Тилли Бэгшоу - Сидни Шелдон. После полуночи

По пути домой Митч, проезжая мимо бара, где впервые встретился с Дэйви Бакколой, остановился, вошел внутрь и заказал скотч.

– Еще одну, – велел он бармену.

– Плохой день?

Митч пожал плечами.

Плохой год. Плохая жизнь…

Какой-то частью сознания он жалел, что встретил Дэйви Бакколу. Если бы тот не раскапывал дело Ленни, как фокстерьер – лисью нору, ничего подобного не случилось бы. Митч арестовал бы Грейс Брукштайн, и на этом все было бы кончено.

А теперь он пьет один, отстранен от работы, и все из-за досье Бакколы и обещания, данного Грейс… Где она сейчас? Никто ничего не хочет ему говорить.

Он представил, как ее допрашивают, запирают в одиночку, лишают сна. Вспомнил ее грустные глаза, подумал о мужестве, поразительном чувстве юмора даже в самой отчаянной ситуации… Он надеялся, что ее дух не сломлен.

Сквозь хмельной туман до него долетели слова Грейс: «Забудьте обо мне…»

Поздно. Слишком поздно.

Митч осознал, что за последние два месяца он почти не думал о Хелен. Ее место заняла Грейс. В подсознании. В снах.

Это Грейс он предавал. Грейс обманывал. Грейс подвел. Как когда-то подвел Хелен и Селесту. Как подвел отца.

«Я разочаровал всех, кого любил».

Пропади пропадом это отстранение от работы. Пропади пропадом соблюдение границ.

Он не сдастся.

Завтра утром Митч полетит на остров Нантакет.

Правда не может ждать.

Митч ничего не понимал.

«У человека уйма денег! Можно поехать куда угодно: Майами-Бич, Барбадос, Гавайи, Париж… Какого дьявола покупать дом в этой дыре?»

Очевидно, вкус у Ленни Брукштайна хромал. У него была прекрасная, обожавшая его жена, а он предпочел стерву-любовницу, которая его презирала. Так называемые друзья были так же достойны доверия, как банда продавцов подержанных машин. Но это уже предел всему! Что хорошего может быть на Нантакете? Серые, обшитые вагонкой дома, унылые, поливаемые дождями пляжи навевали депрессию.

– И чем люди здесь занимаются? – спросил Митч фармацевта в аптеке на Мейн-стрит, почти единственном заведении, открытом не в сезон.

– Некоторые люди пишут. Или рисуют.

«Пишут что? Предсмертные записки, перед тем как покончить с собой? Стихи в стиле Леонарда Коэна?»

– Кое-кто ловит рыбу. В марте здесь не слишком людно.

Это еще слабо сказано! В гостинице на Юнион-стрит, где остановился Митч, было тихо как в могиле. Единственным звуком, нарушавшим молчание, было тиканье старинных напольных часов в гостиной.

Еще пара недель – и для Митча все закончится, как для героя Джека Николсона в «Сиянии».

Но сидеть здесь две недели не пришлось. В течение суток после его приезда по острову поползли слухи о появлении незнакомца, расспрашивавшего о Леонарде Брукштайне, после чего все население предпочло наглухо заткнуться. Фелиша Торрес, бывшая кухарка Брукштайнов, сейчас работала в «Колдрен», единственном ресторане высшего класса, открытом не только в летние месяцы. Митч направился туда.

– Я пытаюсь составить более точную картину событий в дни, предшествовавшие шторму. Речь идет о лете 2009 года. Вы в то время жили у Брукштайнов?

Молчание.

– Как давно вы у них служили?

Молчание.

– Мэм, это неофициальное расследование, вы понимаете? И ни к чему нервничать. Вы не заметили каких-то напряженных отношений между гостями в тот уик-энд?

Сначала он подумал, что Фелиша плохо знает английский. Потом решил, что она глухонемая. Как бы там ни было, повариха оказалась столь же откровенной, как мидия, проглотившая каплю суперклея. Митч опросил экономку, горничную, садовника. Та же история.

«Не помню».

«Не видела».

«Делал свою работу и уходил домой».

Завтра он отправится в гавань и поговорит с рыбаками. Кто-то из них в тот день должен был выходить в море. Но надежды раздобыть хоть какую-то информацию было мало.

«Можно подумать, все они члены тайного клуба вроде масонского и связаны обетом молчания». Но почему? Ленни уже мертв. От чего или кого они его защищают?

– Тристрам! Иди посмотри, – позвала мужа Ханна Коффин.

– Минутку!

Коффины трудились в отеле «Вовинет», пятизвездочном заведении в одной из самых тихих, наименее населенных частей острова. Как все большие отели, этот был закрыт весной, лишь несколько служащих поддерживали порядок и занимались мелким ремонтом. Ханна и ее муж были старшими над всем штатом слуг. Работенка была непыльной: Тристрам целыми днями возился со своим мотоциклом «дукати», Ханна с утра до вечера смотрела телевизор.

– Тристрам!

– Я занят, солнышко.

Мужчина с досадой вздохнул.

«Да покупай ты уже эти чертовы серьги, или супер-пупер-картофелечистку, или «Великие хиты Нила Даймонда», или что там еще продают. На кой тебе мое мнение?»

– Срочно иди сюда!

Тристрам неохотно отложил гаечный ключ и неторопливо вошел в гостиную их скромной квартирки на первом этаже. Телевизор, как обычно, был включен.

– Помнишь этого парня?

Ханна показала на экран. Какого-то человека допрашивали по поводу убийства Марии Престон. История с каждым днем становилась пикантнее. Похоже, все задумал муж. Нанял гангстера, чтобы убить жену, потому что заподозрил в измене. Ханна Коффин жадно слушала, поскольку Мария Престон как-то останавливалась в «Вовинете».

Тристрам всмотрелся в лицо человека.

– Вроде бы знаком…

– Так и есть! – торжествующе подтвердила Ханна. – Где остановился тот коп, который донимает всех вопросами о Ленни Брукштайне?

– На Юнион-стрит. И зачем тебе?

– Собираюсь позвонить ему, вот зачем.

Тристрам неодобрительно нахмурился.

– Брось, милая. Ни к чему в это ввязываться.

– Еще как к чему!

С трудом подняв двухсотфунтовую тушу с дивана, Ханна потащилась к телефону.

– Я знаю, где видела этого типа раньше. И когда.

– Вы уверены?

Митчу хотелось ущипнуть себя. Если бы он не боялся потянуть спину, подхватил бы Ханну Коффин на руки и расцеловал.

– На сто процентов. Они сняли здесь номер в день шторма. Он и Мария Престон.

– И оставались здесь…

– Говорю же, весь день. Если хотите, изложу все письменно и подпишусь. Дам показания. Он выступал по телевидению и делал вид, будто почти ее не знает. Но они были очень даже хорошо знакомы, если понимаете, о чем я. Даже близки…

Митч прекрасно понимал. Через полчаса он должен был быть в гавани, но разговор с Ханной менял все планы.

Он поехал в аэропорт.

Нантакетский аэропорт был чуть больше сарая: простой, обшитый дранкой домик в форме буквы «L», половина которого предназначалась для прилетающих, а вторая – для улетающих пассажиров. По мере того как на летное поле садились одно– и двухмоторные «сессны», пассажиры спускались вниз и помогали пилотам разгружать багаж. В зале для улетающих находился «секьюрити», пожилой бородатый мужчина по имени Джо, который мельком оглядывал чемоданы и сумки, прежде чем с жизнерадостной улыбкой проводить их владельцев взмахом руки и пожеланием навестить баптистскую церковь в ближайшую пятницу.

Митч подошел к стойке компании «Кейп эйр».

– Я бы хотел посмотреть книги регистрации пассажиров. Мне нужны все полеты за двенадцатое июня прошлого года.

Девушка за стойкой подняла глаза:

– А вы…

– Полиция.

– Дарлин! – окликнула девушка не оборачиваясь. – У меня тут еще один. Требует запись от двенадцатого июня. Найдешь?

Из внутреннего офиса вышла пожилая особа в твидовой юбке. Снежно-белые волосы были уложены аккуратным узлом, на конце носа сидело пенсне. В целом она очень походила на бабушку Красной Шапочки.

– Еще один? – переспросил Митч. – Еще кто-нибудь просил позволения взглянуть на список пассажиров?

– Совершенно верно. Я Дарлин Уинтер.

Она пожала большую широкую руку Митча своей, тонкой и морщинистой.

– Вы, полисмены, как автобусы. Никогда не дождешься, если спешишь, а потом они идут один за другим. Заходите.

Митч последовал за Дарлин в кабинет, такой же чистенький и аккуратный, как она сама. В углу стоял компьютер, но Дарлин подвела его к письменному столу на другом конце комнаты. На столе лежала большая книга в коричневом кожаном переплете, похожая на Библию или гигантскую книгу посетителей из какого-нибудь средневекового шотландского замка.

– Конечно, все записи внесены в компьютер, – объяснила Дарлин. – Таково правило. Но мы здесь люди старомодные и обязательно ведем ежедневный журнал. Подозреваю, что уже знаю, кто вас интересует.

Она указала знакомое имя, красиво выведенное курсивом и черными чернилами.

– Вылетел в Бостон в шесть утра вместе с пятью другими пассажирами. Приземлился в шесть пятьдесят восемь, но, похоже, тут же передумал и немедленно вернулся на остров в восьмиместном самолете. Вот, смотрите, запись: двенадцатого июня, восемь часов пять минут, рейс двадцать семь из Логана. Джон Экс Мерривейл.

Митч провел пальцем по бумаге.

Значит, Ханна Коффин ничего не придумала. Мерривейл действительно провел тот день в номере «Вовинета» с Марией Престон.

Если верить Ханне, парочка приехала в отель после полудня. Через пять часов после того как Джон вернулся на остров, обеспечив себе алиби. Более чем достаточно, чтобы добраться до яхты Ленни Брукштайна, подняться на борт и убить его.

– Вы упомянули, что кто-то еще спрашивал журнал регистрации. Еще один коп?

– Верно. Он сказал, что из ФБР, но мне показался военным. Сдержанный, деловитый, немного грубоватый, если хотите знать. Очень короткие волосы, какие обычно носят военные.

– Имя не помните?

Дарлин свела брови.

– Уильям, – пробормотала она наконец, – или что-то в этом роде. Открыл именно эту страницу. Двенадцатое июня. Джон Мерривейл. Этому мистеру Мерривейлу грозят неприятности?

«К сожалению, пока еще нет. Но кто этот Уильям, черт возьми?»

Охранник оглядел забрызганный грязью седан и его единственного пассажира. Он ожидал увидеть бронированный автомобиль и даже что-то вроде сопровождения, но никак не пожилого человека в грязной семейной колымаге.

«Этот тип похож на папочку, прибывшего забрать дочь после ночевки у подруги!»

Лагерь в окрестностях Дилвина, в глуши Виргинии, был особо секретным учреждением ДПА – другого правительственного агентства, иначе говоря, ЦРУ. Дилвинский лагерь предоставлял временный дом различным гражданским преступникам, считавшимся подрывными или особо опасными элементами. Некоторых подозревали в терроризме. Некоторых – в шпионаже. Кое-кого – в политической ненадежности. Но ни один из заключенных в Дилвине не был более засекречен, чем тот, к кому приехал этот человек. Заключенную переводили в изолятор ФБР в Фэрфаксе.

В семейном седане!

– Документы, пожалуйста.

Седовласый мужчина протянул пачку бумаг, которые охранник внимательно изучил. Но все оказалось в порядке, как он и думал.

– Проезжайте. Вас ожидают.

Грейс стояла в центре своей камеры, широко расставив ноги и сосредоточившись на дыхательных упражнениях.

Она пробыла в Дилвине почти две недели, проводя по двадцать два часа в сутки в душной клетушке без окон. И поскольку не видела ни одной живой души, не считая охранников, ее спасением стала йога. Она часами принимала различные позы, насыщая энергией тело, фокусируя разум и дыхание, отгоняя отчаяние.

«Я жива. Я сильная. Я не останусь здесь навсегда».

Не навсегда? Кто знает? Часы, дни и ночи уже сливались в одну серую унылую ленту, подобную асфальтовому шоссе.

Свет в камере Грейс был постоянно приглушен. Еда подавалась на подносе через дверцу с интервалом в шесть часов, но завтрак не отличался от обеда или ужина.

«Они пытаются сломить меня. Свести с ума, чтобы запереть в психушку и выбросить ключ».

Пока у них не получалось. Между занятиями йогой Грейс ложилась на топчан, закрывала глаза и пыталась увидеть лицо Ленни. Только ради него она жила. Ради него боролась.

В Бедфорд-Хиллз и позже, когда она скрывалась, было так легко вызвать в памяти знакомые любимые черты. Грейс говорила с погибшим мужем, как некоторые люди говорят с Богом. Его присутствие было для нее огромным утешением. Но здесь, в этом ужасном, отупляющем месте, она потрясенно поняла, что образ Ленни меркнет. Она не могла больше припомнить точный тембр его голоса или выражения глаз, когда он занимался с ней любовью.

Образ ускользал. Грейс не могла отделаться от чувства, что, когда он уйдет окончательно, ее рассудок исчезнет вместе с ним.

Жестокая ирония заключалась в том, что единственное лицо, которое она могла ясно представить, было лицом Митча Коннорса.

Несколько ночей назад, впервые за много месяцев, ей приснился эротический сон, в котором ведущим актером был Митч.

Проснувшись, Грейс ощутила стыд и даже угрызения совести, но уговорила себя успокоиться.