Гренвил не поверил ему:

— Ты просто не разглядел. Глаза у тебя стали плохие, не лучше моих!

— Но бюро-то я разгляжу! — Петтифер был очень расстроен.

— Возможно, — сказала я, желая как-то помочь, — его отправили на реставрацию или куда-нибудь…

Они оба поглядели на меня так, словно я сморозила глупость, и я поспешно заткнулась.

— Может быть, оно в мастерской? — рискнул предположить Петтифер.

— Чего ему там делать? В мастерской я картины писал, а не письма. Оно только бы мешалось мне там! — Гренвил совсем разволновался.

Я встала.

— О, ну найдется оно, — сказала я самым беззаботным своим голосом и, подхватив поднос, отправилась вниз. Ко мне присоединился обескураженный произошедшим Петтифер.

— Командиру нехорошо волноваться, а он так раскипятился, весь прямо напружинился, как терьер, когда учует крысу!

— Это все я виновата. И угораздило же меня заговорить об этом!

— Да помню я прекрасно это бюро. Только в последнее время не помню, чтобы оно попадалось мне на глаза. — Я принялась мыть чашки с блюдцами, и Петтифер потянулся за полотенцем, чтобы вытирать их. — И еще одно… кресло-чиппендейл [10] к этому бюро… Оно не очень к нему подходило, но всегда стояло возле него. У него ковровое сиденье, довольно старенькое, птицы, цветы там вышиты… Так вот, оно тоже исчезло… Но командиру я уж про это не скажу, и вы не говорите.

Я пообещала молчать.

— Так или иначе, — сказала я, — для меня это не столь важно.

— Но для командира это важно. Художнику рассеянность простительна, однако памятлив он, как слон, и в жизни еще ничего не терял и не забывал. А может, лучше было бы забыть, — вдруг хмуро добавил он.

Вечером, переодевшись опять в свой коричневый с серебром казакин и спустившись вниз, я застала в гостиной только Элиота, если не считать его неизменного спутника — собаку. Элиот сидел у огня со стаканом и вечерней газетой, Руфус же распростерся на коврике возле камина подобно какой-то роскошной шкуре, брошенной на пол. В комнате, освещаемой лампой, царили лад и взаимопонимание, но мое появление нарушило эту мирную картину — Элиот встал, уронив газету на кресло.

— Ребекка. Как вы себя чувствуете?

— Все в порядке.

— Вчера вечером я уж испугался, что вы заболели.

— Да нет, я просто устала. И проспала до десяти часов.

— Да, мама говорила. Хотите выпить что-нибудь?

Я ответила, что не откажусь, и, пока он наливал мне хереса, присела на корточки у камина, лаская шелковистые собачьи уши.

Когда Элиот принес мне херес, я спросила:

— Ваш пес всегда следует за вами?

— Да. Всегда. И в гараж, и на обед, и в пабы, всюду, куда меня только не занесет. Его здесь все знают.

Я устроилась на каминном коврике, а Элиот опять уселся в кресло со своей рюмкой.

Он сказал:

— Завтра мне надо по делу в Фальмут, повидаться там с одним человеком по поводу машины. Я подумал, может, вы захотите поехать со мной, обозреть окрестности. Как вы на это смотрите?

Я так обрадовалась этому приглашению, что даже сама удивилась.

— С огромным удовольствием!

— Может быть, вам будет не так уж весело. Но постарайтесь не скучать часок-другой, пока я буду заниматься делами, а на обратном пути мы завернем в один кабачок. Там подают вкуснейшие дары моря. Вы любите устриц?

— Да.

— Отлично. Я тоже. На обратном пути проедем через Хай-Кросс, и вы увидите, где мы обычно обитаем, мама и я.

— Ваша мама рассказала мне о Хай-Кроссе. Судя по всему, это восхитительное место.

— Уж получше здешнего мавзолея!

— О, Элиот, никакой это не мавзолей.

— Я не большой любитель викторианских древностей.

Но прежде чем я успела выступить с возражениями, появился Гренвил. По крайней мере, мы услышали его шаги: шаг за шагом вниз по лестнице, услышали, как он говорит что-то Петтиферу — высокий голос и низкое бормотанье, — потом из холла донеслось постукивание палки Гренвила по натертому паркету.

Элиот, тут же приняв смиренный вид, поднялся, чтобы распахнуть дверь, и Гренвил вошел в комнату — так вплывает в порт нос огромного непотопляемого судна.

— Всё, Петтифер. Теперь я уж как-нибудь сам.

Я встала с коврика, намереваясь подвинуть к огню кресло, в котором он сидел накануне, но это лишь раздражило старика: по-видимому, он был не в духе.

— Ей-богу, девочка, хватит суетиться! Ты что, считаешь, что я привык сидеть внутри камина?

Я отодвинула кресло к первоначальным рубежам, и Гренвил наконец достиг его и опустился в кресло.

— Пить что-нибудь будешь? — спросил его Элиот.

— Да, виски.

На лице Элиота выразилось удивление.

— Виски?

— Да. Мне известно, что сказал этот кретин доктор, но сегодня вечером я выпью виски.

Элиот промолчал, лишь кивнул с терпеливым смирением и отправился наливать виски. Когда он еще был занят этим, Гренвил, повернувшись на краешке кресла и подавшись вперед, спросил:

— Элиот, ты помнишь, в доме стояло бюро?

Душа моя ушла в пятки.

— Ой, Гренвил, опять ты за свое…

— Что значит «за свое»? Необходимо разыскать эту проклятую штуковину. Я только что велел Петтиферу искать, пока не найдется.

Элиот вернулся со стаканом виски. Придвинув столик, он поставил стакан так, чтобы Гренвил мог до него дотянуться.

— О каком бюро речь? — терпеливо поинтересовался он.

— Маленькое бюро, которое всегда стояло наверху в одной из спален. Оно принадлежало Лайзе, а теперь переходит к Ребекке. Она хочет его забрать. У нее квартира в Лондоне, она там его поставит. А Петтифер не может его найти. Тебе оно не попадалось?

— Я его в глаза не видел. Даже не представляю, какое оно из себя.

— Маленький столик с ящиками сбоку. На крышке тисненая кожа. Думаю, сейчас такие вещи редки. И стоят порядочно.

— Может быть, Петтифер сам его куда-то передвинул и забыл.

— Петтифер ничего не забывает.

— Ну, может быть, это сделала миссис Петтифер и забыла ему сказать.

— Повторяю, Петтифер ничего не забывает.

И тут в комнату впорхнула Молли, улыбаясь с самозабвенной решительностью, словно, услышав из-за двери сердитые голоса, захотела пролить умиротворяющий елей на бурлящие воды.

— Привет всем! Боюсь, я немного запоздала. Надо было заняться восхитительным палтусом, которого утром купила для меня Ребекка. Элиот, дорогой… — Она поцеловала сына, с которым, видимо, вечером еще не виделась. — И Гренвил… — Она наклонилась, целуя заодно и свекра. — Вы выглядите получше, отдохнувшим. — И не дав ему возразить, она через его голову улыбнулась мне: — Как провели день, хорошо?

— Да, спасибо. А как бридж?

— Неплохо. Выиграла двадцать пенсов, Элиот, дорогой, налей мне чего-нибудь, очень выпить хочется. Андреа сейчас идет. Через минуту-другую. — Но, держа оборону, она исчерпала темы болтовни, и Гренвил тут же открыл огонь:

— Мы потеряли одну вещь, — возгласил он.

— Что же вы потеряли? Опять запонки?

— Мы потеряли бюро.

Это прозвучало смехотворно.

— Потеряли бюро?

Вводя Молли в курс дела, Гренвил снова изложил все детали. Когда Молли узнала, что бучу эту подняли из-за меня, она бросила на меня укоризненный взгляд, словно говоря: «Так-то ты отплатила мне за мою доброту и мое гостеприимство». Я была склонна с этим согласиться. Но должно же оно где-то быть!

Взяв из рук Элиота стакан, она придвинула к себе табурет и села, готовая во все вникнуть и все разъяснить.

— Петтифер искал его.

— Думаю, он его не заметил. Наверняка ему следует сменить очки. Очевидно, его куда-нибудь передвинули, а Петтифер забыл.

Гренвил стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

— Петтифер ни о чем не забывает!

— Вообще-то, — холодно заметил Элиот, — он забывает, и забывает постоянно.

Гренвил бросил на него злобный взгляд.

— Ты на что намекаешь?

— Ни на что я не намекаю и не хочу его обижать. Он стареет, вот и все.

— Кажется, ты обвиняешь Петтифера!

— Я никого не обвиняю.

— Ты только что сказал, что Петтифер слишком стар, чтобы отвечать за свои действия! Если он слишком стар, то воображаю, какого ты мнения обо мне!

— Я ничего подобного не говорил.

— Ты обвиняешь его!

Тут терпение Элиота лопнуло.

— Если уж кого-то обвинять, — сказал он, возвышая голос и чуть ли не перекрикивая Гренвила, — то неплохо бы задать несколько вопросов вашему драгоценному Джоссу Гарднеру! — Эти слова повисли в наступившей тишине, после чего уже более спокойным и рассудительным голосом Элиот продолжал: — Ладно, конечно, кому охота обвинять ближнего в воровстве! Но Джосс постоянно курсирует в дом и из дома, околачивается повсюду, во всех комнатах. Лучше, чем кто-либо другой, он знает, где что находится. И он специалист, разбирается в ценах.

— Но зачем бы Джоссу понадобилось бюро? — удивилась Молли.

— Ценное бюро. Не забывайте об этом. Редкая антикварная вещь и, конечно, дорогая. Гренвил сам только что это сказал. Возможно, ему нужны были деньги. Судя по его виду, лишние деньги ему не помешали бы. Он постоянно наезжает в Лондон. Он понимает в мебели. И сообразил бы, как продать это бюро. — Элиот резко оборвал свою речь, как будто догадавшись, что и без того наговорил лишнего. Он допил виски и молча налил себе еще.

Пауза начинала быть тягостной. Чтобы прервать ее, Молли вскользь сказала:

— Не думаю, чтобы Джосс…

— Чушь собачья! — резко и яростно бросил Гренвил.

Элиот со стуком поставил на место бутылку виски.

— Откуда ты знаешь? Откуда ты вообще знаешь хоть что-нибудь про этого Джосса Гарднера? Прибился к нам, явившись неизвестно из каких мест, как хиппи, сказал, что хочет открыть здесь магазин и — пожалуйста! Тут же ему отдают чинить и реставрировать всю мебель, какая есть в доме! Что ты знаешь про этого Джосса? Да и все мы, что мы знаем о нем?

— Я знаю, что могу ему доверять. В людях я разбираюсь.

— Но ты можешь и ошибаться!

Гренвил заговорил громко, повысив голос, перекрывавший теперь голос Элиота:

— А вот тебе не мешало бы поучиться большей разборчивости и не якшаться с кем попало!

Элиот прищурился.

— Ты это о чем?

— О том, что, если тебе угодно и дальше выставлять себя дураком, можешь продолжать водить дружбу с этим подонком Эрнестом Пэдлоу!

Мне хотелось провалиться сквозь землю, бежать из этой комнаты куда глаза глядят, но это было невозможно, я была, как в капкане, зажата в угол за креслом Гренвила.

— Да что ты можешь знать про Эрнеста Пэдлоу!

— Я знаю только, что ты с ним дружбу водишь… шляешься с ним по барам.

Элиот стрельнул в меня глазами и тихонько пробормотал:

— Все эта сволочь Джосс Гарднер!

— Мне не Джосс рассказал, а Харгривс из банка. Он заезжал ко мне выпить рюмку хереса. И миссис Томас, когда утром мне камин разжигала, тоже говорила, что видела тебя с Пэдлоу на этом мерзком пустыре, который он зовет участком застройки.

— Кухонные сплетни!

— Порядочные люди обычно говорят правду. А где они при этом обитают, значения не имеет. А если ты думаешь, что я продам свою землю этому выскочке — мусорщику с помойки, то ошибаешься!

— Земля не вечно будет твоей.

— Ты не сомневаешься, что она достанется тебе. Но я должен тебе напомнить, что цыплят по осени считают. И ты, дорогой мой мальчик, не единственный мой внук!

И в этот драматический момент, как это бывает в хороших спектаклях, дверь открылась и вошедшая Андреа сказала, что Петтифер попросил ее передать, что ужин подан.

8

В эту ночь мне не спалось. Я крутилась и ворочалась в постели, пила воду, ходила взад-вперед по комнате, глядела из окна, потом опять забралась в постель и постаралась успокоиться, но стоило мне закрыть глаза, и вновь, как кадры старого, не раз виденного фильма, в памяти всплывал минувший вечер, в ушах звучали голоса, назойливые, неумолчные.

«Ладно, конечно, кому охота обвинять ближнего в воровстве. Разве кто-нибудь из нас знает, кто такой этот Джосс? Все мы, что мы знаем о нем?»

«Если тебе угодно и дальше выставлять себя дураком, можешь продолжать водить дружбу с этим подонком Эрнестом Пэдлоу! А если ты думаешь, что я продам свою землю этому выскочке — мусорщику с помойки, то ошибаешься… Земля не вечно будет твоей… Ты, дорогой мой мальчик, не единственный мой внук».

Ужин прошел ужасно. Элиот и Гренвил сидели как в рот воды набрав. Молли, чтобы нарушить молчание, тараторила безостановочно, болтая всякую ерунду, а я пыталась ей отвечать. Андреа наблюдала эту сцену, победно блестя своими вытаращенными зоркими глазами, в то время как Петтифер тяжело сновал взад-вперед, убирая тарелки и обнося сидящих за столом лимонным суфле с большим количеством взбитых сливок — никому не нужное сладкое.