Педикюр у нее был под стать общему тропическому образу. На каждом ноготке всеми цветами радуги переливалась россыпь разнокалиберных стразов.

– Я говорила ему, какой размер предпочитаю, но он уперся, как осел. Сказал, что для таких больших имплантов может не хватить тканей. Уговорил меня. Ну, я и сдалась. А потом, когда увидела новую грудь, чуть не расплакалась. Я же стала какой-то плоскодонкой!

Мы с Ксенией синхронно ссутулились. Даже если сложить наши выпуклости вместе, все равно не получилось бы такого выдающегося бюста, как у этой капризной девицы.

– А сейчас я сама заказала нужный размер. Уже оплатила все. А он – ни в какую. Говорит, рисковать не хочу.

– Может, он прав? – несмело предположила Ксения. – Все-таки врач, и не из последних…

– Ой, девчонки! Врачи – такие перестраховщики, – вздохнула девушка-попугай. – Кстати, меня зовут Наташа.

Мы представились.

– Ты собираешься изменить форму носа, так? – глядя мне в глаза, безапелляционно объявила она. – А ты, – девушка-попугай перевела взгляд на Ксению, – собираешься избавиться от тяжелого подбородка.

Мы изумленно переглянулись. Эта девушка – телепат? А она расхохоталась, гордая произведенным эффектом.

– Не волнуйтесь, я не умею читать мысли. Просто слишком давно в этом всем варюсь. Наверное, я сама могла бы вести здесь консультации. Впрочем, об этом мы поговорим потом.

* * *

Ладони его были теплыми, сухими и приятно пахли мылом.

– Не жмурьтесь, – доктор Владимир Кахович, невысокий сорокалетний брюнет ярко выраженного семитского типа, хмурился ласково, как компетентный педагог перед смущенной отличницей.

Каждый в этом городе имеет пару.

Каждый, черт побери, с кем-нибудь спит.

Без сомнения, импозантный хирург Владимир Кахович тоже не относился к малочисленной группе сексуально игнорируемых отщепенцев. Ну, еще бы – у него такой литой торс, такой выразительный греческий профиль. И тысячедолларовые часы Rado на левой руке при отсутствии обручального кольца на правой.

Интересно, как выглядит его женщина? Эталон совершенных пропорций? Высеченная из лучших биологических материалов Галатея, расстояние между голубых очей которой точно соответствует утвержденным Нефертити канонам? Или обычная тетка, которая буднично подкрашивает корни волос, рисует стрелки на веках, чтобы быть похожей на Анджелину Джоли и ведет безуспешную многолетнюю войну со второй стадией целлюлита?

Интересно – пластические хирурги в состоянии встречаться с обычными женщинами? Не видит ли тот же самый Кахович в каждой улыбающейся ему мордашке всего лишь раздражающее сочетание диспропорций? Она ему – пойдем в кино, а он – мне кажется, ваш нос смотрелся бы эффектнее, если его на пару сантиметров удлинить.

– Знаете ли вы, Алиса, что ринопластика является самой древней пластической операцией? – ласково сказал Кахович, за плечи усаживая меня на стул.

Наверное, заметил, как меня трясет, и пытался успокоить доступными ему способами. Оставалось надеяться, что он не собирается демонстрировать мне фотографии из операционной – кровавые брызги под скальпелем на чьем-нибудь лице.

– В Индии пленным врагам отрезали носы, чтобы легче было определять неверных.

Нервно сглотнув, я подумала, что съеденный на завтрак сэндвич явно был лишним.

– А местные лекари научились частично восстанавливать ткани. Вырезали лоскуты кожи оперируемого и приживляли на нос. Забавно, да?

– Смешнее некуда, – пробормотала я, – просто анекдот.

– А настоящая ринопластика, в современном понимании этого слова, впервые была проведена в Берлине в 1898 году. Хирург рискнул укоротить нос некоему застенчивому молодому человеку. И неожиданно для всех операция прошла вполне успешно!

– Доктор, может быть, уволите меня от исторических подробностей? – не выдержала я. – Занудства я и в школе натерпелась, оттого и сбежала оттуда в пятнадцать лет. Я пришла сюда, чтобы изменить форму носа.

Он не рассердился. И даже наоборот – выражение лица доктора Каховича свидетельствовало о том, что мое поведение ему импонирует! Может быть, то была профессиональная привычка постоянно общаться с психически неуравновешенными пациентами (одна девушка-попугай чего стоит!). Интересно, много ли времени необходимо для того, чтобы выработать такой взгляд – добрый, внимательный и понимающий.

– Вы сами не знаете, нужна ли вам операция, так? – тихо спросил он.

– Моя приятельница сделала. И очень изменилась. Она говорит, что изменилась вся ее жизнь.

– Понимаю, – улыбнулся он. – Хотите кофе, Алиса?

– Разве мое время не подходит к концу? – я бросила взгляд на часы, висевшие над его столом. – Меня предупредили, что консультация длится двадцать пять минут.

– Это так, но… Бывают и исключения. Я просто хотел, чтобы вы взглянули вот на это.

Не вставая со стула, он одной рукой нажал на кнопку стоящей на подоконнике кофеварки, а другой извлек пластиковую папку из верхнего ящика стола. В папке оказались фотографии – немного, десять снимков. И на каждом – два лица, которые (я это поняла, признаюсь, не сразу) принадлежали одному и тому же человеку. Классика жанра – «до» и «после».

На одном из снимков снулая грузинка с жирно подведенными глазами безо всякого выражения смотрела в объектив. На другой фотографии она же улыбалась в камеру, преображенная. Куда-то подевались намечающийся двойной подбородок и мешки под глазами. Грузинка белозубо улыбалась и таращилась в фотообъектив с выражением ничем не омраченного счастья на молодом, свежем лице.

– Хотите сказать, что это не фотошоп?

– Обижаете, – уголками губ усмехнулся Кахович, – но у нее немного другая ситуация. Борьба со старением – естественный процесс. В наше время быть старой и морщинистой не просто неприлично, но и унизительно.

– Интересная теория, – хмыкнула я, – мне всегда внушали, что унизительно быть подлой и мелочной.

– Одно другому не мешает. Интересная вы девушка, Алиса. И совсем не похожа на других клиенток вашего возраста.

Это была распространенная до оскомины форма заигрывания, но услышать такое все равно отчего-то было приятно.

– В чем же мое отличие?

– Знаете, что такое дисморфофобия, Алиса?

Я смущенно промолчала.

– Патологическая неудовлетворенность собственным внешним видом при отсутствии видимых уродств. Вот только что у меня была девушка. Красивая, надо сказать. Яркая. Наверняка вы обратили на нее внимание.

Он явно говорил о девушке-попугае.

– Восемь операций на лице, три на груди, две липосакции. Уговаривает меня в очередной раз поменять имплантанты. Раньше ее не устраивала форма, теперь – размер.

– Вы уверены, что не обязаны хранить врачебную тайну? – немного удивилась я. Интересно, а меня словоохотливый доктор тоже намерен светски обсуждать с другими пациентками.

– Не волнуйтесь, это особенный случай, – усмехнулся Кахович, – девушку зовут Наталья, и она совсем не скрывает, что с собою сотворила. Можно сказать, она живая реклама моей клиники. Приходит и треплется в коридоре с ожидающими, опытом делится. Но я, кажется, отклонился от темы. Так вот, Наталья – классический пример дисформофобии. Она никогда не будет довольна собой, сколько бы операций мы ни провели. А вы, как я вижу, не страдаете от нелюбви к себе.

– Я считаю себя некрасивой, – честно призналась я.

– Но это вам никогда не мешало, не так ли?

– Что-то я не понимаю. То вы говорите, что мне не помешали бы новые нос и губы, а теперь пытаетесь отговаривать, так, что ли?

– Ну что вы, – мягко улыбнулся Кахович, – если хотите знать, я убежденный фанат пластической хирургии. Когда-нибудь, возможно, я даже расскажу вам, почему. Но на первой консультации я всегда ставлю воображаемый знак вопроса… – он помолчал, а потом, вкрадчиво улыбнувшись, добавил, – таковы правила нашей клиники, Алиса.

На мое лицо был направлен ослепительный свет лампы-лупы. Зайдя в кабинет, я смущенно проблеяла, что целью моего визита является… ну, допустим, нос, – после чего Кахович уверенно перехватил инициативу в свои простерилизованные руки.

Почему-то в глубине души я надеялась, что Кахович, возможно, примется меня отговаривать. Не избалованная комплиментами полузнакомых мужчин, я бы с интересом выслушала монолог о преимуществе внутренней красоты. Ведь выгнал же он Наталью!

Но ничего подобного не произошло.

– Нос, значит, – задумчиво протянул Владимир Михайлович.

Я обреченно кивнула.

– На вашем месте я бы подумал и о губах. Ваш типаж украсят сочные губы.

* * *

То ли мушкетерами мы себя чувствовали, то ли гардемаринами, то ли беззаботными пассажирами «Титаника», поднимающимися на борт.

Выйдя из кабинета Каховича, я обнаружила, что и Ксения, и Наташа ждут меня в коридоре. И это меня (вот странно!) почти не удивило. Словно мы подписали невидимый и нерушимый контракт, который обязывал отныне делить натрое все пластические проблемы. Правда, в тот момент я так до конца и не поняла, зачем наше скромное общество могло понадобиться Наташе – ведь она была постоянной клиенткой клиники и сама могла выступать в роли консультанта по любому вопросу, связанному с пластической хирургией. Но потом, познакомившись с ней поближе, я поняла, что Наташке было просто очень одиноко. За небрежно предложенную дружбу она ухватилась как утопающий за соломинку.

Возле ворот Наталью ждал БМВ-7 стального цвета. Предупредительный водитель в сером пиджаке распахнул перед ней дверь, из кожаного салона пахнуло дорогими духами и ванильным ароматизатором.

– Девчонки, – вдруг обернулась к нам обладательница этой роскоши, – а вы очень спешите?

Мы с Ксенией переглянулись. Мне спешить было некуда – мои выходные дни состояли из медлительных резиновых часов, заполненных бессмысленными шатаниями по городу, чтением всякой низкопробной ереси и бессмысленным штудированием программы телепередач.

– Может быть, рванем в один ресторанчик? Познакомимся поближе, поболтаем!

В ее предложении было столько искреннего энтузиазма, что мы просто не могли отказаться. Потом я привыкла к этой Наташкиной манере – она манипулировала окружающими словно марионетками и всегда могла тем или иным способом заставить всех делать то, что хочет она, принцесса.

Это она настояла, чтобы мы отправились в модный суши-бар на Садовом кольце. Ни у меня, ни у Ксении не было свободных денег, но Наталья и слушать не пожелала о демократичном кафе «Му-Му», где привыкли перекусывать московские девушки из middle-class.

– Я вас угощаю, – царственно объявила она, а потом, чтобы мы не чувствовали себя неловко, добавила, – ну пожалуйста! Пожалуйста! У меня почти нет подруг, а вы выглядите так, как будто бы с вами можно иметь дело.

И вот за поеданием роллов с крабами и сыром «Филадельфия» мы осторожно вскрывали личные файлы друг друга. Жердь оказалась, разумеется, фотомоделью на грани прозябания и потенциальной славы – нам было гордо продемонстрировано увесистое портфолио. На каждой страничке альбома – фотография совершенной красавицы, и невозможно было представить, что все это – один и тот же человек, а именно наша новоявленная подруга Жердь.

Девушка-попугай ничем особенным не занималась – проматывала в свое удовольствие деньги банкиров-родителей. Круглосуточный отпуск, ясный ум, омраченный одной-единственной проблемой – на что бы потратить выдаваемый каждый месяц денежный ресурс. Она и в самом деле перенесла одиннадцать пластических операций, о чем рассказывала с какой-то болезненной гордостью.

Ну а я… Что я могла о себе сказать? Порадовать их душещипательной историей о том, как я сбежала из дома в поисках свободы и в итоге оказалась в тупике? Сентиментально всхлипнув, рассказать о единственном роковом мужчине своей жизни? Или о своих родителях, с которыми не виделась несколько лет? О своей «увлекательной» работе продавщицы искусственных членов?

В общем, я преимущественно молчала.

Может быть, это было и к лучшему, ибо где-то в самой глубине моего сердце тихо вибрировало незнакомое чувство медленно зарождающейся новой жизни. Вот как бывает – одинединственный день разворачивает тебя на сто восемьдесят градусов, и ты послушно бредешь к новому горизонту, не оборачиваясь назад.

* * *

Поход на флюорографию в одну из расплодившихся по городу платных поликлиник обернулся настоящим светским событием. Еще там, в клинике, мы договорились держаться вместе – Ксения, Наташка и я. Осознавая, что Жердь и девушка-попугай – всего лишь мои случайные попутчицы и при иных обстоятельствах мы не сошлись бы никогда, я тем не менее испытывала странную приподнятость духа.

У меня никогда не было подруг. Не считать же за оную случайную ночную собеседницу, проститутку по имени Ангелочек, из-за которой все и началось.

Получив в регистратуре готовые снимки, мы завалились в первое попавшееся заведение с мерцающей вывеской «Бар». В букве «А» перегорела лампочка, поэтому надпись читалась как «Бр», что вызвало в нас, нервозных и готовых к радикальным переменам девушках, дрожащую волну логически необоснованного хохота.