Голос Фрэнка Хэммонда: «Кто-то подставил Ленни».

«Но кто и почему? Почему Ленни сделал меня партнером в «Кворуме», лишив Джона его доли? И где сейчас миллиарды «Кворума»?»

Боль от кулаков Коры была ничто по сравнению с той, которая терзала душу Грейс. Пребывание здесь, в этом жутком месте, казалось дурным сном. Но это был не сон. Реальность.

«Может, это моя прежняя жизнь была сном? Я, Ленни, наше счастье, наши друзья, наша жизнь. Все это было миражем? Выстроенным на лжи?»

Какая злая ирония! Грейс назвали мошенницей и лгуньей. Но лгала не Грейс. Лгали другие: сестры, друзья, все, кто ел и пил за столом Ленни, кто хлопал его по спине в счастливые времена, протягивал руки, пытаясь опередить других поклонявшихся Королю. Их любовь и преданность… все было ложью! Где эти люди сейчас?

Отвернулись. Все до единого. Унесены ветром. Буквально растворились в воздухе, как пропавшие миллиарды «Кворума».

Все. Кроме Джона Мерривейла.

Милый Джон!


Грейс проснулась с криком, но Карен Уиллис мгновенно запечатала ей рот ладошкой.

– Шшшш… разбудишь Кору!

Грейс сотрясалась в ознобе. Простыни промокли от пота. Ей снился очередной кошмар, начавшийся прекрасным сном. Она шла по проходу нантакетской церкви, под руку с Майклом Греем. У алтаря ждал Ленни, только почему-то стоя к ней спиной. Рядом стоял улыбающийся, взволнованный Джон.

Вся церковь была в белых розах. Хор пел «Панис ангеликус». Но по мере приближения к алтарю все отчетливее ощущался странный запах. Что-то химическое… вроде формальдегида.

Ленни повернулся. Его лицо неожиданно начало распадаться. Таять, словно кукольная голова в печи. А вот торс, наоборот, стал распухать, пока не лопнула рубашка. Показалась мертвое белое тело в гусиных мурашках. Оторвались конечности, и на землю упал чудовищно уродливый труп. Грейс хотела закричать, но рот был полон воды. Гигантские морские волны затопили церковь, унося гостей, уничтожая все на своем пути, заливаясь в легкие Грейс. Не давая вздохнуть. Она тонет! Еще немного…

– Ты разбудишь Кору! – повторила Карен.

Грейс не сразу поняла, что очнулась.

– Если ее потревожить во сне, она осатанеет. И тебе совсем это не понравится.

После того, что уже случилось, заявление Карен прозвучало так комично, что Грейс засмеялась. Но смех тут же перешел в рыдания. Скоро Грейс уже выплакивала в объятиях Карен весь ужас, боль и унижение последних шести месяцев, вытекавшие из ее тела, как гной из вскрытого фурункула.

– Почему ты ничего не сделала сегодня днем? – спросила Грейс наконец.

– Не сделала? Ты о чем?

– О нападении! Когда Кора пыталась убить меня.

– Милая, это пустяки! Если бы Кора попыталась убить тебя, ты уже была бы мертва!

– Но ты даже не шевельнулась! Просто сидела и позволяла ей избивать меня.

Карен вздохнула:

– Позволь мне кое-что спросить. Ты хочешь здесь выжить?

Грейс задумалась, не зная, что ответить. Наконец нерешительно кивнула. Она хотела выжить. Ради Ленни.

– В таком случае ты должна усвоить одно: никто не будет бросаться тебя спасать. Ни я, ни надзиратели, ни твой адвокат, ни твоя мама. Никто. Здесь ты одна, Грейс. И должна рассчитывать только на себя.

Грейс припомнила разговор с Онор: «Когда ты научишься отвечать за собственные поступки? Ты больше не маленькая папочкина принцесса. И не можешь ожидать, что мы с Конни будем вытаскивать тебя из очередного переплета!»

Потом она вспомнила Ленни: «Я позабочусь о тебе, Грейси. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться».

– Заметь, совет бесплатный, – бросила Карен, вернувшись на свою лежанку. – Но когда вспомнишь, где запрятала все эти деньги, может, пошлешь мне маленький подарочек в знак благодарности?

Грейс хотела было вновь заверить соседку в своей невиновности, но передумала. Какой в этом смысл? Если собственная семья ей не верит, почему должны верить посторонние?

– Разумеется, Карен. Обязательно.


Грейс последовала совету сокамерницы. Следующие две недели она старалась быть бесшумной как тень, ходить с опущенной головой и держать при себе мысли и страхи.

«Никто мне не поможет. И не на кого положиться».

Грейс узнала, что Бедфорд-Хиллз – весьма уважаемое заведение, известное своими программами помощи заключенным-матерям. Из восьмидесяти пяти заключенных семьдесят процентов были матерями, не достигшими и сорока лет. Грейс с удивлением узнала, что одна из них – Кора Баддс.

– У Коры есть ребенок?

– А чем ты так шокирована? – пожала плечами Карен. – У Коры их трое. Самая младшая, Анна-Мария, родилась здесь. На две недели раньше срока. Сестра Бернадетта приняла ее на полу родилки.

Грейс однажды читала статью о детях, родившихся в тюрьме. Или что-то слышала по радио? Так или иначе, она была в ужасе. Несчастные дети! Эгоистичные матери-преступницы чаще всего отказываются от них…

Но это было в другом времени. В другой жизни. В этой жизни Грейс вовсе не находила детский центр таким ужасающим. Наоборот, это место, где работали заключенные и местные монахини-католички, было единственным ярким лучом надежды в непроглядно-мрачном тюремном режиме. Грейс страстно желала получить там работу, но шансов не было.

– Новичкам всегда достаются самые поганые задания.

Грейс послали работать на поля.

Сама работа была тяжелой: рубка деревьев для постройки новых куриных загонов, прополка сорняков, чтобы расчистить место для вольеров. Но больше всего Грейс убивала сменная работа.

«День» в Бедфорд-Хиллз не имел отношения к смене дня и ночи или к ритмам внешнего мира. В половине одиннадцатого свет гасили, но заключенным удавалось поспать только четыре часа, прежде чем в два тридцать свет снова включали, с тем чтобы полевые рабочие могли позавтракать и к четырем уже оказаться на пронизывающем холоде. «Ленч» подавали к девяти тридцати в общей столовой, обед – в два. Восемь с половиной долгих, томительных часов, прежде чем гасили свет, Грейс чувствовала себя так, словно попала в другой часовой пояс. Смертельно усталая, она не могла уснуть.

– Привыкнешь, – уверяла Карен.

Но Грейс вовсе не была в этом уверена. Хуже всего было одиночество. Часто Грейс много дней подряд не разговаривала ни с единой душой, кроме Карен. При этом остальные женщины часто болтали друг с другом, ища поддержки и утешения. Во время перерывов они рассказывали о детях, мужьях или любовниках, а Грейс словно не замечали.

– Ты чужая, – пояснила Карен. – Они знают, что ты и твой старик обкрадывали простых людей вроде всех нас. Вот и злятся. Но это пройдет.

– Но ты же не злишься! – заметила Грейс.

Карен пожала плечами:

– Мой гнев иссяк много лет назад. Кроме того, кто знает? А вдруг ты действительно невиновна? Пожалуйста, без обид, но ты не показалась мне великим криминальным умом.

Глаза Грейс затуманились слезами благодарности.

«Она мне верит. Кто-то мне верит».

Она вцепилась в слова Карен как в спасательный плот.


– Брукштайн, к тебе посетитель.

– Ко мне?

Карен выходила из куриного вольера. Рождество было два дня назад, и густой снег покрывал землю. Руки Грейс побагровели от холода. Дыхание вырывалось изо рта, как пар из кипящего чайника.

– Другой Брукштайн я что-то здесь не вижу. Часы посещений почти закончены, так что тащи свою задницу поскорее. А не то разминешься с ней.

С ней? Кто это может быть? Онор? Или Конни? Сестры поняли, что были слишком жестоки с ней? Помогут подать апелляцию?

Надзирательница повела ее в комнату для посетителей, где за маленьким деревянным столиком сидела Кэролайн Мерривейл. Разодетая, как Круэлла де Виль[13], в широкое меховое манто, сверкающая бриллиантами, она выглядела глупо и неуместно в унылой клетушке.

Грейс уселась напротив.

– Кэролайн? Вот сюрприз!

Живя в доме Мерривейлов, Грейс остро чувствовала растущую неприязнь Кэролайн. Джон, милый Джон, с самого начала поддерживал Грейс. Но Кэролайн, которую та считала верной подругой, почти матерью, держалась отчужденно, а временами казалась просто жестокой, словно наслаждалась страданиями Грейс. Хозяйка дома не трудилась скрывать раздражение, которое вызывали в ней назойливые папарацци.

– Невыносимо! Все равно что жить в клетке зоопарка! – жаловалась она. – Когда все это кончится?

Уважение, которое она когда-то выказывала Грейс как жене Ленни Брукштайн, сменилось надменной холодностью. Грейс пыталась не обижаться. В конце концов, если бы не Кэролайн и Джон, ее бы выбросили на улицу и великий Фрэнк Хэммонд не взялся бы за ее защиту.

Но отношение к ней Кэролайн ранило. И появления ее здесь Грейс никак не ожидала.

Кэролайн огляделась, словно беглец в поисках пожарного выхода.

– Я ненадолго.

– Ничего страшного. С твоей стороны прийти сюда – уже большая любезность. Джон получил мое письмо?

Неделю назад Грейс написала Мерривейлу, спрашивая, что делать дальше. Подавать апелляцию? Нанять нового адвоката? Сколько, по его мнению, пройдет времени до пересмотра дела, и так далее.

Пока что он ей не ответил.

– Получил.

Пауза.

– Он был очень занят, Грейс. ФБР по-прежнему ищет пропавшие деньги, и Джон пытается им помочь.

Грейс кивнула:

– Конечно. Я понимаю.

Она ждала, что Кэролайн скажет что-то еще – возможно, спросит, как она держится и не нуждается ли в чем-то, – но та не спросила. Грейс растерялась.

– З-здесь не так уж плохо, – почти несвязно пробормотала она. – То есть, конечно, плохо, но ко всему привыкаешь. Хуже всего тяжелый труд. Из-за него трудно сосредоточиться на чем-то… я все время думаю о Ленни. О том, как все это могло случиться. То есть кто-то нас подставил, это ясно. Но все так запуталось. Надеюсь, что после того, как Джон поможет мне подать апелляцию, увижу свет в конце тоннеля. А пока что – сплошной мрак.

– Грейс, никакой апелляции не будет.

Она заморгала, словно выйдя из мрака на яркий свет.

– Прости… не поняла…

– Я сказала, никакой апелляции не будет, – резко бросила Кэролайн. – По крайней мере не жди от нас ни помощи, ни денег. Джон поддерживал тебя сколько мог. Но теперь и он, и все мы должны увидеть истину.

– Истину? О чем ты?

Грейс трясло.

– Пора перестать притворяться маленькой заблудившейся девочкой, – выплюнула Кэролайн. – Со мной это не пройдет. Ленни обокрал и инвесторов, и партнеров. Предал бедного Джона. Вы оба предали.

– Это неправда! Кэролайн, ты должна мне поверить! Я знаю, что Ленни исключил Джона из числа партнеров, но, клянусь, не знаю почему. Но он никогда не обижал Джона намеренно!

– Да брось, Грейс! Не считай всех дураками! Почему бы тебе не признаться во всем, не рассказать ФБР, где деньги?

Кошмар продолжался.

– Я не знаю, где деньги. Джон не такой, как ты! Он мне верит!

– Нет! – грубо отрезала Кэролайн. – Не верит. Больше не верит. И не желает иметь с тобой ничего общего. Я приехала, чтобы просить тебя прекратить его донимать. После всего, что ты и Ленни сделали с ним, со всеми нами, ты обязана оставить нас в покое.

Миссис Мерривейл встала.

Грейс боролась с порывом броситься ей на шею и молить о милосердии.

«Не покидай меня! Не отнимай у меня Джона! Он моя единственная надежда!»

Но губы ее были плотно сжаты из опасения, что стоит открыть рот, и она закричит.

– Возьми.

Кэролайн сунула ей в руку маленький, завернутый в салфетку пакетик, воспользовавшись тем, что надзирательница отвернулась.

– Джон хотел передать тебе это. Слабый, сентиментальный глупец! Я говорила ему, что у тебя вряд ли будет возможность надеть это здесь, тем более что ты так и сгниешь в тюрьме, – безжалостно усмехнулась она. – Но, учитывая то, что она уродлива и абсолютно мне не нужна, можешь взять.

Развернувшись, она направилась к выходу.

Грейс как во сне последовала за надзирательницей в свою камеру. Сверточек она сунула в рукав и вынула, только оказавшись на шконке. Дрожащими руками осторожно развернула салфетку. Джон был ее последним настоящим другом.

«Моим единственным другом».

Что бы ни было в этом сверточке, он хотел, чтобы она это получила.

Там оказалась брошь. В виде бабочки. Из стекла всех цветов радуги. Ленни купил ей брошь на прошлое Рождество в магазинчике секонд-хэнд на Ки-Уэст. Когда полиция заморозила счета «Кворума», были конфискованы все вещи ее и Ленни, включая драгоценности Грейс. Должно быть, брошь проскользнула сквозь частую сетку закона – наверное, потому, что ничего не стоила. Но для Грейс эта вещица была дороже, чем если бы ее усыпали бриллианты.

Последнее напоминание о Ленни… Символ счастья, надежды – всего, что навсегда потеряно.

Ее пропуск на свободу.

Вечную свободу.

Грейс медленно, любовно вытащила булавку из зажима и стала разрывать кожу запястья.

Глава 11