Елена Петрова - Шурочка и Александра

Для начала он решил поговорить с тещей, чтобы расставить все точки над i. Разговор состоялся в тот же вечер за ужином.

– Наталья Юрьевна, даже и не знаю, как просить вас, – мягко начал Илья.

Санькина мать напряглась:

– Что-то случилось?

– Если вы заметили, у нас появилась Любушка.

Женщины переглянулись.

– Я решил внести некоторые коррективы в режим нашей жизни.

«Хочет выставить, домработницу наймет и няньку в помощницы»,– первая мысль Натальи Юрьевны.

– И обратиться хочу к вам, Наталья Юрьевна. Как вы решите, так и будет.

Женщины замерли в ожидании.

– Я понимаю, как трудно придется сейчас Александре, и хочу разгрузить ее, пока ребенок, Любушка (поправился он), не отпустит от себя, точнее, пока Аля не перестанет кормить грудью.

Он сделал паузу и продолжил:

– У меня есть выбор – нанять прислугу, а это, как вы понимаете, чужие люди в доме, или же, – он перевел взгляд на Саньку, – попросить твою маму, Аля помочь нам. Наталья Юрьевна, дорогая моя теща, не откажите нам в любезности, возьмите на себя обязанности Александры по уходу за хозяйством и за мной. Я готов материально компенсировать затраты.

Но договорить ему не дали. Санька порывисто подскочила, чмокнула в щеку:

– Спасибо, мой дорогой, спасибо.

– Ну, зятек, удивил, – покачала головой Наталья Юрьевна, – а как за тобой-то ухаживать?

– Завтраки готовить, тещенька. Алю ждут бессонные ночи в ближайшем будущем. Зачем ей вставать ни свет ни заря? Сможете?

– С превеликим удовольствием, Илюша.

На том и порешили.

Илья Александрович ощущал себя всемогущим. Он видел счастливые глаза Саньки и понимал: он на правильном пути. Шаг вперед – два шага назад. Он заставит эту женщину полюбить себя!

Ему пришлось подстроиться под режим дочери. Это вызывало раздражение и злость. Злость на малышку, которой от роду не было еще и месяца. Александра полагала, что дочь должна была общаться с отцом, и каждый вечер приносила кулек «подержать на ручках». Илье затея не казалась правильной, но он терпел, сюсюкал: «Ты моя девочка, ты моя хорошая, как мы сегодня? Животик не болит? Спать маме даем?» И продолжал, обращаясь к Александре: «А папа не спит, прислушивается, вдруг мама вспомнит и навестит папу».

Александра молчала. Она помнила о своем обещании, но не могла себя заставить переступить порог супружеской спальни.

Ночью не спалось. Мысли роились в голове, места сновидениям там не было. «У меня хороший муж. Он любит меня, заботится обо мне, готов на руках носить. Почему же я его так… не принимаю. Страшно даже подумать – ненавижу. Он спас мою жизнь, Подарил Любаву, всячески пытается угодить и подстроиться, а я… холодная рыба. Каждый раз заставляю себя ложиться с ним в постель, каждый раз терплю его ласки, глядя в экран телевизора. Не жизнь – мученье. Быть может, все дело в памяти? Все страдания из-за того, что у меня как бы нет прошлого? Странно, что его нет нигде…»

Любава закопошилась в своей кроватке, и Санька взяла ее к себе. Под теплое сопение любимой дочери она наконец уснула.

Саньке снился карнавал в Венеции. Она, в костюме Коломбины, стоит на площади Сан Марко. Вокруг – пестрая шумная толпа масок. Музыка, смех, многоцветье. Люди веселятся от души. А она чего-то тревожно ждет. Это ожидание сковало ее тело неподвижным оцепенением. Она, подобно Бартоломео Коллеони, застыла на месте. Но никто не замечает ее, веселье продолжается. Саньке хочется танцевать и смеяться вместе со всеми. В бессильной ярости она пытается переставлять ноги, но все попытки тщетны. Санька начинает задыхаться. Внезапно оживает Кампанила Сан Марко. Марангона, самый большой колокол, приходит в движение. Замирает площадь. Чудо! Марангона уже сотни лет не звонит! Вибрация колокольного звона проносится по всей площади, достигая каждого. Санька наконец выходит из оцепенения. А люди вокруг плачут от счастья, ведь они стали свидетелями небывалого события: Марангона ожила. Прочь маски! Ничто не должно мешать соприкосновению с чудом. Только Санька осталась спрятанной под маскарадным костюмом. Она хотела избавиться от него, но не смогла: маска вросла в кожу, стала ее лицом.

Александра проснулась, разбуженная плачем Любавы.

*****

Ужин задерживался. Наталья Юрьевна уже дважды включала духовку на подогрев и уже начинала сердиться. «Где его носит?» Обычно Илья Александрович спешил с работы домой, и к семи вечера всегда садились за стол. Сегодня часы показывали восемь, а зятя все еще не было. Александра набирала его номер, но попадала на автоответчик. Наконец в трубке раздались гудки, а вскоре голос Ильи: «Солнышко, прости, уже паркуюсь. Буду через две минуты».

Наталья Юрьевна стала хлопотать на кухне, Александра присоединилась к ней. Любава сладко посапывала в своей кроватке.

Наконец в дверях появился Илья. Раскрасневшийся, морозный, праздничный какой-то.

– Опаздываешь, зятек, – заметила Наталья Юрьевна.

– Ну, простите-простите, задержался, дела были.

– Что ж, все за стол, пригласила теща.

Относилось это к Илье, потому что Александра давно была за столом. Илья присоединился к женщинам, выставив бутылку вина.

– У нас праздник? – осведомилась Наталья Юрьевна.

Илья пропустил вопрос, молча откупоривая бутылку. Неторопливо разлил по бокалам и торжественно произнес:

– Моя любимая, моя Александра. Ты сделала мою жизнь счастливой, ты наполнила ее смыслом. Спасибо тебе за дочь, ведь благодаря тебе я не только счастливый муж, но и счастливый отец. Позволь преподнести тебе этот скромный подарок.

Он протянул жене бархатную красную коробочку. Александра открыла, и женщины ахнули. Прекрасный комплект – серьги и браслет – находился внутри. Рубины искрились радужными переливами, соблазняя роскошью и красотой. Глаза Александры увлажнились:

– Спасибо, любимый.

– Да, зятек, умеешь ты удивить, ничего не скажешь, – Наталья Юрьевна была потрясена.

– А завтра, Аля, я приглашаю тебя в Мариинский. Мы идем слушать «Травиату». Если, конечно, Наталья Юрьевна не против.

– Идите, идите, я только «за».

На том и порешили. Ужин продолжался.

– Илья, а что это за опера?

– Это трагическая опера несчастной любви. Но дело не в содержании, дело в музыке. Она необыкновенная. Верди, конечно, гений.

Александра задумалась.

– Как ты думаешь, почему все великие произведения о несчастной любви?

– Алечка, Лев Толстой давно объяснил причину: все счастливые истории скучны, а несчастные уникальны. Каждый несчастен по-своему.

– А ты счастлив?

– Конечно, ведь ты рядом.

Наталья Юрьевна поняла, что она лишняя, и тихо вышла из кухни.

Александра решила высказать мужу все свои сомнения, подумала, что сейчас очень подходящий момент.

– Я так благодарна тебе, Илья. Это превосходный подарок…

– Не нужно слов, Аля, – перебил Илья. – Пойдем в спальню. Я так соскучился по тебе.

– Хорошо. Сейчас приду.

Санька зашла в ванную и закрыла глаза. Глубоко вздохнула и выдохнула. «Нужно просто это перетерпеть. Всего пятнадцать минут, – уговаривала она себя, – и все кончится. Нужно уметь быть благодарной».

«Он хороший человек. Мой муж очень хороший человек, я должна любить его», – произносила она, как заклинание. Из ванной Александра выходила с улыбкой на лице, блестя капельками воды в волосах и прекрасными рубинами в ушах.

– Аля, ты божественна, ты сама не знаешь, как ты прекрасна.

Илья притянул ее к себе, впился страстным поцелуем в ее рот, руки собственника уверенно освобождала тело от одежды. Он очень хотел доставить жене удовольствие, чувствительные пальцы хирурга медленно скользили по телу, язык погружался в каждый изгиб, подбираясь к заветному. Но долго он не смог сдерживаться: слишком давно Санька не была с ним, не подпускала к себе. Распаляясь все сильнее от близости желанной женщины, он уже не думал ни о чем, предчувствуя утоление страсти. Наслаждение было невиданным. Сердце бешено колотилось, по телу разливались волны облегчения.

– Я все время тебя хочу, Алечка. Знай это, девочка моя любимая.

Санька плакала. Чтобы рыдания не вырвались наружу, она выскользнула из-под мужа:

– Я первая в ванную.

– А я не пойду. Хочу сохранить твой запах.

Санька долго плескалась в ванной. А когда вышла, Илья уже спал. Она отправилась в комнату дочери.

*****

Санька наслаждалась волшебством Мариинского театра. Богатство интерьеров, блеск украшений, сияние улыбок – все заставляло сердце трепетать. А сладкое предвкушение чуда наполняло душу ощущением жизни. А потом зазвучала музыка, и Санька забыла обо всем. Все ее существо было там, на сцене, среди гостей великолепной Виолетты. Это к ней с нежной страстью обращается Альфред, это она принимает его любовь. «Быть свободной, быть беспечной», – слова наполняют сознание и приоткрывают завесу тьмы. «Быть свободной, быть беспечной»,– я жила так?» Но мысль, легкая и непродуманная, унеслась, уступив место музыке. Это ей, до самопожертвования любящей, бросает Альфред под ноги весь свой выигрыш, доводя историю до трагической. Это она, неизлечимо больная, прощается с жизнью и мечтами о возможном счастье.

Слезы сожаления о себе, о своей безрадостной жизни катились по щекам. «Как же я живу? День за днем наполняю никому не нужными хлопотами, боюсь ночей, не люблю мужа. Разве это жизнь? Ради чего мои жертвы? Всякие жертвы можно оправдать любовью. А моя жизнь – пустые, продажные какие-то жертвы». Санька не могла поделиться своими мыслями с мужем. И все же один вопрос она задала:

– Илья, а ты готов пожертвовать собой ради любви?

– Что ты имеешь в виду? Ты сейчас о Виолетте?

Санька, конечно, думала о себе, но согласилась с мужем.

– Я думаю, что у вас, женщин, представления о любви несколько иные, чем у нас, мужчин.

– Не понимаю.

– Вы все усложняете, ищете чувств в высоких материях. А все значительно проще, приземленнее. Вот я люблю тебя. Это приносит мне наслаждение. Ты моя женщина, и ни с кем другим я не испытываю таких ощущений, какие даришь мне ты. Получается, любовь – это вопрос нашей совместимости. Вот и все, – Илья с улыбкой посмотрел на Саньку. – Понимаешь меня?

Санька молчала, а Илья продолжал:

– Кому принесла счастье жертва Виолетты?

– Но подожди, она же думала, что делает во благо Альфреда, отказываясь от него.

– Ключевое слово «думала». А на самом деле, разрушила свою жизнь и его. Нужна была такая жертва?

– То есть она должна была послать отца к черту?

Она должна была поговорить с Альфредом и узнать, чего же он хочет, а уже потом предпринимать какие-то шаги.

– Но она спасала его, репутацию его семьи, как ты это не понимаешь? – рассердилась Санька. Илья расхохотался:

– Вот я и говорю: женские заморочки.

Стрижовы жили уединенно. За долгие годы холостяцкой жизни Илья Александрович привык к одиночеству и чувствовал себя комфортно. Появление Саньки гармонию жизни не испортило, а вот Наталья Юрьевна и Любава мешали спокойствию и расслабленному отдыху. Однако Илья терпел, осознавая, что мать и дочь – необходимый довесок к Саньке. Шли месяцы, дочь подрастала, но свое отношение к ней Илья не изменил. Отцовский чувства не проснулись, он продолжал их играть.. Как-то ночью Санька разбудила его:

– Илюша, встань, посмотри Любаву. Она вся горячая, температура зашкаливает. Посмотри, пожалуйста.

В Илье проснулся врач. Он вскочил с постели и быстро прошел в комнату дочери. Там он застал Наталью Юрьевну. «Значит, давно уже все тянется. А меня только сейчас разбудили». Он взглянул на ребенка: девочка тяжело дышала.

– Давно она так?

– Вечером началось.

– Почему не сказала сразу?

– Не хотела беспокоить. У нее зубки сейчас идут. Думала, обойдется.

Илья вернулся к себе, тщательно вымыл руки, взял фонендоскоп и начал работать.

– В легких чисто, скорее всего, инфекция. А стул как у нее?

– Поносит третий день.

– Аля, почему ты ничего не говоришь сразу? Почему я вытаскиваю из тебя информацию? Покажи подгузник.

Наталья Юрьевна протянула грязный памперс.

– Ну, дорогая моя, это не просто жидкий стул. Это вымывание натуральное. Почему молчали? Эх, женщины. Стафилококк у нее. И у тебя наверняка. Буду колоть обеих. И не спорь. Через свое молоко ты ей заразу передаешь. Очень частое явление у детей на материнском вскармливании.

Илья поставил уколы обеим и пошел спать:

– Тоже ложись, сейчас ей легче станет. Чего сидеть-то зря?

Женщины посмотрели вслед Илье и переглянулись: «Разве можно сейчас уснуть?»

– Мама, приляг на мою кровать. Мне спать совсем не хочется. А ты ложись, я разбужу тебя, если что.

Наталья Юрьевна не спорила. Она, конечно, не разделяла олимпийского спокойствия Ильи, но поощрять панического настроения Александры не собиралась.