Дверь ей открыла не Маруся. Заспанный брюнет в семейных трусах. Носитель тугого пивного животика, трехдневной щетины и опухшего пропитого лица. Галочка, увидев такое чудо, испуганно попятилась. Зря, наверное, она не сообщила мужу, куда собирается пойти. Все-таки в России всякое может случиться.

– Я, наверное, не туда попала, – примирительно улыбнулась Галочка, пятясь к лифту, – мне Маруся нужна.

Брюнет, ничуть ее не стесняясь, задрал майку и шумно почесал волосатый живот. Галина почувствовала, как к горлу подступает тошнота. За несколько лет жизни в стерильной Америке она успела отвыкнуть от антисанитарных привычек российских мужчин.

– Марусю? – хрипло прокаркал он. – Машку, что ль? Так она дома, сейчас позову… Машка! – гаркнул он куда-то в глубину квартиры.

Галочка недоверчиво наблюдала за тем, как, отстранив брюнета, на пороге возникла ее бывшая подруга – несмотря на пластические операции, не оставалось сомнения, что это была именно она. Странно, она больше не была Блондинкой – цвет ее волос приобрел какую-то сероватую тусклость. Черты лица были правильными, губы – порнографически огромными, нос – точеным, глаза – кошачьими, и все равно совокупность этих, тщательно выверенных черт оставляла убогое впечатление. Уставшая от рутины и бедности обитательница мрачной московской окраины. Впечатление усугублял байковый домашний халат, который был на пару размеров велик Марусе. Порванный подол был щедро заляпан тестом. Ступни синюшных ног бывшей Блондинки прятались в разношенных войлочных тапочках.

А вот Маруся не сразу признала Галочку в пахнущей Kenzo белозубой брюнетке, улыбающейся ей так дружелюбно.

– Вы к кому? – насупилась она.

Брюнет настороженно смотрел на гостью из-за ее спины.

– Маруся?

– Галка?!

Они обнялись, поцеловались. От Маруси пахло кислой капустой, от Галочки – тональным кремом Dior.

– Гош, иди спать, это моя подруга, – бросила она брюнету через плечо.

Тот, хмыкнув и шумно зевнув, скрылся за обшарпанной дверью одной из комнат. А Галочка с Марусей отправились на кухню – пить чай.

Отвыкшая от русских застолий, Галина удивилась, когда подруга поставила перед ней тарелку с горячими домашними блинчиками и банку клубничного варенья.

– О, ты готовишь? – приподняла тонко выщипанные бровки она. – Сколько холестерина…

– Да ладно, тебе не надо думать о диете, – Маруся уселась напротив и ловко свернула в трубочку блин. – Как ты меня нашла?!

– Неважно. Я совсем не думала, что ты… – Галочка осеклась, – вот так. Это твой бойфренд?

– Муж, – улыбнулась бывшая Блондинка, – Гошка. Не обращай внимания, он с похмелья. Так он очень даже симпатичный.

– Верю, – деликатно сказала Галочка. – Вы давно вместе?

– Четыре года. У нас сын, он у бабушки сейчас.

– Но как же? Марусь, ты же… Почему?…

– Почему я не тусуюсь? – насмешливо переспросила Маруся. – Галочка, мне почти тридцать пять. Я всю жизнь работала как ломовая лошадь. Поэтому когда познакомилась с Гошей, когда он начал за мной ухаживать… Нет, я сначала не думала, что все так получится, но потом залетела… Ты не думай, я не жалею, – закончила она, макая блин прямо в банку.

Галочка обескуражено за ней наблюдала.

– Живем хорошо, – как на автомате твердила Маруся, – в прошлом году дачу купили. Собираемся в Турцию летом, с ребенком. Гоша прилично зарабатывает, он таксист.

– А ты? Ты по-прежнему в журналистике?

– Нет, что ты, – с деланной веселостью махнула рукой бывшая Блондинка, – когда ребенок появился, пришлось бросить. Да и надоело мне. Устала.

– Но ты же… Помнишь, как ты мечтала, столько денег потратила, – у Галочки никак не получалось сформулировать мысль, чтобы это звучало не обидно.

– Я пробовала, – после паузы с улыбкой ответила Маруся, глядя не на подругу, а в окно, – может, если бы ты была рядом, все получилось бы иначе. Я пришла в магазин, но меня выгнали, представляешь? Пришла в салон красоты и сама оттуда сбежала в ужасе. Выяснилось, что я не знаю ни одного слова из прейскуранта. Какой-то лимфодренаж, хреномассаж… Пришла в First, а меня не пропустили охранники. Попробовала знакомиться по Интернету, но мужчины, которые мне нравились, исчезали, как только узнавали, что мне тридцать. А потом появился Гоша, и я подумала… подумала, что раз уж юность прошла, надо хотя бы не запороть молодость. Детородный возраст и все такое.

– Ничего себе, – у Галочки вытянулось лицо, – а хочешь, пойдем сегодня в First? Можешь мое платье надеть. Хочешь я останусь в Москве подольше? Я на три недели приехала вообще, но, если напрягусь, смогу целый месячишко выкроить.

Она говорила что-то еще, что-то бессмысленное, о платьях Escada, о новом ресторане Новикова, куда им надо непременно выбраться в субботу. О своем калифорнийском любовнике – начинающем актере, о семнадцатилетнем любов ни кестриптизере, о муже, о статье, которую она могла бы заказать Марусе…

Маруся подняла на нее покрасневшие водянистые глаза и сдула упавшую на лицо сальноватую прядь.

– Галка, только ты не подумай, я ни о чем не жалею. Я знаю, что ты всегда считала меня неудачницей, но на самом деле я была счастлива. Пусть у меня не было ни мужиков, ни модных тряпок, пусть я носа дальше Крыма ни разу в жизни не высовывала. У меня было, ради чего жить. И сейчас есть, ради чего жить. Просто приоритеты изменились. Всю молодость промечтала о губах, носе, любовниках, нарядах, всеобщем обожании. А потом – бац! – и повзрослела.

* * *

Медленно, но верно Ксения сходила с ума.

Ее некогда уютная квартирка больше не была пространством, явственно намекающим на присутствие молодой хорошенькой женщины. Все – воздух, стены, мебель, ковер и она сама – было пропитано едким запахом аптеки. Так пахло в квартире ее бабушки, и этот неуловимый старческий запах досадливо преследовал Ксюшу, крадучись, заползал в ее волосы, складки кожи, одежду – так, что она не могла отмыть его даже жесткой массажной мочалкой. Это сводило с ума.

А еще боль. Тягучая, не прекращающаяся ни на минуту, тупая, фоновым аккомпанементом проходящая через каждую минуту ее существования. Стоило ей неловко повернуться или слишком резко сесть, как боль радостно взрывалась оглушительным салютом. Беззвучно постанывая, Ксюша кое-как убаюкивала ее размеренным дыханием.

Нет, никогда бы она не подумала, что будет так непросто.

Подруги, конечно, поддерживали как могли, но что толку от их утешительного щебетания? Наташа врывалась ранними вечерами в ее тускло освещенный торшером мир – пахнущая духами Arden с нотами шампанского, веселая, свежая, нарядная, непременно собирающаяся на очередное свидание. Посещения мрачной Ксюши она называла «поход на теневую сторону Луны». Сначала Ксения радовалась ее шумным визитам – хоть какое-то развлечения для головы, опухшей от одних и тех же телепередач и глупых глянцевых журналов. Она кое-как спускалась в супермаркет, покупала трюфельный тортик (какие уж тут диеты, когда жизнь состоит из сплошных нервных потрясений), заваривала дорогой английский чай, как могла проветривала квартиру.

Но Наталья была с головой погружена в сладкий океан врожденного эгоизма. Ксюше вроде бы и сочувствовала, но разговаривала преимущественно о себе – о достижениях, о новых тряпках, новых мужиках. Это казалось бестактным. Ну зачем искушать живописаниями роскошных вечеринок девушку, прикованную к своей квартире, чья жизнь монотонно курсирует вокруг дома на невидимом коротком поводке? Зачем хвастаться новой мини-юбкой человеку, ноги которого похожи на двух жирных гусениц, которых переехал велосипед?

К тому же Наталья не скрывала своего неодобрения – затея с удлинением ног казалась ей дикостью, а Ксении, которой и самой все это опостылело, так нужна была поддержка, хотя бы и фальшивая. Вот и получалось, что, вместо того чтобы излить накопившуюся грусть и апатию на исполненную сочувствия лучшую подругу, Ксения делано бодрилась.

– Все у меня замечательно, – улыбка выдавливалась из нее с трудом, как засохшая зубная паста из тюбика, – больно немного, конечно. Зато уже четыре с половиной сантиметра есть.

– Больная, – качала головой Наташа. – А как же шрамы?

Однажды Ксению черт дернул рискнуть еще раз показать ей ноги, обычно деликатно спрятанные под безразмерными спортивными штанами. Наташа долго охала, ахала, кончиком наманикюренного пальца трогала спицы, а потом понеслась в туалет и долго висела над унитазом, изрыгая из своего хрупкого изнеженного организма внезапно нахлынувшее отвращение. Это было ужасно. Такой обиды Ксения никогда раньше не чувствовала. Самое страшное – обижаться вроде как было не на кого, потому что Наташа держалась до последнего, пока не подвел организм.

– Шрамы мне зашлифует хирург, – сквозь зубы отвечала она, – он сказал, что ничего не будет заметно. Я смогу вернуться в modeling, еще и заработаю.

– Ну а как же… хм… твой вес? – Наташа опустила глаза. – Извини, что лишний раз напоминаю, но ты уверена, что сможешь все это сбросить?

– Уверена, – цедила Ксюша, хотя на самом деле ни в чем таком она уверена не была.

Это была ее больная мозоль, ее вечно откладываемая на потом неприятная мысль. Человек с железной волей сломался под напором физических страданий. Вот уже несколько месяцев она находила утешение на верхней полке холодильника, куда складывалось все то, что было категорически запрещено модельным девушкам вроде нее. Густомасляные пирожные «Картошка», воздушный торт «Птичье молоко», бельгийский шоколад с орехами, тающее во рту кофейное печенье, многослойные свежие пироги с ягодами и взбитыми сливками. Когда-то она читала об этом феномене в каком-то психологическом журнале. Грудного младенца всегда успокаивает мерное сосание материнской груди. И во взрослом состоянии он еще не раз вернется к заложенному самой природой средству от стресса – еде.

Не привыкший к такому изобилию пятидесятипятикилограммовый организм сначала удивился, потом обрадовался, потом благодарно принял преподнесенные ему калории и жиры. А в качестве завершающего штриха реакции на Ксюшин разврат затеял бурное строительство – вокруг осиной талии фотомодели забугрились тугие складочки, пополнели бедра, потяжелел подбородок. Иногда Ксюша не узнавала в зеркале свое поплывшее лицо. Но взять себя в руки не могла – а чем еще ей было себя развлечь?

«Ничего страшного, – думала она, стараясь и вовсе обходиться без зеркал, – вот снимут с меня аппараты, тогда и похудею. Не будет этой опостылевшей боли, не будет дурацкой скуки. Я буду занята, вот и войдет питание в привычный ритм».

Наташа не была столь оптимистична на этот счет.

– Слушай, а нельзя снять эту гадость прямо сейчас? – хлопала круглыми глазами она. – Четыре с половиной сантиметра – это не шутки. Ты у нас и так немаленькая, может, уже остановиться?

В такие минуты Ксюше хотелось схватить чугунную сковороду и изо всех сил садануть промасленным дном по ее лицу. Внутри нее бушевало алчущее крови чудовище, метался раненый хищник, в любую минуту готовый к решающему прыжку. А снаружи она оставалась все той же Ксюшей – располневшей блондинкой с бледным апатичным лицом.

– Не получится, – мягко сказала она, – четыре сантиметра никто даже не заметит. Я не ради этого столько страдала. Нет уж, раз решилась, пойду до конца.

Постепенно общение с Наташей сошло на нет. Ксения перестала ей звонить, и, к ее удивлению, Наталья восприняла ее отстраненность даже с некоторым облегчением. Во всяком случае, в гости не напрашивалась, помощи не предлагала, ограничивалась еженедельным телефонным «Как дела?». Наверное, ей и самой непросто было видеть перед собой медленно разлагающийся организм, который некогда был блистательной двадцатитрехлетней фотомоделью Ксенией Пароходовой.

Ну и ладно.

В конце концов, в новой жизни, которую сулили ей робкие мечты, у нее будет столько событий, что даже не останется времени на подруг.

* * *

А Наташа тем временем жила себе жила и знать не знала, что ее неумышленные бестактности саднящей занозой сидят в израненном сердце Ксении.

Да и не было у нее времени задумываться о моральной стороне вопроса.

В кои-то веки Наталья влюбилась.

Это новое чувство вовсе не было похоже на обычную вспышку огненной дрожи, зарождающуюся в нижней части живота и ядовитым цветком прорастающую в голову. Оно не имело ничего общего с банальной похотью. Чувство пульсировало в самом сердце. Было оно – кто бы мог подумать – платоническим, и Наташа согласилась бы навеки оставить его таковым – лишь бы его виновник был к ней хоть немного ближе.

Его звали Дамир, и было ему – вот ужас-то – всего пятнадцать с половиной лет.

Женская природа Натальи всегда почему-то устремляла ее эротические помыслы в сторону мужчин южной и восточной наружности. Блондины славянского типа, широкоскулые голубоглазые русские лица не вызывали в ней и сотой доли эмоций, которые она испытывала в объятиях смуглых черноволосых мужчин. Когда-то она, смеясь, призналась Алисе и Ксении: «У меня было сто двадцать три мужчины. Из них три блондинчика, и честно говоря, лучше бы их не было вообще!»