– В один прекрасный день я взорвалась, – спокойно улыбнулась я. – Документы в университет были уже поданы. Внутрисемейную войну за мое будущее выиграла мама – я должна была поступать на экономический. К экзаменам готовилась, я не могла не поступить. И… сбежала.

– Как это?

– А вот так. Утром встала, надела накрахмаленную блузку, юбку, каблуки. Пришла на первый экзамен и… поняла, что не хочу здесь учиться – не мое это. Забрала документы, перевела их в Суриковку и только потом рассказала обо всем родителям. Сначала они были в шоке. Скандал разразился позже, когда я не поступила… Но я знала, что так будет, поэтому просто перестала обращать на них внимание. Потом прошел год, и я не поступила еще раз. А потом, – я развела руками, – вот. Сняла комнату здесь поблизости. Рисую. Иногда подрабатываю шитьем. Понимаю, что тебе сложно поверить, но я своей жизнью довольна.

Принесли глинтвейн и хлеб. И то и другое – волшебное. Глинтвейн был умеренно сладким, благоухал медом и пряностями, на поверхности плавали нарезанные квадратиками апельсиновые корочки. Мне показалось, что хмель радостно бросился в голову после первого же глотка. А хлеб… Про такой хлеб хочется говорить ласково – хлебушек. Наверное, где-то в ресторанных кулуарах была пекарня. Щекочущий ноздри волнующим густым ароматом, пористый, пышный, с хрусткой корочкой и нежной невесомой мякостью, с вкраплениями кедровых орешков…

– Не набивай желудок хлебом, – рассмеялся Данила, которому принесли банальный martini dry. – Потому что все остальное здесь еще лучше.

– Тогда пусть хлеб мне завернут с собой… Ну а у тебя как все сложилось, Донецкий? Помнится, ты мечтал быть пиратом и путешественником. Но, судя по всему, стал примерным офисным клерком.

– Злющая ты какая! – рассмеялся он. – И вовсе я не офисный клерк. У меня своя туристическая фирма. Занимаюсь организацией необычных путешествий. В самые нетуристические пятнышки земли. Северный и Южный полюса, джунгли Боливии и Перу, пещеры Кордильеров, глухие леса Сибири… Правда, желающих пока не так много, надо сказать. Да и вся моя фирма состоит из трех человек – секретарша, мальчик на побегушках, гордо именующий себя «старший менеджер», да я сам… Так что если захочешь увидеть чудо, это ко мне.

Его глаза разгорелись, и на минутку из прилизанного джентльмена в кожаном пиджаке выглянул другой Данила Донецкий, мечтательный мальчишка с содранными коленками. Он принялся рассказывать о том, как, бросив Авиационный институт на третьем курсе, он отправился в экспедицию в джунгли Латинской Америки, где, по слухам, все еще осталось много неоткрытых учеными городов. Как известно, доколумбова Америка изобиловала золотом и в древних городах можно было рассчитывать на неплохой улов. В сущности, он хотел стать банальным мародером – что-то среднее между мечтой о судьбе пирата и карьерой современного дельца. Донецкий нанял проводника и отправился в путь, расчищая себе дорогу острым топориком.

– Ты не представляешь, что такое джунгли! Иногда мы передвигались со скоростью сто пятьдесят метров в день! В день! Ты только попробуй вообразить! Идешь, пробивая себе дорогу топором, а через два дня прорубленная тропинка опять зарастает. А вокруг – деревья тридцати метров высотой! Лианы! Высоченная, как камыш, трава! Куча неведомых животных! И все это орет, поет, угрожает, устраивает перекличку!

В тот момент он был похож на безумца. Пятнистый румянец выступил на его щеках, глаза блестели и казались черными из-за расширенных зрачков – создавалось впечатление, что Донецкий по примеру красавиц из прошлого закапал в глаза какой-нибудь белладонны. Речь его стала отрывистой, вдохновенной, и после каждой фразы можно было мысленно поставить четыре восклицательных знака. Он не обратил внимания на официанта, который принес нам острый тыквенный суп с морепродуктами, он даже на меня, свою единственную слушательницу, не смотрел. Казалось, Донецкий видит перед собой все, о чем рассказывает, – и душный лесной туман, и зудящие стаи москитов, каждый из которых достигает размера городского воробья, и волшебный шумящий лес, и ароматный созревший инжир, к которому, точно к приветливому маячку, стекаются все обитатели джунглей.

Надо признаться, рассказ его меня очаровал. И даже не столько рассказ, сколько ситуация – скромный городской мальчик, втайне мечтающий стать пиратом, вместо карьеры и заключенных в строгие рамки будней предпочитает вступить в поединок с густым, как негритянские волосы, лесом.

– Мы рисковали. Мы были вдвоем – я и мой проводник. Конечно, у нас было оружие, но… В джунглях это мало что значит.

– А дикие животные?

– Это еще полбеды. Индейцы. Представь себе, где-то на земном шаре остались уголки, где живут дикие лесные племена, не знающие, что такое телевизор. И единственным аргументом для них является смоченная в кураре стрела.

По моему телу пробежал волнительный холодок.

– И чем все дело закончилось? Вы нашли заброшенный город?

– Увы. Тропический климат не слишком комфортен. Мой проводник подхватил пневмонию и едва не погиб. Мы были вынуждены вернуться. Но на обратном пути… Я увидел чудо.

– Индейскую девушку с черными косами, разгуливающую по лесу топлес?

– Да ну тебя, Федорова! Мы немного изменили курс, чтобы побыстрее вернуться в город. И наткнулись на лесное озеро с водопадом. Глашка, ты даже не представляешь, что это такое!.. – Не глядя, он схватил со стола стакан с водой и залпом его осушил. – Мы пришли туда на рассвете. Еще было совсем не жарко, прохладно даже. Сквозь ветви едва пробивался солнечный свет. Сначала мы услышали мерный шум воды, а потом… Это было настоящее чудо! Водопад, не очень большой, метров пятнадцать. Он спускался вниз каскадами, и вокруг него была золотая дымка крошечных капель. У моего проводника была температура сорок. Он открыл глаза и расплакался – ему показалось, что он уже умер, попал в рай и видит ангелов. Там, на берегу лесного озера, я вдруг понял, что это судьба. И больше мародерствовать не пытался.

– Романтично, – выдохнула я.

– Позже я вернулся туда уже без проводника, в одиночку. А потом… Решил, что хочу делиться этим чудом. Вернулся в Москву, зарегестрировал фирму, снял небольшой офис, дал кое-куда рекламу. Сначала у меня был только один маршрут. Я называл это путешествие «чудотерапией». Пару раз свозил небольшие группы. А потом подумал – ведь в мире должно быть много таких мест.

– Значит, твоя мечта все-таки сбылась. – Мне немного взгрустнулось. Передо мной сидел некогда влюбленный в меня Данила Донецкий, и было нам по двадцать пять лет. В его темных глазах отражались лесные водопады, лианы и обледеневшие вершины гор. Моя арбатская свобода вдруг, пусть всего на одно мгновенье, но все-таки показалась мне… ложной. А жизнь – какой-то пустой. Когда-то я была заложницей швейной иглы и учебника геометрии, а сейчас являюсь пленницей ветхого стула и пачкающего пальцы грифеля. В мою кожу въелась эта грязь – и даже на маникюре она не отскабливается. Получается, изменились только тюремщики, а, по сути, так ничего и не изменилось.

Встряхнув головой, я отогнала мрачные мысли и принялась за жаркое в горшочках. Было оно таким вкусным, что у меня даже немного поднялось настроение. Нежная баранина таяла на языке-и как они умудрились сделать мясо столь воздушно-невесомым?

– А твоя, значит, нет, – прищурившись, вдруг выдал он.

Я уронила в горшочек ложку.

– Что ты имеешь в виду? – Как же это неприятно, когда твои мысли читает совершенно посторонний человек. Значит ли это, что ты примитивна, как табурет из ИКЕА? Или просто собеседник – отличный психолог?

– Признаться, в первый момент я тебе поверил. Когда ты начала расписывать преимущества жизни уличного художника. И даже восхитился-ну надо же, какой смелый поступок, тем более для девушки из интеллигентной семьи. Но сейчас… Я вижу, что счастливой ты не стала.

– Донецкий, не перегибай палку, – устало попросила я, – ну встретились через столько лет, ну пообедали вместе, ну поделились новостями. Не надо читать мне мораль, договорились?

– У меня и в мыслях не было… Ладно, давай сменим тему. Ты по-прежнему очень красивая. И мне нравятся твои резиновые сапоги.

Почему-то комплимент не обрадовал – может быть, я подспудно искала в нем нотки фальши. Ну не могут отлично одетому мужику и в самом деле мои сапоги нравиться, это же смешно!

– Глаша, а ты… замужем?

Я покачала головой:

– Предпочитаю свободу. Конечно, в дикой России двадцатипятилетних еще называют старыми девами. Но по европейским меркам я еще свежа как майская роза. А ты?

– Разведен, – улыбнулся Донецкий. – Студенческий брак. Нам было по восемнадцать. Она была манекенщицей. Когда я узнал, что она спит с менеджером своего агентства, то в тот же день подал на развод.

– Манекенщица! – присвистнула я. – Гламурненько.

– А мне всегда нравились высокие девушки. Как ты.

В который раз за вечер я почувствовала себя неловко. Давно меня никто так взглядом не сверлил.

Счет Донецкий не просил, просто вполголоса скомандовал официанту: «Запишите на меня».

На улице все еще шел дождь. Данила вызвался проводить меня до дому. Мы молча шли по Арбату, и он поддерживал меня под руку. Почему-то хотелось плакать и побыстрее оказаться одной. Отключить телефон и сидеть в темной квартире – чтобы, приметив в окнах гостеприимный свет, кто-нибудь не напросился бы на чай. Еще я вдруг осознала, что уже четыре месяца не звонила домой, бабушке. Родители восприняли мой самовольный уход из дома стоически, с легким безразличием фаталистов. Через какое-то время после моего обоснования на Арбате мама оставила работу. Это показалось мне удивительным – она всегда была феминисткой московского разлива: не отрицающая институт брака, она рьяно боролась за финансовую независимость и даже с переменным успехом вступала в конкурентную борьбу за пальму семейного финансового первенства. А тут – уехала с отцом в Лондон на три года. Жить в уютном пригороде, покупать одежду на Bond street, ходить на приемы и ностальгически варить борщи. Бабушка осталась в нашей просторной квартире на Сретенке одна. Во время нечастых телефонных разговоров со мной она держалась в меру приветливо, но в гости не звала. Я знала, что она переживает.

– Глаш… Я, конечно, ничего не знаю об Аглае Федоровой нового образца. Мы и в школе-то с тобой общались не особенно тесно. Но все-таки… Может, сходим куда-нибудь как-нибудь?

Мы остановились перед моим подъездом. Волосы Донецкого намокли и взъерошились, он больше не смотрелся холеным денди.

– Куда-нибудь как-нибудь? – с вымученной улыбкой переспросила я. – Обычно такая фраза переводится как «на фиг ты мне не нужна, но я человек вежливый, и у меня не хватает смелости рубить канаты».

– Да брось. Я как раз не из тех, кто поддерживает отношения из вежливости. Так как насчет пятницы? Может, в кино сходим?

– Мне надо уточнить у секретаря… – глядя на его изменившееся лицо, я невольно расхохоталась, – Ну ладно. Я девушка неприхотливая. Пятница так пятница. Кино так кино.

– А хочешь… – Его взгляд прояснился, а губы искривила странная крадущаяся улыбка. – Хочешь, я и тебе покажу тот водопад? А что, это на самом деле очень просто… – Он заговорил быстро-быстро, будто боялся, что я его перебью: – Визу я за три дня сделаю, все расходы беру на себя. Нужно будет только купить тебе туристские ботинки, ветровку, рюкзак литров на двенадцать. Представляешь – джунгли, ты наедине с опасностью, воздух такой влажный, что кажется, ты его не вдыхаешь, а пьешь…

Я слабо улыбнулась. Он так живописно рассказывал о своих чудачествах, что я тоже словно наяву все это увидела. А что мне терять в самом деле? Куплю ботинки и палатку, хоть раз в жизни совершу поступок с большой буквы «П». Но неприятно насмешливый внутренний голос возразил (почему-то с интонациями Len'ы (crazy)): «Ну что, идиотка, выпила глинтвейн и размякла? А ведь он, возможно, просто пудрит тебе мозги. Вспомни, как пару месяцев назад некий обладатель демонической внешности, демонического имени Марат Мефодьевич и демонической профессии – каскадер распинался, что он мечтает назвать звезду в твою честь? Ты прослезилась, размякла и две недели доказывала подругам, что он „не такой" – банальные мужики дарят золотые побрякушки, а этот замахнулся на звезду… А Марат Мефодьевич несколько раз воспользовался твоим гостеприимством, а потом ты ему надоела, и он был таков. В итоге у тебя ни Марата Мефодьевича, ни звезды. Ни даже банальных золотых побрякушек. Когда ты поняла, что он не позвонит, ты плакала. Не потому что была влюблена, нет. Просто тебе дали надежду, вручили празднично упакованную красивую сказку. Конфету-обманку. А это в сто раз обиднее, чем если бы он ничего такого не обещал, а бросил бы тебя просто так…»

– Знаешь, Донецкий, это будет чересчур. Давай все-таки начнем с кино.

– Ладно, – немного разочарованно выдохнул он, – наверное, это и правда слишком… Значит, до пятницы?