– Зачем ты мне это рассказываешь? – Незатейливая болтовня Донецкого раздражала. Создавалось впечатление, что ему совсем не сложно идти, что он передвигается по непроходимым джунглям машинально, почти шутя. Что весь этот ужас – ветки, коряги, влажность, духота, насекомые – доставляет ему извращенный мазохистский кайф. И что он втихаря посмеивается надо мной, полуумирающей.

– Этот бизнесмен сказал мне, что за несколько часов нашего похода он словно мысленно сложил кубик Рубика. Перед его глазами пронеслась вся его жизнь – говорят, что это свойство умирающих, – и он вдруг понял, почти физически смог прикоснуться к мысли, что ему надо делать. В чем суть его проблемы.

Мне стало немного не по себе.

– Так о чем ты думала?

– Ни о чем особенном, – пересказывать многослойные сюжеты, которые, вытесняя друг друга, роились в моей голове, было лень. Хотя их тоже можно в какой-то степени считать сложившимся кубиком Рубика.

– У тебя было такое лицо…

– Одухотворенное? – я попробовала улыбнуться. Уголки губ почему-то треснули. Черт, как люди могут здесь жить?!

– Такое, как будто ты собираешься заплакать. Ты так кривила губы и морщила нос. И совсем не обращала на меня внимания. Я грешным делом решил, что в тебя, как в фильме ужасов, вселился какой-нибудь лесной дух. И рядом со мной уже идет зомби, который вот-вот выпьет мою кровь.

– Пока что это ты пьешь мою кровь, – простонала я. – Завел меня сюда, ни присесть не даешь, ни попить…

– Это часть программы, – серьезно ответил Данила, отодвигая передо мной ветку.

Походный вариант долбаного джентльменства.

– Конечно, я мог бы все по-другому организовать. Нанять еще двух проводников, которые тащили бы вещи. Отдыхать каждые полтора часа, сытно есть, вволю пить. Да и вообще не идти к водопаду, а ограничиться смотровой площадкой на холме, куда доходят многие туристы. Там тоже красиво так, что дух захватывает.

– Лучше замолчи. Такие перспективы…

– Но мой метод называется «чудотерапия», – не слушая меня, продолжал он, – ты должна утомиться до предела, ты должна почти умирать, когда вдруг увидишь… Глаша, да мы уже пришли! – Он казался удивленным. – Надо же, а с тем мужиком я шел на целых три часа дольше! То ли я машинально изменил маршрут, то ли… ты просто молодец!

Я немного приободрилась и все пыталась заглянуть через Донецкого – из-за хитросплетения лиан проглядывало нечто, похожее на колодец, наполненный солнечным светом. Едва различимый мерный гул воды словно пытался прорваться сквозь яркое лесное многоголосие, а может быть, то был обманный ход, галлюцинация измученного организма, мечтающего о воде и отдыхе.

– Думаю, ты готова, – благоговейно прошептал Данила.

Он выглядел как безумец-сектант, который собирается торжественно приобщить меня к своей религии.

Несмотря на то что ноги мои подкашивались от усталости, а мировосприятие сводилось к коротким констатациям: голодна, болит голова, устала, – несмотря на все это, его волнение миниатюрной молнией ударило меня в самое темечко и разнеслось по моей крови покалывающим теплом.

– Смотри, – прошептал Донецкий, пропуская меня вперед.

Солнечный свет атаковал наши привыкшие к лесному полумраку глаза, точно многомиллионная армия, штурмом берущая крошечную крепость. Создавалось впечатление, что свет не приходит извне, а именно здесь и производится: его источают деревья, и высокая трава, и облысевшие скалы, и темная вода, по которой нервными балеринками мечутся белые пенные брызги. Небольшое озерцо темнотой своей сулило бездну, авансом раздавало прохладу и свежесть, с лукавым русалочьим подмигиванием приглашало нырнуть с головой. Водопад обрушивался на темную воду с десятиметровой высоты. Вечным самоубийцей вода храбро бросалась вниз, поток вдребезги разбивался об острые скалы, и уже эти белые осколки с мерным журчанием скатывались в озеро.

На слабеющих ногах я подошла ближе, освободила плечи от давящих лямок рюкзака и как подкошенная рухнула на выбеленный солнцем горячий камень. Непослушной ладонью щедро зачерпнула воду, прикоснулась губами… Это было лучше, чем первый поцелуй!

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем мы, оглушенные этой красотой, решились заговорить. Уж точно не меньше часа. И все эти шестьдесят молчаливых минут мы сидели бок о бок на теплом камне и смотрели, как вода падает вниз.

– Теперь ты понимаешь, – сказал Донецкий.

– Теперь понимаю, – не поворачивая головы, ответила я, – хотя странно… Я была и на море, и в горах, но никогда…

– Знаю, – усмехнулся Данила, – это особенное место. Может быть, здесь когда-то был древний храм инков? А может, все дело в пути, который мы преодолели. Я слышал, у альпинистов есть такой же эффект. Они из последних сил ползут в гору, продалбливая лед… Потому что знают – там, наверху, их ждет невероятная эйфория.

– Донецкий… А ты удивился, когда я тебе позвонила?

– Ты знаешь, нет. Как ни странно. По всему выходило, что мы не должны больше видеться. Но я все равно почему-то ждал твоего звонка.

– Вот что на самом деле странно, Донецкий. Мне так спокойно тут, как будто у меня и вовсе нет никаких проблем.

– А у тебя их и нет, – тихо рассмеялся он. – Это место отпускает грехи и ликвидирует проблемы. Правда. Потому что все проблемы – в голове.

– Нояже…

– Я ведь говорил, что все про тебя знаю, – перебил он. – Твоя единственная проблема, Глашенька, в том, что ты искала то, что и так все время было с тобой.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась я.

– Свободу, что же еще! Твоя арбатская привольная жизнь – это сплошная бутафория. И твои метания в поисках денег, и твои съемки в порнофильме, и твои жалкие попытки самореализации. Всего лишь декорации, и к тому же довольно топорные. А на самом-то деле… Здесь она, – Донецкий прикоснулся ладонью к левой половинке своей груди. И так на меня посмотрел…

Все получилось так просто и естественно – по-другому не могло и быть. Я повернула голову и увидела его приближающееся лицо, контуры которого теряли четкость в обрамлении моих пришторенных ресниц. Его дыхание, как и тогда, десять лет назад, пахло мятой, а губы почему-то были сладкими на вкус. Он протянул руку и осторожно вынул заколку из моих волос – непослушные, слипшиеся от пота пряди рассыпались по плечам. Почему-то этот жест был интимнее обнажения – во всяком случае, так мне показалось в тот момент. И мы стали единым целым. Я не помню, кто кого раздевал, кто кого целовал и кто до кого дотрагивался.

Время продолжало жить в мерно тикающем пространстве моих наручных часов, а на самом деле остановилось, замерло, обняв нас плотным вакуумом.

А потом мы лежали на теплой траве и смотрели на небо, выцветшее, словно застиранная занавеска. Я пыталась о чем-то думать, но мысли путались, наскакивали друг на друга, словно затеяли чехарду.

Но некоторые из них я все же зафиксировала.

1. Свобода – это не действие, а состояние, которое всегда внутри меня. Мне необязательно что-то делать, чтобы быть свободной. Достаточно быть собой.

2. Жизнь уличной художницы мне надоела. Все когда-нибудь кончается, в том числе и мой личный Арбат.

3. Я больше никогда не буду требовать от подруг, чтобы они мне подыгрывали. У них тоже есть право на свободу. Пусть выходят замуж за толстеющих бизнесменов и снимаются в порнофильмах – лишь бы им было хорошо.

4. Я решила, что по возвращении в Москву первым делом позвоню своим… Нет, лучше даже заявлюсь к ним без звонка, с цветами, сувенирами и тортиком из кулинарии «Прага», бабушкиным любимым.

5. А Данила Донецкий никуда от меня теперь не денется.

6. И самое главное: на крошечной экваториальной полянке у лесного водопада я… бросила курить.