За столом расслабления не получилось. Хотя очень хотела есть, но стеснялась. Боялась показаться жадной до еды. И потом он, постоянно улыбаясь, смотрел на неё и от этого кусок застревал в горле. «А он неплохо для мужчины справляется со стряпнёй. Вкусный кусок мяса, жареная картошка, салат из свежих овощей и креветок под майонезом».

Заметив её нервозное состояние, он поднялся и выключил свет.

— Теперь нормально? — чмокнул он её в щёку.

Она, стараясь не смотреть на него, промолчала. А он каялся:

— Прости, что лез с тобой на рожон. Уверяю тебя не ради смеха или забавы. Опять же хотел ненавистью вызвать чувства. Как говорят: от ненависти до любви один шаг. Думал, заведёшься, но нет, Эдда тебе подавай!

Она доела салат. Заслышав стук вилки по пустому дну тарелки он сконфуженно пробормотал:

— Малыш, сладкого нет, хочешь фруктов или сок?

Натолкнувшись опять на молчание, он, усмехнувшись, посадил её к себе на колени и, облизав её губы, жарко поцеловал.

— Давай кусочек, киви съешь, — уговаривал он, поднося плод к её рту.

Она дала себя уговорить и на фрукты и на сок. Не для себя, а для ребёнка шла на попятную. Вернув её после ужина в спальню, опустил на кровать, но она встала и подошла к окну. Отодвинув штору, удивилась белому чистому одеянию посёлка, особенно привлекательно смотрящемуся в свете качающихся фонарей. «Значит ветер, а в доме ничего не слышно». Пока она тут посёлок покрыла опять зима. Она стояла у окна и смотрела, как падает снег. Белыми мохнатыми лапками он, словно просясь впустить, тыкался в холодное стекло. Вчерашнее или прошлое висело белым, белым снегом, между небом и землёй. Очень хотелось зареветь. Только что толку расстраиваться, всё в этом мире рано или поздно проходит и укрывается холодным белым забытьём. Остывает так, но не забывается. Сидит где-то внутри занозой и ноет, ноет, ноет… Всё так и есть. И от того не страдать не получается. Уж, как только себя не уговаривала. И обидел не смертельно, ерунда, переживётся. И мужик на земле не последний их навалом болтается… Умом вот всё понимала, а душа? Так нет! Душа отказывается. Значит, бабушка права то, что отпускает в обычном случае, держит, когда человек в сетях любви. И дело в том, что мужиков так-таки много, а Адам для Евы был один. С другими партнёрами другое и получилось, разве это не понятно… И поступает она так совсем не потому, что стандартная дура (запираюсь в квартире, выключаю телефон, забираюсь на диван и ною), а потому, что рвётся болью любовь. «Что ж я несчастливая-то такая. Ведь и так уже лучшие годы бесцветной бабочкой пропорхали мимо, так можно и полжизни этой коту под хвост выкинуть, как и в прошлых веках. Ну почему?… Почему на маленькую ложечку счастья непременно выпадет ведро дёгтя?»

Эдик подошёл не слышно. Обнял за плечи. Поиграл кончиком носа с её непослушной прядкой, приложился щекой к щеке.

— Малыш, ну, не хандри, пойдём купаться. У меня большая, просто шикарная круглая ванна, ты же любишь плескаться.

Она качнулась было за ним, но, вспомнив о беременности, тут же пошла на попятную.

— Да, люблю, но сейчас не могу. Лучше приму душ. Душевая кабина у тебя есть?

— Конечно, конечно, — обрадовался он, обхватив её плотным кольцом объятий. — Давай я помогу раздеться.

— Выключи свет.

— Зачем?

— Пожалуйста? — простонала она. Молодое, хоть и виноватое, но самодовольное лицо наглеца генерального было рядом.

— Я знаю каждый сантиметр твоего тела, я облизал тебя всю. Неужели ты стесняешься меня? Это не серьёзно, — засопел недовольно он.

Людмиле хотелось сказать, прокричать ему, что дарит она себе эту ночь с Эдом, а не со спесивым красавчиком генеральным, но она опять промолчала. Совсем некстати вспомнился разговор в его кабинете, о её возрасте и физических данных не в его вкусе. Это совсем испортило настроение, кольнув отравленной иглой прямо в женскую грудь.

Поиграли в молчанку.

— Хорошо, — уступил он её упрямству. — Пусть будет так, как ты хочешь.

Включив ночник и помогая ей раздеться, он удивлялся множеству надетой на ней одёжки. Ему привыкшему видеть её ночами почти раздетой, в одном лёгком халатике, смешно было снимать сейчас с неё многочисленные вещи.

— Малыш, ты, как капуста.

Она, потупив взгляд, объяснилась:

— У меня нет машины. А на улице зима. Холодно.

— Прости, я забыл, — хлопнул он ладонью себя по лбу.

Купалась она одна. Он стоял рядом с ней истуканом и трепался о всякой ерунде, она молчала, да и за льющейся водой наверняка его слова ей не разобрать. Выдохшись, он примолк. Молчала и она. В общем, помолчали вместе. Он терялся перед ней такой неприступной, она не желала с ним говорить. Оттого и висело то тягостное молчание. Эд надеялся на постель, которая соединит их. Больше ни на что другое, ему надеяться не оставалось. Она, раздирая его на куски тем, молчала. Но сколько можно… Не на пальцах же объясняться. Люда виновато попросила:

— Дай мне твою футболку. Вместо ночнушки.

— Раньше обходилась без такой ерунды и сейчас не понадобится, — обиженно заметил он. Его сопение удвоилось. Ей вновь захотелось напомнить ему, что раньше она засыпала в объятиях Эдика, а сегодня это будет генеральный. Но сдержалась, а он посопев, посопев сбегал к шкафу и принёс. Опять тишина давила уши, а сердце было не на месте. «Хоть бы ещё за чем сгоняла», — вздыхал он. Она обряжаясь в неё большую и просторную думала о том, что надо говорить… Но о чём? Да хотя бы о хлебе насущном….

— Мне надо постирать своё бельишко. Смены с собой нет, а завтра на работу. Необходимо, чтоб оно высохло. Где я могу это сделать.

— Я сделаю всё сам. Давай сюда, — приказал он.

— Эд… — заупрямилась она.

— Я сам, — повторил он, забирая её кружева. — Успокойся ты, в самом деле, дай твою руку. Помнишь, как ты меня во второй раз нашего необычного знакомства исследовала своими шустрыми пальчиками, пролазив везде. Повтори изучение. Ведь у меня ничего не выросло и не изменилось. Я всё тот же. — Она спрятала руку за спину, но вытянул её и прогнал по своему телу. Она негодовала, а он твердил:- Ну, убедилась, — и водил её ладошкой по своему голому телу. — Не со зла же. Пойми Лю, я просто, как мальчишка играл с тобой, дразня. Не хотел, увяз. Согласись, киношная ситуация, грех не воспользоваться. Доигрался переиграл сам себя, ревновал самого к себе и, если б тебя ещё так не заводила личность генерального… Давно б повинился… Хотел прийти к тебе в номер на Мальте и всё как на духу выложить, но в последний момент струсил, у самой двери струсил… Побоялся потерять тебя. Честное слово, поверь!

Ах, как хотелось ей в то верить. Мощный водопад горячих струй вулканом, выбросившим огненный поток, полыхнул по телам. Жар ударил в головы и сплёл руки. Она блаженно стонала и, сладко охая, сползала к его ногам… Он был прав, рубашка ей не понадобилась. Эдик любил, как сумасшедший. Люда не мешала. Он не мог повредить ребёнку, а живот она постоянно страховала, не позволяя ему улечься на него. «А ведь он не догадывается, что это прощание. У мужиков совсем нет интуиции. Любая женщина сообразила бы, а он нет».

Но и эта длинная чудная и безумная ночь всё же кончилась и она, как и мечталось когда-то, проснулась на его широком плече, не желая подниматься, долго, пока не проснулся он сам, смотрела в лицо, запоминая складочки, ямочки и морщинки. Глотая горчинку посмеивалась над собой: «Эд и генеральный одно лицо». Очнувшись, он улыбнулся, прижав её к себе, сказал:

— Нам так сладко спится утром вдвоём, что есть шанс проспать работу. Надо вставать. Ты за всю ночь и утро не сказала ни одного словечка. Лю, ну, что с тобой не так? Ты же любишь меня, я чувствую это. Кончай обижаться, прости меня. Я не обманывал, не изменял…

Что-то с ней происходило. Он это чувствовал. Вроде бы она оставалась прежней, той которой он её знал, но вот внутри… Это как с поездом, едешь, едешь… Он встал, а тебе кажется, что движение продолжается. Что же с ней такое?

«А что, если он всё же старается так из-за страха обнародования его увечья… Дурачок, я никому, никогда не скажу. Возможно, в боевой готовности держит потеря партнёрши. Собственно, какая разница, если, это прощание».

28

Впервые завтракали за столом вдвоём и от этого чувствовали себя немного скованно. Он опять ломал голову: «Её что-то смущает? Что? Мой вид, возраст, положение? Если б знать. А может мне только кажется и к общению днём ещё просто придётся привыкать. Ночь, как никак, развязывает руки и языки», — поглядывал он на неё, путаясь в мыслях, но всё время улыбаясь. Ехали тоже почти молча. Вернее он пытался шутить, травить анекдоты, а она опять молчала.

Несмотря на её скованность у него было замечательное настроение. Потихоньку всё устроится. Они поженятся. Никаких разговоров порочащих её связью не будет. Они смогут после работы, не сочиняя сюжет и не таясь, ехать в его машине. Опять же утром вместе приходить на работу. Вот как сейчас. Сегодня же он перевезёт её к себе, и не будет торопиться, всё глядишь и утрясётся. Не доезжая офиса, она попросила остановиться и объявив, что у неё тут встреча вышла. Он свёл брови, но убедив себя, что она не хочет огласки их отношениям, уступил, решив по мелочам не спорить. Это, конечно, подпортило ему настроение, но всё равно был счастлив. Он порхал почти до обеда, пока не надумал пойти за ней в отдел, чтоб пригласить на обед с собой в ресторан. Не успел выйти из кабинета в приёмную, как секретарь сунула в его руку коробочку с кольцом, ту самую, что он вчера опустил Людмиле в карман. Улыбка моментально сползла с его лица. Засунув драгоценность в карман, ускоряя шаг, поспешил в отдел, где она работала. Вошёл и удивился, стол был пуст от бумаг и её рабочее место тоже. Подобрав эмоции, наигранно весело, поинтересовался у Садовниковой:

— Лидия Михайловна, подскажите, где ваша сотрудница гуляет?

Он аплодировал самому себе, восхищённый собственной смелостью и сообразительностью, когда вдруг понял, что его шаг — выстрел был сделан в молоко.

— Если вы Эдуард Алексеевич о Людмиле Александровне, то она уже не наша сотрудница, — ошарашила его Садовникова.

Его бровь выгнулась дугой.

— Что это значит? — опешил он.

Та не поняв в чём её подозревают и обвиняют, принялась оправдываться.

— Она две недели назад как подала заявление на увольнение. Вчера её был последний рабочий день.

— Что? Где она сейчас? — встал столбом он. — «Она прощалась с Эдом, а я осёл обрадовавшись, и не заметил». — Укололо вдруг его прозрение. Он сжал в кулаке коробочку с кольцом и неосмотрительно постучал им по пустому столу.

Пока Садовникова раздумывала, посвящать ли генерального во все проблемы Люды. И с чего у того такая реакция на увольнение обыкновенной бабы, Катя выпалила:

— Она в женскую консультацию пошла.

— Зачем? — развернулся он к девушке.

Катя пожала плечиками, затянутыми в изящный тонкий свитер.

— Странный вопрос, зачем женщины ходят к гинекологу… Разве не понятно?

— Мне нет… Не совсем… В чём дело в конце-то концов? — распетушился он.

— Чтоб забрать карточку у гинеколога. Она беременна и собралась уезжать. Что-то там не совсем порядок у неё с отцом ребёнка. — Тараторила Катя, не замечая страшных глаз Лидии Михайловны и знаков Нины.

— Как беременна? Где эта её консультация? — забыв о хорошей мине, выпалил он.

Катя ничего не успела ответить, в кабинет вошла Люда, жуя банан. Она хоть и, не слыша конца разговора, но, не желая встречаться с ним, заметалась на входе. Что делать: вернуться, пройти мимо? Решила попробовать пройти мимо Эдуарда Алексеевича к своему столу, чтоб забрать коробку с упакованными вещами. Очень надеясь на то, что он при людях не устроит разборок, но она ошиблась. Возможность потерять её снесла все барьеры, а вместе с ними и крышу над головой.

— Куда? — цепко взял он её повыше локтя, высматривая, в какой бы угол спрятаться с ней от нанизывающего их, как мясо на шампура, любопытного коллектива. Остановившись на кабинете начальника отдела, бестолково топтавшегося тут же, подтолкнул туда. У двери, вспомнив о нацеленных на него, сгорающих от догадок и предположений глазах, развернулся.

— Челюсти подобрать и продолжать работу. Это моя жена и мы сами разберёмся в наших с ней отношениях.

— Неправда, — запротестовала Люда, пытаясь высвободиться.

— Ещё скажи, что ты со мной не спишь и этот ребёнок не мой, — ухмыльнулся он, подталкивая её в кабинет.

Хлопнувшая дверь привела коллектив в чувство, и он загудел, как растревоженный осиный улей.

— Что он сказал? — вопрошала всех Лидия Михайловна. — Что он сказал?

— Только то, что слышали и все. Он её муж. И это похоже на правду.