноглазой в мать.

— Я приношу вам свои извинения за доставленное беспокойство…

Соня начала говорить, мучительно подбирая слова. Мало того, что она выглядела оборванкой, она еще и не знала, как себя вести с этими людьми, тем более что и мать, и дочь никак на ее слова не отвечали, а лишь смотрели на нее во все глаза.

— Позвольте, мадам, мне надо сказать вам два слова, — не очень вежливо перебила ее Люси, отводя в сторону. — Я сказала, что вы даете им два луидора…

— Десять! — перебила ее Соня. — Я дам десять луидоров, чтобы за Патриком, — так его звать, это королевский гвардеец, — был надлежащий уход.

— Госпожа дает вам десять луидоров, — сказала женщинам Люси.

— Десять? — ахнула жена лесника. — Но зачем так много?

— Он мой друг, — сказала Соня, — и если бы не срочное дело… Мне стыдно, что приходится оставлять его одного…

— Ваш друг не будет один, — пообещала, как поклялась, лесничиха, — поверьте, мадам, в другое время я не взяла бы с вас ни су, но приходится думать о приданом дочери…

— Да-да, — заторопилась Соня, поймав красноречивый взгляд Люси, — нужно будет еще заплатить тем, кто похоронит погибших. Вот, возьмите еще четыре луидора.

— Пора ехать, мадам, — проговорила Люси, трогая ее за рукав. — В наших краях темнеет быстро, да и папенька мой станет беспокоиться. Я обещала ему вернуться засветло.

В это время из домика — в спешке Соня даже не рассмотрела его как следует — вышел сам хозяин и сказал ей:

— Рана не слишком хороша…

Интересно, как рана может быть хорошей?

— …но не смертельна. Мадам может не беспокоиться, ее подопечный выживет.

— Я могу проститься с… раненым? — неуверенно спросила Соня.

— Отчего же не сможете, сможете, — пожал плечами лесник. — Только он все равно сейчас спит. Я дал ему бальзам, который обычно сам готовлю. После него раненый будет спокойно спать целые сутки.

— Спать сутки? Вы считаете, ему это поможет?

— Вот что, мадам… — Голос лесника посуровел, и Соня поняла, что и жена, наверное, может повелевать им не во всякое время. Особенно ежели он считает себя правым.