Слепящий белый свет окружил ее.

Раздражал.

Резал глаза.

Проникал в самые темные уголки памяти.

Не давал спрятаться.

Она слышала голоса.

Фрэнк Хэммонд:

– Кто-то подставил Ленни. Тот, кто был в курсе дел «Кворума».

Джон Мерривейл:

– Доверься Фрэнку. Д-делай, как он велит, и все будет хорошо. Не волнуйся насчет ФБР – я с ними разберусь.

Свет померк.


Начальник тюрьмы Джеймс Макинтош чувствовал, как по спине ползут капли пота.

Он не сводил глаз с прямой зеленой линии на кардиомониторе.

«Господи, не дай ей умереть!»

Если Грейс Брукштайн умрет, его карьера будет кончена. Прощай, пенсия, мирный уход на покой – все, ради чего он так упорно трудился эти восемь лет.

Никакие его достижения, добрые намерения ни черта не будут стоить.

В этот момент Макинтош ненавидел Грейс, как никого на свете.

Доктора приложили к сердцу Грейс дефибриллятор. Маленькое тельце подскочило, едва не свалившись с кровати. Зеленая линия дрогнула и стала пульсировать в медленном, но равномерном ритме.

– Она вернулась.


Звонок застал главу департамента пенитенциарных учреждений штата Нью-Йорк в гольф-клубе.

– Мне следовало бы уволить вас, Джеймс, – бросил он в трубку. – Не задавая вопросов. Надеюсь, вы это понимаете?

– Да, сэр.

– Если пойдут слухи, что Грейс Брукштайн по нашей вине сумела пронести в камеру острый предмет…

– Знаю, сэр. Больше такого не случится, сэр.

– Чертовски верно, не случится! И объясните, что она делает в крыле А? Мы послали ее в Бедфорд-Хиллз, чтобы защитить от возможных покушений!

Макинтош с трудом сдержал раздражение. Грейс Брукштайн не заслуживала никакой защиты. Подумать только, даже те, кто упек ее в тюрьму, требуют деликатного с ней обращения! Как же его это бесит!

– Когда она поправится, я желаю, чтобы за ней наблюдали двадцать четыре часа в сутки, чтобы не повторилась попытка самоубийства. Все возможное: психотерапия, приличная еда… кстати, где она работает?

Макинтош приготовился выдержать бурю.

– На ферме, сэр. Первая смена.

– Где?!! Вы окончательно потеряли свой гребаный рассудок, Джеймс? Немедленно перевести ее в детский центр, к монахиням! Понятно?! Какие бы чувства вы лично ни питали к ней, отныне в присутствии леди Брукштайн будете ходить на цыпочках. Я достаточно ясно выразился?

– Да, сэр. Предельно ясно.


Грейс проснулась. Боль накатывала волнами.

Первая волна была чисто физической: горячая пульсация в запястьях, сожженное жаждой горло, тупая боль в руке. Тот, кто вставлял иглу в вену, очевидно, делал это в спешке. Грейс не могла пошевелиться, чтобы не ощутить укола. Вокруг расплылся огромный синяк.

Вторая волна была эмоциональной: она пыталась покончить с собой, и, видимо, неудачно. Она не на небесах, со своим дорогим Ленни. Она здесь, в Бедфорд-Хиллз. Вернулась в тот же кошмар.

Депрессия накрыла ее душным облаком.

Именно третья волна тоски и душевной муки заставила Грейс вскочить и рвать на себе волосы, пока вбежавший доктор не ввел ей успокоительное.

И где-то глубоко в отключившемся разуме, между жизнью и смертью, тьмой и рассветом, выплывшая правда схватила ее за горло.

Потому что до нее донесся злобный, самодовольный голос Кэролайн: «Никакой апелляции не будет. Джон не хочет иметь с тобой ничего общего».

Тогда Грейс подумала: «Дело не в Джоне. В тебе. Это ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Ты настроила его против меня».

Теперь она наконец поняла. Кэролайн была всего лишь посланцем.

Джон! Это с самого начала был Джон!

Именно Джон предал Ленни. Предал их обоих. Чем больше Грейс размышляла, тем очевиднее становилось: Джон – единственный человек, близкий к Ленни настолько, чтобы суметь украсть деньги. Когда Комиссия по ценным бумагам и биржам начала проверять «Кворум», Джон, должно быть, запаниковал. Каким-то образом убедил Ленни исключить его из числа партнеров, чтобы ни за что не отвечать, когда обнаружат пропажу. Внезапная гибель Ленни, должно быть, чересчур высоко подняла ставки. Джону всегда грозило разоблачение, но после исчезновения Ленни оно стало неизбежным. Инвесторы «Кворума» потребовали деньги назад, и мошенничество выплыло наружу. Джону было легче легкого переложить вину на Грейс. Она была партнером Ленни. Не Джон. Мало того, безоговорочно доверяла Мерривейлу. Он сделал для этого все. Когда остальные отреклись от нее, Джон остался.

Не потому, что заботился о ней. Потому что хотел утопить ее! И сам контролировать процесс. Наблюдать за расследованием ФБР.

Именно Джон имел дело с полицией, «защищая» Грейс от их вопросов. Именно Джон настоял, чтобы она отказала Кевину Макгуайру и наняла Фрэнка Хэммонда, который настроил всех против нее!

Теперь, когда Грейс надежно упрятали за решетку, Джон умыл руки.

«Даже не хватило храбрости прийти самому. Послал Кэролайн делать за него грязную работу».

Оглядываясь назад, Грейс поражалась собственной наивности. Как униженно она умоляла Джона поверить, что не имела никакого отношения к смене партнеров! Что ничего не знала о том, как Ленни вычеркнул Джона и передал его долю Грейс!

«Как могла я быть такой глупой? Не в его интересах было и дальше оставаться партнером! Иначе его привлекли бы к суду за все, что случилось в «Кворуме». И сейчас Джон сидел бы в тюрьме. Не я».

Но откуда Грейс было знать, что именно Мерривейл виновен во всем. Непонятно, каким образом, но она была уверена – деньги похитил он. И Грейс Брукштайн разоблачит негодяя, даже если на это уйдет остаток ее жизни.

«Я докопаюсь до правды. Клянусь. Расскажу всему миру. Верну честное имя Ленни и себе. Я выберусь из этого ада».

С этой мыслью Грейс заснула.


Гэвин Уильямс чувствовал себя так, словно с головы до ног вывалялся в грязи.

От сознания того, что он находится здесь, в тюрьме, окруженный преступницами, его передергивало. Тот факт, что здесь одни женщины, вызывал еще большее омерзение. Извращение какое-то! Женщины должны быть целомудренными, опрятными и послушными. Порядочными и любящими.

Как его мать.

Мать Гэвина обожала сына. «Ты такой красивый, – твердила она. – Самый умный. Сможешь достигнуть всего, чего захочешь».

Гэвин бросился в туалет и в третий раз вымыл руки почти кипятком, держа их под обжигающей струей, пока не покраснела кожа.

Все женщины должны походить на его мать. Но к сожалению, в реальном мире они были алчными, грязными сучками, шлюхами, желавшими спать только с богатыми и сильными мира сего. Типами из страховых фондов, миллиардерами вроде Ленни Брукштайна, всю жизнь буквально утопавшими в «кисках».

Как же страстно Гэвин Уильямс ненавидел этих людей с их дорогими машинами, любовницами-моделями, пляжными домиками и личными самолетами! Он, Гэвин Уильямс, лучше, чем все Ленни Брукштайны этого мира. Он, неподкупный патриот, Робеспьер наших дней! Революционер, принесший в Америку правосудие!

«Я – меч закона.

Господь всемогущий говорит: “Я накажу их. Молодые умрут, их сыновья и дочери будут голодать. Никто из заговорщиков не выживет, ибо я принесу им несчастье…”»

– Мистер Уильямс?

Гэвин стоял в коридоре тюремного лазарета. Хорошенькая молодая сестра смотрела на него как-то странно.

– Да, в чем дело?

– Миссис Брукштайн очнулась. Можете с ней поговорить.


Уильямс был уверен, что Грейс Брукштайн держит ключ к тайне украденных из «Кворума» денег. Остальные члены команды уже не надеялись на нее как на потенциального свидетеля.

«Забудь о Грейс, Гэвин, – советовал Гарри Бейн. – Это тупик. Будь у нее что сказать, давно бы призналась».

Но Гэвин не мог забыть о Грейс. Лицо грязной шлюхи преследовало его в снах. Голос издевательски звучал в ушах долгими днями, проводимыми над запутанными документами: бумажным следом, оставленным Ленни.

«Я знаю, – смеялась она, – знаю, где деньги. А ты – нет!»

Пресса постоянно сравнивала аферу «Кворума» с делом Мэдоффа, хотя сходства не было ни малейшего. Всякий, у кого в голове была хоть капля мозгов, сразу мог понять, что Мэдофф – выстроивший «пирамиду» мошенник. У него было только две модели обогащения: втереться в коммерческие банки либо схема Понзи[14]. Учитывая тот факт, что ни один банк не хотел иметь дела с Мэдоффом, оставалась схема Понзи.

С «Кворумом» дело обстояло иначе. Люди хотели иметь дело с Ленни Брукштайном. На Уолл-стрит не было фирмы, которая раскусила бы парня. Его никогда не коснулась и тень скандала.

Пропавшие миллиарды «Кворума» не были плодом воображения некоего изобретательного бухгалтера. Деньги были вполне реальными. Но Брукштайн держал в тайне свои сделки, уничтожал свидетельства перевода денег на Бермуды и Каймановы острова, и было практически невозможно проследить их путь, особенно если вы не были «своим».

Услышав о том, что Грейс Брукштайн пыталась покончить с собой, Гэвин понял, что такую возможность упустить нельзя. Сейчас, как и во время последнего допроса в морге, женщина слаба и уязвима. Но на сей раз рядом не будет адвоката, чтобы ее защитить. Никаких телефонных звонков. Никаких средств уклониться.

На этот раз он выдавит из нее правду. Даже если ее этой правдой вырвет.

Для сегодняшнего допроса Гэвин оделся как обычно: черный костюм и галстук, короткие седые волосы аккуратно зачесаны на пробор, черные ботинки начищены так, что в них можно смотреться как в зеркало.

Дисциплина – вот главный в жизни принцип. Дисциплина и власть. Гэвин Уильямс заставит Грейс Брукштайн уважать закон. Он должен подчинить заблудшую своей воле и показать Гарри Бейну, своему так называемому боссу, что тот – близорукий болван.

При виде Уильямса зрачки Грейс расширились от страха.

Тот улыбнулся.

Ее ужас возбуждал его.

«И снова здравствуйте, дорогая моя».

Она действительно казалась обессиленной, особенно в широкой ночной сорочке, где терялось ее маленькое тело. Сейчас преступница походила на призрак или струйку дыма.

– Что вы хотите?

– Я пришел, чтобы заключить с вами сделку.

– Сделку?

«Да, сделку, алчная ты сука! И не притворяйся, будто не поняла! Ты продажна, как ад. И в один прекрасный день сгоришь в аду».

– От этой сделки вы не откажетесь. Процедура проста. Вы называете мне три банковских счета. Все банки находятся в Швейцарии. И вам известны.

Грейс покачала головой – она не знала никаких счетов. Разве они не выяснили все в последний раз?

– А за это я позабочусь, чтобы вас перевели в психиатрическую лечебницу.

– Психиатрическую? Но я не сумасшедшая!

– Уверяю вас, отбывать срок в тюремных лечебницах значительно легче, чем в таких заведениях, как это. Номера счетов, пожалуйста.

Он протянул Грейс листок бумаги с логотипом «Креди Сюисс». Грейс взглянула на чиновника, вздохнула и закрыла глаза. Ей дали снотворное, и лекарство начало действовать. Как бы она ни боялась этого человека, приходилось прилагать все усилия, чтобы не заснуть.

– Джон Мерривейл, – прохрипела она. – Это Джон Мерривейл! Он взял деньги! И знает, где они. Спросите у него.

Гэвин прищурился.

Типично женское поведение – пытаться свалить вину на другого. В точности как Ева винила змея, когда загрязнила мир своим грехом! Каким же глупцом она его считает! Или думает, что ФБР не проверило Мерривейла вместе с остальными служащими «Кворума»?

– Со мной эти игры не проходят, миссис Брукштайн. Мне нужны номера счетов.

Грейс уже хотела объясниться, но вдруг подумала: «Какой смысл? Он не станет слушать, этот безумец. Если кто-то и нуждается в лечении, так это он».

– Хотите заполучить еще больше? – Гэвина буквально трясло от ярости. – Так вот, вы ничего не получите. Ясно? Ничего!

Грейс поискала глазами сестру, но той не было в палате.

«Мы одни с этим психом».

– Никакой апелляции. Никакой амнистии. Либо лечебница, либо вы умрете в этой тюрьме. Умрете! Немедленно назовите номера счетов.

– Я уже говорила. Я ничего не знаю.

Измученная Грейс упала на подушки. Сознание медленно уплывало. Сон окутывал ее.

Гэвин увидел, как ее глаза коротко блеснули, прежде чем закрыться.

«Какая тонкая шея! Такая хрупкая! Как ивовая веточка! Я мог бы протянуть руки и сломать ее. Так просто. Сжать лживое горло и раздавить спрятавшегося там дьявола».

В палате не было других пациентов. Сестра вышла. Он и Грейс остались наедине.

«Никто не узнает. Я могу сделать это за одно мгновение. Уничтожить порок. Очистить преступницу от греха». Уильямс словно в трансе вытянул руку, сжимая и разжимая длинные костлявые пальцы. Воображая, как горло Грейси сминается под его пальцами. И почувствовал, как растет возбуждение.

– Я знаю, о чем вы думаете.

Голос сестры заставил его подскочить на стуле.

– Ваши пальцы. Я знаю, о чем вы думаете.