Щелкнув длинным черным хлыстом, натянув вожжи и громко выразительно ругнувшись, возница остановил лошадей у здания билетной кассы, подняв клубы пыли. Затем он спрыгнул с высокого облучка, поставил под колеса тормозные колодки, а под массивную дверь кареты высокий ящик. И только после этого распахнул дверцу. Первым ступил на землю Ларами самый солидный банкир этого городка, подавая руку своей спутнице, чтобы помочь той выйти из кареты.

Когда Кейн подбежал к шаткому трапу, чтобы заключить в свои медвежьи объятия стройную блондинку, он явственно услышал за своей спиной обрывки замечаний и пересудов:

– Смотри, это же Шторм Рёмер!

– Ну не красавица ли она…

– Неужели она навсегда вернулась домой?.. В глазах молодой женщины, чье прибытие вызвало такой ажиотаж в среде праздных зевак, сияла искренняя радость сквозь набежавшие, застилавшие взор слезы. Как прекрасно было вновь оказаться среди знакомой обстановки, оказаться среди людей, которых любишь и которые отвечают тебе своей любовью.

Четыре года разлуки со всем, что ей было дорого, разлуки, к которой она сама себя принудила, миновали. На счастье или на беду, но она вернулась домой.

После пылкого первого приветствия брат и сестра занялись багажом. Взглянув на возницу, они увидели, что тот уже сгрузил на землю три саквояжа, два обитых кожей сундука и шесть коробок.

– Это все твое? – с некоторым ужасом спросил Кейн.

– Все мое, – подтвердила Шторм и подмигнула брату.

Чувствуя, что на него постоянно напирают сзади и подталкивают в спину, Кейн бросил взгляд через плечо и покачал головой, насмешливая улыбка тронула уголки его губ. Несколько мужчин, толкаясь и споря, пытались пробиться поближе, чтобы получше разглядеть Шторм. Кейн взглянул на сестру и нисколько не удивился, что та не обращает никакого внимания на льстящие ей восхищенные возгласы и взгляды мужчин.

Сколько Кейн знал свою сестру, она никогда не отдавала себе отчета в том, что красива. Эта ее своеобразная слепота сильно беспокоила его одно время, когда их отец разрешил Шторм встречаться с молодыми людьми. В то время Кейн взял ее под свое покровительство и ввел для сестры несколько строгих правил, которым та должна была неукоснительно следовать. Сейчас, вспоминая все это, Кейн вынужден был признать, что некоторые из правил были довольно нелепы и во всяком случае смешны.

Так, он требовал от сестры, чтобы та, отправляясь на прогулку верхом в сопровождении молодого человека, всегда оставалась недалеко от дома. И Боже ее упаси, если бы она осмелилась заехать с каким-нибудь наглым юнцом в отдаленное место, укрывшись от недремлющего ока бдительного брата.

Услышав это требование, Шторм окинула его таким возмущенным взглядом, что Кейн сразу же забормотал что-то в свое оправдание: он вовсе не думает, что она так глупа и легкомысленна, но…

Кейн надвинул на лоб широкополую шляпу, убрав под нее свои волосы, столь же светлые, как и у сестры, и решительно зашагал к груде багажа. Он уложил один саквояж на заднее сиденье легкой коляски, на которой приехал в город; когда же он склонился, чтобы подхватить второй саквояж, к тому уже протянулись десятки рук.

– Ну хорошо, спасибо за помощь, – ухмыльнулся он и отступил назад, позволяя другим мужчинам окончить начатую погрузку. Затем он взглянул сверху вниз на сестру и поддразнил ее: – Я вижу, Шторм, что мужчины просто не сводят с тебя глаз. Надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы в ближайшее время у тебя на носу вскочила парочка бородавок, иначе мужское население всей округи вконец разобьет дорогу, ведущую к нашему ранчо.

Видя, что Шторм демонстративно пропустила его слова мимо ушей, Кейн издал притворный вздох сожаления.

– Судя по тому, как нежно поглядывают на тебя эти неотесанные мужланы, боюсь, за прошедшие четыре года их чувства к тебе не изменились.

Из чего можно сделать вывод, что покой и безмятежность, царившие до этого в нашей старой усадьбе, безвозвратно миновали.

Достаточно наслушавшись глупых замечаний своего братца, Шторм не удержалась и ткнула его в бок острым локтем, так что тот громко прыснул от смеха.

– Ты тоже получил свою долю ласковых взоров от этих глупых неуклюжих гусынь, так что успокойся, пожалуйста, и помолчи. Что касается меня, то я сильно сомневаюсь, что «наша старая усадьба», как ты ее называешь, будет местом паломничества моих воздыхателей.

– Посмотрим, – отозвался Кейн.

Увидев, что весь багаж Шторм уже загружен в коляску ставшими вдруг такими вежливыми и услужливыми мужчинами, Кейн обнял сестру за талию, легко подхватил ее на руки и одним движением водрузил на высокое сиденье коляски с хорошо натянутыми пружинами и исправными рессорами. При этом юбки Шторм взметнулись вверх и надулись вокруг колен, приоткрыв стройные ноги.

– Кейн, – зашипела она на брата, поправляя подол, – смотри, что ты делаешь. Я не мешок с зерном, который грузят одним рывком на телегу.

– Прости, сестренка, – Кейн закусил губу, чтобы не расхохотаться, видя ее пунцовое от смущения лицо. Он повернулся к мужчинам и поблагодарил еще раз: – Спасибо, ребята.

Затем он поднялся на место возницы и взял в руки вожжи. Но добровольные помощники едва ли расслышали его слова – так сильно застучала у них кровь в висках, когда Шторм одарила всех сияющей широкой улыбкой благодарности.

Кейн хлестнул длинным концом вожжей по мощным крупам лошадей, и те не спеша тронулись с места. Когда коляска покатилась – все веселей и веселей – по сонной улочке захолустного городка, а потом выехала на тракт, по которому брату и сестре предстояло проехать десять миль до ранчо, Кейн снова вернулся к прежнему разговору.

– Возможно, ты и права, говоря о том, что мужчины не станут надоедать нам своими наездами в усадьбу, – начал Кейн. – Ведь большинство из твоих прежних ухажеров нынче уже люди женатые, – Кейн искоса посмотрел на Шторм, а затем добавил: – Большинство твоих подружек тоже повыходили замуж. Думаю, только ты одна еще не завела семью.

– Ты хочешь мне что-то сказать по этому поводу, мой старший братец? Чему-то поучить? – Шторм усмехнулась, глядя на полное трезвой рассудительности лицо Кейна, который смотрел в это мгновение прямо перед собой на дорогу, освещенную солнцем. Они намеревались добраться домой еще до сумерек.

– Ты что, собираешься разыгрывать из себя моего сердобольного дядюшку?

– Тебе уже двадцать два года, – заметил Кейн. – И поэтому ты должна хотя бы задумываться над своим будущим, планировать замужество и создание семьи.

– А ты сам? – Шторм бросила на него нетерпеливый взгляд. – Тебе самому, между прочим, уже тридцать два года. В соответствии с твоими расчетами и подсчетами, тебе уже давно следует быть женатым человеком. Когда же ты сам отправишься к алтарю? Или местные женщины недостаточно хороши для тебя?

Кейн одарил ее таким взглядом, будто она сморозила какую-нибудь глупость.

– Конечно, они вполне хороши во всех отношениях. Но ты же знаешь, что многие мужчины не женятся довольно долго, достигая порой солидного возраста. Мужчина должен «перебеситься», отгулять свое, а затем устроиться, обжиться, поднакопить деньжат; ведь быть хорошим мужем – значит хорошо в материальном плане содержать свою семью.

Шторм разразилась громким безудержным смехом.

– Вы, мужчины, готовы придумывать самые нелепые причины, чтобы только сохранить свою свободу. Просто удивительно, неужели вы серьезно воображаете, что каждая девушка должна сразу же выскакивать замуж, как только у нее более или менее разовьется грудь!

На это замечание Кейн только хмыкнул в ответ, а Шторм глубоко, шумно вздохнула и продолжала:

– Если это действительно так важно для тебя, ну что ж – я обещаю тебе, что сделаю тебя однажды дядюшкой.

Кейн взглянул на нее довольно насмешливо и проворчал:

– Ты сначала замуж выйди.

– Ну это само собой, – ответила Шторм с притворной деловитой серьезностью.

Больше они на эту тему не обмолвились ни словом. Кейн сосредоточил все свое внимание на лошадях – их коляска миновала целый поезд экипажей, карет и легких повозок, в которых сидели хорошо одетые женщины, рядом с экипажами скакали мужчины верхом, все они, вытянув шеи, проводили взглядами прекрасную Шторм.

Еще проезжая по улицам города, Шторм вглядывалась во встречные лица, надеясь отыскать среди прохожих своих прежних знакомых. Но не встретила никого из тех, кого знала. За время ее отсутствия Ларами значительно вырос, в нем появилось много новых жителей…

Когда коляска свернула на старый Орегонский тракт, Шторм нарушила молчание.

– А как поживают Мария и старый Джеб? – поинтересовалась она. – Что вообще нового на ранчо?

– У Марии и Джеба все прекрасно, во всяком случае, я так считаю. Мария стала немного грузнее, а старый болтун Джеб трещит, как всегда, без умолку. Оба они страшно рады, что наконец-то увидят тебя. Я приобрел табун чистокровных арабских скакунов: пять кобыл и племенного жеребца.

Шторм удивленно взглянула на брата.

– Ты что же, хочешь переключиться с разведения крупного рогатого скота на разведение лошадей?

Кейн отрицательно покачал головой.

– Для меня это будет лишь побочным занятием, так, для души. Человек ведь сильно устает, глядя с утра до ночи на рогатый скот – коров да быков. В них нет ни на йоту красоты и изящества.

– Ты всегда любил лошадей.

– Я полюбил их с того самого момента, когда папа посадил меня на одну из них. Но скот – это деньги, это большие деньги, и я никогда не мог позволить себе сделать коневодство делом своей жизни. Я был бы доволен уже и тем, если бы имел возможность завести небольшой табун. Но давай теперь поговорим о тебе! Ты довольна тем, что снова дома?

– Я более чем довольна, Кейн, – Шторм повернула к брату пылающее лицо. – Ты даже представить себе не можешь, как я счастлива!

Губы Кейна расплылись в довольной улыбке.

– Я не был до конца уверен в этом, – заявил он, – там, в Шайенне, ты всегда выглядела такой счастливой, – ив его голосе послышались нотки упрека, когда он добавил: – И потом, ты даже ни разу не приехала навестить родной дом. Ты всегда отговаривалась большой занятостью на работе и заботами своей новой жизни.

Шторм не мигая глядела вперед, на дорогу. У нее были свои причины не возвращаться на ранчо, причины, о которых она помалкивала. Но она не хотела даже мысленно задерживаться на этом предмете и снова повернулась лицом к Кейну.

– Прости меня, но я действительно была очень занята – сначала преподавание в школе в течение всего учебного года, а потом, летом, частные уроки с отстающими по программе учащимися.

Она скинула свои легкие туфельки и поставила ступни на поперечную планку коляски, приподняв юбки до колен. Бросив на Кейна хитрый взгляд, от которого тот рассмеялся, она произнесла:

– Не рассказывай только об этом моим приятелям мужского' пола.

Кейн с чувством пожал ее руку.

– Я рад, что ты счастлива, Шторм.

«О Кейн, – горько подумала Шторм, – если бы ты только знал, как я несчастна на самом деле… Как я тосковала по дому с самого начала разлуки с родными местами. Первое время я ужасно скучала по тебе и по ранчо. Но хуже всего давалось мне постоянное ощущение боли, боли, из-за которой я и покинула дом».

Она мысленно вернулась в недалекое прошлое. Тогда, четыре года назад, в августе, Кейн поехал с ней в Шайенн и оставался в городе еще некоторое время, чтобы проследить, как она устроится на новом месте в трех меблированных комнатах, расположенных над аптекой. Квартирка была уютной и чистой и находилась недалеко от школы, с руководством которой Шторм предварительно списалась и была принята в штат.

Она припомнила то утро, когда Кейн собрался к отъезду домой и уже был готов сесть в дилижанс, отправлявшийся в Ларами. Стоя рядом с братом, Шторм кусала губы, чтобы не расплакаться, а он сунул ей в руку деньги и произнес нарочито грубоватым тоном, так непохожим на его обычную манеру говорить:

– Держи, тут хватит тебе на жизнь, пока сама не начнешь зарабатывать.

Но тут он, должно быть, заметил пелену слез, застилавшую ее взор, потому что вдруг улыбнулся и пошутил:

– Хватит, конечно, только в том случае, если ты не будешь тратить их на своих друзей-приятелей.

Она быстро сунула руку ему под жилет и сильно ущипнула. Кейн ойкнул и засмеялся, а затем быстро сел в экипаж. Когда экипаж тронулся, Шторм почувствовала себя более одинокой, чем когда бы то ни было в жизни.

Ее полное беспросветное одиночество длилось весь тот месяц, в течение которого она знакомилась с Шайенном.

Потом наступил сентябрь, дни становились все короче и холоднее. Со второй недели сентября начались занятия в школе. Шторм постепенно подружилась со всеми учителями – мужского и женского пола. Однако она не оставляла никакой надежды тем своим мужчинам-коллегам, которые были не прочь поволочиться за ней. Она не чувствовала никаких угрызений совести, когда резко обрывала свои отношения с теми, кто, как ей казалось, имеет на нее серьезные виды.