Морис пожал плечами.

— Дело ваше.

— Именно. Дело это наше. Спокойной ночи, мистер Тетком.

Элиот пошел впереди Мориса к двери.

Гренвил с трудом опять опустился в кресло. На секунду он прикрыл рукой глаза, и я подумала, что такие сцены губительны для его здоровья.

— Вы себя плохо чувствуете?

— Ничего. Все в порядке.

О, если бы я могла быть с ним откровенной, могла признаться, что мне известно про Софию и что Джосс — ее внук! Но я знала, что если заговаривать об этом, то инициатива должна исходить от него.

— Хотите выпить чего-нибудь?

— Нет.

Я оставила его в покое и стала поправлять подушки на диване, придавленные и сбитые Андреа.

Элиот вернулся не сразу, но когда он появился, то казался опять бодрым и веселым, а внезапная ссора, вспыхнувшая между ним и Гренвилом, была забыта. Элиот принялся за оставленное виски.

— Твое здоровье! — сказал он деду, поднимая стакан.

— Я считаю, мы в долгу перед этим молодым человеком, — сказал Гренвил, — и надеюсь, будет случай отдать ему этот долг.

— Насчет Мориса я не стал бы слишком беспокоиться, — бросил Элиот. — Думаю, он вполне способен сам о себе позаботиться. А Петтифер просил меня передать вам обоим, что ужин готов.

Ужинали мы втроем. Молли оставалась с Андреа, а в середине ужина приехал доктор, и Петтифер повел его наверх. Позже мы услышали, как доктор и Молли спустились в холл и разговаривают, после чего, распрощавшись с доктором, Молли вошла в столовую, чтобы сообщить нам, что сказал доктор.

— Шок, конечно. Он дал ей успокоительное и велел полежать в постели день-другой.

Элиот отодвинул стул для нее, и она села, изможденная и потрясенная.

— Подумать только, что такое могло произойти! Как мне сказать это ее матери, ума не приложу!

— Не думай об этом, — сказал Элиот. — Отложи до завтра.

— Но такая кошмарная история! Она ведь совсем ребенок… Ей всего семнадцать. И о чем только думал Джосс! Он просто с ума сошел.

— Может быть, пьяный был, — сказал Элиот.

— Да, вероятно. Пьяный и буйный.

Ни я, ни Гренвил ничего не сказали. Мы словно заключили между собой безмолвное соглашение, не означавшее, однако, что я простила Джосса или как-то извинила его поступок. Возможно, потом, когда Гренвил его расспросит, правда всплывет наружу и мы узнаем все как есть. Но к тому времени я, наверное, уже буду в Лондоне.

Но если бы я оставалась здесь… Я медленно общипывала гроздь винограда и клала в рот виноградины. Наверное, это мой последний ужин в Боскарве, но я так и не знала, рада я этому или нет. Казалось, я стою на перепутье и понятия не имею, какую дорогу выбрать. Но скоро мне так или иначе придется решиться.

Элиот назвал это компромиссом, и прозвучало это холодно и не слишком завлекательно. Но после всей дурной театральщины этого вечера его предложение кажется основательным, разумным, солидным, имеющим достаточную опору в реальности. «Ты создана для того, чтобы жить с мужчиной, иметь дом, детей».

Я потянулась за своей рюмкой и, подняв глаза, перехватила взгляд Элиота с другого конца полированного стола. Он заговорщически улыбнулся мне. На лице его читались уверенность и торжество. Возможно, в то время как я прикидывала, могу ли, в конце концов, выйти за него, он уже знал, что так и будет.

Мы вернулись в гостиную и, сидя у камина, пили кофе, когда раздался телефонный звонок. Я думала, что к телефону подойдет Элиот, но он так плотно уселся в кресле с виски и газетой и так не спешил встать, что на звонок в результате ответил Петтифер. Мы услышали, как скрипнула кухонная дверь, услышали его старческие шаги в холле. Звонок прекратился. Не знаю почему, но я взглянула на каминные часы. Было уже без четверти десять.

Мы ждали. Потом дверь приоткрылась, и в нее просунул голову Петтифер. Очки его сверкнули в лучах света от лампы.

— Кто это, Петтифер? — спросила Молли.

— Спрашивают Ребекку, — сказал Петтифер.

Я удивилась:

— Меня?

— Кто это звонит тебе в такой поздний час? — спросил Элиот.

— Понятия не имею.

Я встала и вышла. Возможно, это Мэгги, что-нибудь насчет квартиры. Или Стивен Форбс интересуется, когда я все-таки выйду на работу. Я почувствовала угрызения совести, что не звонила ему, не сообщала ни о своих делах, ни о том, когда намереваюсь вернуться.

Присев на сундук в холле, я взяла трубку.

— Алло?

Тоненький слабый голосок запищал по-мышиному, как будто с другого конца земли.

— О, мисс Бейлис, мы проходили, а он лежит… муж сказал… мы втащили его по лестнице в квартиру… не знаю, что произошло… весь в крови, еле говорит… Хотела доктора позвать… так он не велел… боязно оставлять его одного… надо, чтобы был кто-то рядом… а он сказал, что справится…

Не вдруг и с некоторым трудом, но довольно быстро я сообразила, что это миссис Керноу и что звонит она мне из автомата на Фиш-лейн сообщить о том, что случилось что-то с Джоссом.

12

Я была приятно удивлена, что сохраняю почти неколебимое спокойствие и невозмутимость. Казалось, я была подготовлена к такому повороту событий, что мне будут даны распоряжения и станет ясно, что делать. Сомнения, неуверенность — все осталось позади. Я должна ехать к Джоссу.

Поднявшись к себе, я достала куртку, надела, застегнулась, спустилась вниз. Ключи от машины Молли лежали там, где я их оставила, на середине стола в холле, на медном подносе.

Когда я брала ключи, дверь распахнулась, и ко мне подошел Элиот. Мне даже в голову не могло прийти, что он попытается меня остановить. Что кто-нибудь или что-нибудь способно остановить меня.

Он увидел, что я кутаюсь в кожаную куртку.

— Куда это ты собралась?

— По делу.

— Кто это звонил?

— Миссис Керноу.

— Что ей надо?

— Джосс ранен. Она и мистер Керноу шли домой дорогой возле гавани, были в гостях у ее сестры. Они нашли его.

— Ну и?.. — Он сказал это холодно и очень тихо. Видимо, тон его должен был меня испугать, но я не испугалась.

— Я хочу взять машину твоей мамы. Я еду к нему.

Тонкое лицо стало жестким, кожа натянулась, резче обозначились кости.

— Ты спятила?

— Ничуть.

Он промолчал. Я сунула ключи в карман и направилась к двери, но Элиот опередил меня, в два счета преградив мне дорогу. Он встал спиной к двери и положил руку на дверную ручку.

— Нет, ты не поедешь, — весело сказал он. — Неужели ты воображаешь, что я пущу тебя?

— Но он ранен, Элиот!

— И что из этого? Ты видела, как он повел себя с Андреа? Он негодяй, Ребекка. Ты знаешь, что это так. Его бабка была ирландской шлюхой. Отец вообще неизвестно кто. А сам он выродок и распутник.

Ужасные слова, которыми он собирался меня шокировать, слетали с меня, не проникая внутрь, как капли воды слетают с утки. Элиот это увидел, и такое равнодушие взбесило его.

— Зачем тебе понадобилось к нему ехать? Чем ты можешь помочь? Он и не поблагодарит тебя за вмешательство, если ты ожидаешь благодарности. Оставь его в покое, он не имеет к тебе отношения и не должен тебя заботить.

Я стояла, смотрела на него, слушала, не понимая смысла его слов. Но сразу и неожиданно мне стало ясно, что эта страница перевернута, что кончены неуверенность и сомнения, и я почувствовала невероятное облегчение, словно скинула с плеч какую-то тяжесть. Я все еще по-прежнему находилась на перепутье. Жизнь моя по-прежнему представляла собой неразбериху. Но одно я поняла четко: выйти замуж за Элиота я не могу.

Он назвал это компромиссом. Но для меня это попросту не годится. Дело не в том, что у него слабый характер и бизнесмен он, должно быть, не из самых удачливых. Эти черты в нем я давно разглядела и была готова с ними смириться. Но гостеприимство, которое он мне оказал, его радушие, обаяние, которое он мог включать и выключать по усмотрению, как кран в ванной, загородили от моих глаз другое — его мстительность и ужасную пугающую ревнивость.

— Пусти меня, Элиот, — сказала я.

— А если я скажу, что не пущу? А если я стану тебя здесь держать вот так? — Он стиснул руками мне голову с двух сторон, так крепко стиснул, что казалось, еще секунда, и череп мой треснет, как расколотый орех. — А если бы я сказал, что люблю тебя?

Он был мне омерзителен.

— Ты никого не любишь. Кроме Элиота Бейлиса. Для других в твоей жизни нет места.

— По-моему, мы выяснили, что это ты не знаешь, что такое любовь.

Он сжал мне голову еще сильнее. В висках застучало, и я зажмурилась от боли.

— Я это узнаю, — сквозь стиснутые зубы сказала я, — но не с тобой.

— Ладно, тогда иди.

Он выпустил меня из рук так неожиданно, что я чуть не упала, потеряв равновесие. Он яростно крутанул дверную ручку и распахнул дверь, и тут же в нее ворвался ветер, как дикий зверь, весь вечер выжидавший, когда можно будет совершить нападение. Снаружи были дождь и мрак. Не говоря больше ни слова и даже не замедлив шаг, чтобы взглянуть на Элиота, я ринулась мимо него прочь из дома, в темноту, как в некое убежище.

Предстояло еще добраться до гаража, одолеть в темноте его двери, найти малолитражку Молли. Я была уверена, что Элиот притаился у меня за спиной, страшный, как привидение, готовый прыгнуть на меня, схватить, не дать ускользнуть. Я с грохотом захлопнула дверцу машины, а руки у меня так дрожали, что я никак не могла вставить ключ в зажигание. С первого оборота зажигание не включилось, двигатель не завелся. Я сама услышала, как тихонько скулю, выдвигая заслонку, и попробовала снова. На этот раз мотор заработал, я включила передачу и помчалась сквозь дождь и мрак по лужам подъездной аллеи, брызгая гравием, пока не выехала наконец на дорогу.

За рулем мне частично удалось вернуть первоначальное спокойствие. Я сбежала от Элиота, я еду к Джоссу. Надо вести машину осторожно и чутко, не поддаваться панике, не рисковать, опасаясь заноса или внезапного столкновения. Я сбавила скорость до тридцати миль в час. Постаралась расслабить руки, судорожно сжимавшие руль. Дорога шла вниз, черная и мокрая от дождя. Огни Порткерриса поднимались мне навстречу. Я ехала к Джоссу.

На море был пик отлива. Выехав к гавани, я увидела, как мерцают огни, отражаясь в мокром песке, увидела лодки, перемещенные на берег повыше, чтобы их не достал шторм. По небу еще мчались клочки туч. Попадались отдельные прохожие.

В магазине было темно. Лишь в верхнем окне светился одинокий огонек. Я припарковала машину к тротуару, вылезла и, подойдя, открыла дверь. На меня пахнуло свежеструганным деревом, ноги утонули в неубранной стружке. Свет уличного фонаря освещал лестницу. Я осторожно стала подниматься на второй этаж.

— Джосс! — позвала я.

Ответа не было. Я прошла дальше, к неяркому свету впереди. Камин был погашен, и было холодно. Порыв ветра с дождем пронесся надо мной по крыше.

— Джосс!

Он лежал в постели, кое-как прикрытый одеялом. Запястьем он прикрывал глаза, словно загораживаясь от нестерпимо яркого света. Когда я произнесла его имя, он опустил руку и слегка приподнялся, силясь увидеть, кто пришел. И опять откинулся на подушку.

— Господи Боже, — услышала я. — Ребекка!

Я подошла к его постели.

— Да, это я.

— Я подумал, что слышу ваш голос и что мне это снится.

— Я позвонила, но вы не ответили.

Его лицо было в ужасном состоянии: левая сторона — сплошной синяк и опухла, глаз заплыл, кровь из рассеченной губы засохла; костяшки пальцев на правой руке были ободраны чуть ли не до мяса.

— Как это вы здесь очутились? — Он говорил невнятно, может быть, из-за пораненной губы.

— Мне позвонила миссис Керноу.

— Я велел ей молчать.

— Она беспокоилась за вас. Что случилось, Джосс?

— Да вот, бандиты напали.

— Пострадало не только лицо?

— Пострадало все.

— Дайте-ка посмотреть.

— Супруги Керноу меня забинтовали.

Но я склонилась над ним и осторожно отвела одеяло. Он был голый до пояса, а ниже аккуратно забинтован в какие-то лоскутья, похожие на обрывки старой простыни. Но кровоподтеки распространились и выше, на грудь, а из красного пятна на правом боку через материю сочилась кровь.

— Кто это сделал, Джосс?

Но Джосс мне не ответил. Вместо этого он с силой, неожиданной для раненого, потянул меня вниз, заставив сесть на краешек постели. Моя длинная светлая коса упала мне на плечо, а он, удерживая меня правой рукой, принялся левой снимать с косы резинку, а после пальцами, как гребешками, растрепал косу и распустил пряди. Теперь шелковистые завитки щекотали его голую грудь.