После этого ее, как овцу, сунули под едва теплый душ и велели вымыться антисептическим мылом, от которого горела кожа. Потом, по-прежнему голая, она стояла в длинной очереди к парикмахеру, который оставил от ее роскошных волос короткий ежик. Процедура заняла секунд пятнадцать, и после нее Грейс больше не чувствовала себя женщиной. Своей одежды она больше не видела. Вещи исчезли вместе со всеми признаками той личности, которой Грейс была вне стен тюрьмы. С нее сорвали даже обручальное кольцо. Вместо прежней одежды осужденной выдали три пары нижнего белья, лифчик не по размеру и колючую оранжевую тюремную униформу на два размера больше, чем надо.

– Сюда.

Приземистая надзирательница открыла дверь камеры и втолкнула Грейс внутрь.

В грязноватой клетушке размером девять на двенадцать футов стояли три шконки. На двух уже лежали какие-то латиноамериканки. При виде Грейс они обменялись фразами на испанском, но тут же перестали обращать на нее внимание.

Грейс пришлось набраться духа и обратиться к надзирательнице:

– Произошла ошибка. Я бы хотела видеть начальника тюрьмы… если можно. По-моему, меня привели не в ту камеру.

– Да неужели?

– Да. Это строго охраняемая тюрьма. Меня обвинили в мошенничестве. Не в убийстве. Мне здесь не место.

Латиноамериканки дружно вытаращились на нее. Но если надзирательница и была шокирована, то ничем этого не показала.

– Сможешь увидеть начальника утром. А теперь спи.

Дверь камеры захлопнулась.

Грейс легла на свое место. Уснуть она не могла. Мысли лихорадочно метались.

«Утром я увижусь с начальником тюрьмы. Меня переведут в другую камеру, поприличнее. Тогда я смогу позвонить Джону и подать апелляцию».

Ей следовало бы сразу же позвонить Джону. Непонятно, какой глупый, ребяческий порыв заставил ее обратиться к Онор. Тяжело было признать, что было ошибкой довериться собственным родственникам, но такова жестокая реальность. И Грейс придется с этим смириться.

«Ленни считал Джона кем-то вроде брата. Теперь моя семья – Джон. Он все, что у меня осталось».

Очевидно, они жестоко ошиблись, наняв Хэммонда. Но разве можно винить за это Джона? Нужно жить дальше.


Фрэнк Хэммонд сидел один в машине, на пустынной парковке, и наблюдал, как знакомая фигура клиента пробирается к нему сквозь темноту.

«До чего же он жалкий! Слабак! Как олень, попавший в свет фар. Никто не заподозрит, что подобный человек способен на что-то противозаконное. Думаю, поэтому ему все сошло с рук…»

Мужчина сел в машину и сунул в руки Фрэнка листок бумаги.

– Что это?

– Квитанция. Перевод денег сделан час назад.

– На мой офшорный счет?

– Разумеется. Как мы договорились.

– Спасибо.

Двадцать пять миллионов. Куча денег! Но достаточно ли этого?

После того как адвокат публично провалил защиту Грейс Брукштайн, репутация его уничтожена. Вполне возможно, ни один клиент больше не захочет иметь с ним дела. Однако поздно сожалеть.

– Как я понимаю, вы довольны работой?

– Еще бы! – улыбнулся клиент. – Она полностью вам доверяла.

– Значит, наше соглашение выполнено.

Фрэнк завел мотор. Но клиент положил ладонь ему на руку.

– Итак, оснований для апелляции нет?

– Абсолютно никаких. Если, конечно, ФБР не найдет пропавшие деньги. Но этого не будет, верно, Джон?

– Нет… Н-ни за что.

Джон Мерривейл позволил себе слегка улыбнуться, прежде чем выйти из машины и бесшумно раствориться во мраке.


Начальник тюрьмы Джеймс Макинтош был заинтригован. Как все жители страны, он знал, кто такая Грейс Брукштайн. Женщина, которая помогла мужу похитить миллиарды долларов, а потом предстала в зале суда разодетая в пух и прах, чем еще больше обозлила американцев.

Макинтош был уставшим от жизни человеком лет пятидесяти, с редкими седыми волосами и тонкими усиками. Он был неглуп и довольно сострадателен, хотя поступки Грейс Брукштайн мало располагали к сочувствию. Большинство женщин, попадающих в Бедфорд-Хиллз, словно сошли со страниц романов Диккенса. Изнасилованные отцами, избитые мужьями, вынужденные пойти на панель и ставшие наркоманками еще до двадцати лет, многие из осужденных просто не имели шанса вести нормальную цивилизованную жизнь.

Грейс Брукштайн была иной. У нее было все, но она хотела заграбастать еще больше, а начальник тюрьмы не имел времени на подобных особ.

Джеймс Макинтош пошел на службу в тюрьму, потому что искренне верил, что может сделать много добра. Что сумеет что-то изменить в системе наказаний. Какой вздор!

После восьми лет, проведенных в Бедфорд-Хиллз, его цели стали более скромными: уйти на покой в здравом рассудке и с полной пенсией.

Джеймс вовсе не желал иметь такую заключенную, как Грейс Брукштайн. И даже спорил со своим начальством по этому поводу.

– Послушай, Билл. Она же важная шишка! Ходячий призыв к мятежу. У половины моих заключенных родственники пострадали от краха «Кворума». А другая половина ненавидит ее за то, что она белая, богата и надела на суд чертово норковое манто!

Но его возражения не были приняты. Грейс послали в Бедфорд-Хиллз именно потому, что она вызывала всеобщую ненависть. В других местах заключения ее просто не смогли бы защитить.

И теперь, не успев попасть в тюрьму, она уже пытается заварить кашу, требуя встречи с ним, словно находится в каком-то чертовом отеле, где он служит управляющим.

«В чем проблема, миссис Брукштайн? Простыни недостаточно мягкие? Шампанское за счет заведения недостаточно холодное?»

Он жестом предложил Грейс сесть.

– Вы хотели видеть меня?

– Да, – выдохнула Грейс, заставляя себя расслабиться. Приятно вновь очутиться в кабинете и беседовать с образованным, нормальным человеком, на столе которого стоят фотографии родных. Это казалось крошечной, но такой необходимой дозой реальности! – Спасибо, что согласились принять меня, начальник Макинтош. Мне кажется, произошла ошибка. Здесь обеспечивается максимальная безопасность…

– Вот как? Я не заметил.

Грейс с трудом сглотнула. Внезапно ей стало не по себе. Он смеется вместе с ней или над ней?

Но это ее единственный шанс все объяснить. Она должна собраться!

– Мое преступление… преступление, за которое меня осудили… не связано с насилием, – сказала она. – И я невиновна. Я не делала того, в чем меня обвинили. Но я пришла к вам не поэтому.

Макинтош вздохнул. Получай он хотя бы доллар за каждого заключенного, который сидел в этом кабинете, клянясь в своей невиновности, давно бы уже выстроил домик на Малибу-Бич и удалился бы на покой.

Грейс продолжала:

– Но… даже если бы я это сделала, не думаю… То есть хочу сказать, что мне здесь не место.

– Совершенно с вами согласен.

Грейс с облегчением вздохнула.

«Слава Богу! Разумный человек! Сумеет во всем разобраться. Убрать меня из этого скотного двора».

– К несчастью, мое начальство придерживается иного мнения. Видите ли, они считают, что обязанность штата – позаботиться о том, чтобы вас не линчевали. Они опасаются, что ваши сокамерницы могут… ну, скажем, избить вас до смерти ломом или что там еще подвернется под руку. Или удушить простыней. Облить во сне кислотой. Что-то в этом роде.

Грейс побелела. Начальник неумолимо продолжал:

– По какой-то причине мои боссы полагают, что здесь вы находитесь в большей безопасности, чем где бы то ни было. Лично я считаю, что это не так. Но скажите, Грейс, что, по-вашему, мы можем сделать?

Грейс потеряла дар речи.

– Вероятно, если вы действительно пострадаете, они пересмотрят свое решение. Как думаете, такое возможно?

Он смотрел Грейс прямо в глаза. И тут ее осенило.

«Они попытаются убить меня. А ему на это плевать. Он ненавидит меня так же сильно, как все остальные».

– Я перевожу вас в другое крыло. Дадите знать, понравилась ли вам новая камера. А теперь прошу извинить…

Надзиратель увел Грейс.


Новыми сокамерницами Грейс были двухсотфунтовая черная торговка кокаином Кора Баддс и Карен Уиллис, стройная хорошенькая брюнетка лет тридцати.

Надзиратель рассказал Грейс, что Карен застрелила парня своей сестры.

– У обеих пожизненное. Как у тебя. Так что у вас будет уйма времени получше узнать друг друга.

Он ухмыльнулся. Грейс испугалась, что в его словах есть сексуальный подтекст, но не посмела уточнить.

«Я не должна сражаться с тенями. Говорят, что все женщины-заключенные – лесбиянки? Это просто миф!»

Настороженно оглядывая сокамерниц, она забралась на шконку.

«Начальник решил наказать меня. Эти женщины способны на что угодно. Они могут расправиться со мной. Нужно быть осторожнее».

Кора с трудом подняла со шконки свое чудовищно разбухшее тело и уселась рядом с Грейс.

– Как тебя зовут, милочка?

Он нее несло зубной гнилью и потом. Грейс инстинктивно сжалась.

– Грейс. Меня зовут Грейс.

По какой-то причине Коре это показалось забавным.

– Благодать Господня![12] – прокудахтала она. – За что сидишь, Благодать Господня?

– Э… мошенничество, – прошептала Грейс, у которой язык не поворачивался выговорить это слово. – Но это ошибка. Я невиновна.

Кора рассмеялась еще громче.

– Мошенничество. Слышала, Карен? У нас здесь невинная мошенница! Наши ставки растут!

Но тут улыбка на губах Коры внезапно застыла.

– Эй, погоди! Как, ты сказала, тебя зовут?

– Грейс.

– Грейс, а дальше?

Грейс на секунду поколебалась. Хороший вопрос. Действительно, кто она такая? Вся ситуация настолько нереальна, что она словно забыла, кем была раньше.

«Кто я? Не знаю…»

Наконец она все же решилась:

– Брукштайн. Меня зовут Грейс Брукштайн. Я…

Договорить она не успела. Кулак Коры с такой силой врезался ей в лицо, что она услышала, как ломается ее собственный нос.

– Сука! – завопила Кора и снова вмазала Грейс. Кровь была повсюду. Карен как ни в чем не бывало продолжала читать книгу.

– Та сука, которая украла деньги?

– Н-нет, – пробормотала Грейс. – Я не…

– Мой брат из-за тебя потерял работу. Все эти старики бродят по улицам, пока вы с муженьком жрете икру? Ни стыда ни совести. Ничего, ты еще пожалеешь, что на свет родилась! Уж я об этом позабочусь!

Грейс зажала нос рукой.

– Пожалуйста! Я ничего не украла, – прохныкала она.

Кора схватила ее за грудки, подняла со шконки и припечатала к стене так же легко, как тряпичную куклу.

– Не смей вякать! Заткнись, богатая белая сучка!

Каждое слово Кора подчеркивала, снова и снова колотя ее головой об стену. Теплая кровь склеила короткие волосы Грейс. Она теряла сознание.

– Брось, Кора, – скучающе протянула Карен. – Дэнни услышит.

– А мне на…ть!

И точно, через несколько секунд дверь камеры открылась. Ханна Дензел, прозванная заключенными «Дэнни» (и не только), была старшей надзирательницей крыла А.

Пухлая белая коротышка с мохнатыми бровями и едва заметными усиками, она наслаждалась данной ей властью и старалась сделать существование заключенных возможно более унизительным и жалким.

Дэнни молча обозревала открывшуюся перед ней сцену. Грейс Брукштайн лежала на полу в луже крови. Кора Баддс стояла над ней, как Кинг-Конг над Фэй Рэй, только вот нежности в ее лице не наблюдалось.

Грейс еще была в сознании, но бормотала что-то несвязное.

– Немедленно уберите это дерьмо, – велела Дэнни.

– Скажите ей, – пожала плечами Кора. – Это не моя кровь.

– Прекрасно, пусть убирает она. Да присмотри, чтобы все было в порядке. Я вернусь через час.


Той ночью Грейс лежала без сна, оцепенев от страха. В ожидании, пока Кора заснет.

Ей пришлось вытирать с пола собственную кровь, ползая на четвереньках. Кора следила за ней, а Карен читала книгу.

Через час Дэнни вернулась, одобрительно кивнула и предоставила Грейс ее судьбе. Та съежилась на шконке, боясь, что Кора вновь набросится на нее. Но все было тихо. Какой-то частью подсознания Грейс почти жалела об этом. Нет ничего хуже, чем леденящая, выворачивающая внутренности тревога, страх неизвестности.

Наконец, за двадцать минут до того, как погас свет, Грейс повели к тюремному доктору. После поверхностного осмотра ей наложили шесть швов на рану на голове, залепили нос бактерицидным пластырем и отослали в камеру. К Коре.

Грейс потуже завернулась в одеяло. Прошло много времени с тех пор, как она молилась в последний раз, но сейчас зажмурилась и открыла сердце небесам: «Помоги мне, Боже! Пожалуйста, помоги мне! Я окружена врагами! И не только Кора, но ВСЕ ненавидят меня: остальные заключенные, надзиратели, начальник тюрьмы, люди, что собрались у здания суда. Даже родные меня покинули. Я не прошу за себя, Господи. Не важно, что будет со мной. Но если я умру, кто защитит имя Ленни? Кто откроет правду?»

Грейс пыталась понять, что же произошло. Но каждый раз, когда находила кусочек головоломки, остальные части распадались.