Говард Фаст - Сильвия

Мне было достаточно.

1 октября была среда, и моя неделя разговоров с самим собой — бессмысленных, потому что не находилось решений, — кончалась. Ровно за неделю, тоже, в среду, я начал составлять свой отчет. Взял напрокат машинку, принялся за донесение, ради которого меня и наняли, и к вечеру были готовы уже двадцать две страницы. Взвешенный, продуманный отчет образованного человека, который, если надо, умеет и на самое дно спуститься. Мальчишкой я воровал с лотков бананы и яблоки, потому что хотелось есть, но, допечатав двадцать вторую страницу, голода я не испытывал, и поэтому решил заглянуть в винный магазинчик чуть дальше по улице, купил шотландского виски и напился у себя в номере. Вот уж семь лет, как я в одиночку бутылку не приканчивал, но семь лет не такой уж большой срок, чтобы научиться пить без самокопания. Знаю я людей, которые в жизни пьяны не были, а все равно копаются в себе беспрерывно.

Начал я свой отчет 24 сентября. И пока писал, испытывал ощущение, что не попусту копчу небо. Вот родился ребенок по имени Сильвия Кароки, и жизнь этому ребенку досталась такая, какая ни одному ребенку доставаться не должна. И я про это писал бесстрастно, холодно, ведь, в конце концов, я просто отрабатывал свое вознаграждение.

Ехать в Скарсдейл мне не хотелось, но единственное мое достоинство в том и состоит, что я всегда без энтузиазма принимаюсь за такие дела, а тем не менее делаю их, как ни противно. Не Бог весть какое достоинство и бывает трудно его заметить и оценить.

В четверг, 25 сентября, я себя почти заставил все-таки в Скарсдейл отправиться. Накрапывал дождичек, я посмотрел, подумал и сказал себе: «А, черт с ним». Пошел вместо этого в кино. Потом позвонил Джеку Фенни — не как коллеге, просто он был единственным, кого я давно знал в Нью-Йорке, и мне было необходимо хоть какое-то общество, чтобы облегчить душу за разговором. У него, однако, дел оказалось под завязку, увы, встретиться нам не пришлось.

Весь тот день я вспоминал свою историю с Ирмой Олански и все пытался для себя определить, что это такое — хороший человек, гожусь ли я сам под такое определение и годится ли она. Насчет себя я пришел к выводам самым нерадостным. Хотя, честно говоря, я ведь и не пытался им стать. И разве я пытаюсь восстановить прошлое хорошего человека? Я восстанавливаю прошлое проститутки, ну и замечательно, если вдуматься. Проститутка торгует собой — значит, она готовый символ общества, где все чем-нибудь торгуют, не собой, так автомобилями или кастрюлями какими-нибудь, или еще чем. Тут я заставил себя остановиться, потому что не хотелось напиваться опять до отключки.

В пятницу я решил, что в Скарсдейл поеду нынче обязательно. День был теплый, приятный, я взял в агентстве машину с откидным верхом, так что ехал — вдоль реки, потом через округ Винчестер — с комфортом, наслаждаясь окрестностями. В Скарсдейле для начала заглянул в закусочную, узнал телефон Херберта Филлипса из местной адресной книги, выписал и адрес — Чэдуорт-роуд 44. Вообще-то так работать нельзя, но мне было не до профессионального самолюбия. Просто хотелось поскорей со всем этим разделаться, а ведь почти все уже было у меня готово. День за днем прошли передо мной восемнадцать лет ее жизни, а те семь, что Сильвия Вест провела в Лос-Анджелесе, особого значения уже не имели. Правда, меня наняли с целью не только разобраться, что она за человек, но и выяснить, откуда деньги на ее банковском счете, а как профессионал я просто обязан дать, насколько возможно, точные сведения. Но это так, мелочи, а в целом я ведь достиг уже очень, очень многого.

Я объездил десятка два улиц, прежде чем отыскал в Скарсдейле Чэдуорт-роуд, и хотя мог бы сразу спросить, где это, делать этого не хотелось. Да и почему не проехаться? — и приятно, и полезно. Мне-то казалось, для состоятельных людей подходит только Беверли-Хиллз, а нет, вот и еще местечко, в точности как то, в Калифорнии, — качу себе и чувство такое ласкающее, словно домой попал. Дома все по семьдесят, по восемьдесят тысяч, перед каждым ухоженная лужайка, и так гордишься собой, с первого взгляда определяя: «Этот вот в георгианском стиле построен, этот — по образцу французских поместий, а тут хотели сделать, как на мысе Код, только ничего не вышло, коттедж неправильно поставлен, зато вот здесь точно имитировали дома на Чесапикском заливе, а эти, видимо, испанской колониальной архитектурой увлекаются». Было даже несколько очень современного вида построек, только не на Чэдуорт-роуд. На Чэдуорт-роуд все дома поставлены так, чтобы красиво смотреться посреди участка в два-три акра, а стиль преобладает южный, как на старых плантациях, или георгианский — два этажа, иногда три, непременно колоннада вокруг террасы и дорожка для автомобиля, огибающая всю постройку. Одного взгляда на дом 44 было достаточно, чтобы решить: ни за что бы тут не поселился, хотя еще как бы поселился, была бы возможность. Ну просто воплощенная американская мечта: такой вот дом — или еще стать президентом.

Я подъехал к входу, постучал — для этого имелся большой бронзовый молоток, хотя одновременно раздался и звонок, и мне открыла горничная в черном платье с кружевным воротничком, вежливо меня выслушала, сообщила, что миссис Филлипс на весь день отправилась в Нью-Йорк, где должна встретиться с мистером Филлипсом, и вернутся они поздно.

Я отправился назад в отель, пошел прямо в бар, выпил, поболтал с барменом за стойкой. Это народ не больно мозговитый и уж вовсе неостроумный — сужу по собственному не слишком богатому опыту, — да и нрав у них далеко не такой крутой, как принято думать, но зато они привыкли к роли хозяев в клубах, состоящих исключительно из одиноких людей, и вознаграждают за общение с ними самой желанной наградой — звуком человеческого голоса, обращающегося непосредственно к тебе.

27, в субботу, встал я поздно. Неспеша одеваясь, думал, не сходить ли в Центральный парк. День был просто чудесный, такие, говорят, для Нью-Йорка большая редкость и выпадают только под конец сентября или в начале октября. С запада тянуло сухим, свежим ветерком, в воздухе был разлит аромат юности и любви. Человеку одинокому в такие дни особенно несладко, неотступно хочется какой-то компании, преследуют мысли о загубленной жизни. И я все это испытывал, словно что-то болело внутри, напоминая о себе острыми покалываниями, и я знал, что в целом мире есть только одна женщина, которую я по-настоящему хочу и всегда буду хотеть — никаких замен, никаких подделок. Мне достало сил в этом перед собой признаться, принять это, и пусть ничего больше у меня не будет — ни чувства достоинства, ни уважения к себе, ни удовлетворения хоть чем-то из сделанного мной, все равно, этого у меня не отнимут, никто не отнимет моей любви к ней. А в нашем мире, где кругом грязь и так мало прекрасного, надо дорожить таким чувством, уж поверьте, оно большая редкость, пусть даже ждать его пришлось тридцать шесть лет.

В воскресенье я занимался всякими мелочами, дожидаясь, когда кончится этот нудный день.

А 29, в понедельник, опять взял машину и поехал в Скарсдейл. К одиннадцати утра я был на Чэдуорт-роуд.

Дверь открыла знакомая горничная. Я спросил, дома ли миссис Филлипс, и услышал: «Проходите». Прелестно обставленная прихожая, лестница с витыми перилами, ведущая на второй этаж. На полу ковер фирмы «Одюбон», из дорогих, к нему положенное число предметов из антикварных лавок «Гинсберг» и «Леви». Вдоль стен кресла марки «Шератон», дедовские напольные часы под портретом джентльмена, который, вероятно, и приходится мистеру Филлипсу дедушкой.

Я не присел — не люблю пользоваться мебелью, стоящей дороже, чем все мои пожитки вместе взятые, — а руки засунул поглубже в карманы: пусть не вздумает тыкать в меня укоряющим пальцем это преуспеяние. А вот и Джейн Бронсон, то бишь миссис Филлипс, появилась в передней, прихожей, холле или не знаю уж, как у них это помещение называется. Пристально на меня посмотрела, и я на нее пристально смотрю. Голубым своим выцветающим глазам она на этот случай постаралась придать как можно более строгое выражение, нечасто такое у женщин встретишь. А вообще-то очень красивая, производит впечатление, если вам нравятся женщины, похожие на камеи, — со строго очерченным ртом, бледной тонкой кожей, скульптурные такие, как будто ей шомпол внутрь загнали.

Меня этот тип женщин оставляет вполне холодным, но готов признать, что она настоящая светская дама или, во всяком случае, очень удачно этим дамам подражает. Как я ни старался себе напомнить, что в свое время она работала у Молли Бэнтер, мне не очень это удавалось: она меня подавляла, всем своим видом давая понять, что я перед ней полное ничтожество. Миссис Филлипс превосходно поладила с Джейн Бронсон — от одной тело, от другой повадки, тут уж нечего спорить.

— Чем обязана, мистер…

Сказано было так, словно мне даже фамилии не положено, да она и не надеется ее услышать.

— Маклин.

— Ах вот как. — В жизни никто не произносил мою фамилию с таким выражением, что сразу начинаешь себе казаться чуть ли не подонком, если не воплощением вульгарности. Почему, мелькнуло у меня в голове, ну почему она сразу поняла, что мой визит ей неприятен? В конце-то концов, а вдруг я что-нибудь для нее важное сообщу, или хоть окажусь смотрителем, явившимся проверить газовые трубы, или налоговым инспектором, наконец, каким-нибудь родственником Филлипса, о котором давно не вспоминали. То ли она разбирается в мужчинах, как никто из мне встречавшихся, то ли решила вот таким же ледяным тоном разговаривать со всеми незнакомцами, являющимися к ней в дом. Как бы то ни было, ей достало воспитанности холодно осведомиться, чем она может быть мне полезна.

Как-то сразу стало понятно, что тут нечего лезть с Международным бюро, пропавшими наследниками и прочей ерундой. И я выложил напрямик:

— Вы бы могли со мной поговорить о Сильвии Картер?

Я был готов к любой реакции с ее стороны. Но не последовало никакой. Ни мускул не дрогнул на ее лице. Изумительная нордическая маска, все то же полное бесстрастие, непроницаемость, молчание. Наконец, она произнесла:

— Видимо, вы ошиблись, мистер Маклин. Не имею чести вас знать, и разговаривать нам с вами не о чем. Пожалуйста, уходите.

Держалась она предельно невозмутимо, такую не собьешь, но я уже понял, что напал как раз на то, что нужно. Ответ был хорош, но прозвучал ненатурально. Она говорила фразами из книжек, из фильмов и пьес, но та, что правда никогда не была знакома с Сильвией Картер, сказала бы по-другому.

— Разумеется, я уйду, если мой визит вам неприятен, — ответил я. — Только прошу понять меня правильно. Я не налетчик, ничего у вас вымогать не собираюсь, будьте спокойны. И давайте выложим карты на стол. Вы не станете звать шофера, дворецкого или кого еще, чтобы меня выставили. И в полицию не станете звонить. Мы вполне можем справиться общими усилиями, причем тут все зависит только от вас.

С минуту подумав, она все, видимо, взвесила. Оглядела меня придирчиво, словно торговец скотом, которому предлагают быка-рекордсмена за порядочную цену. Такое было чувство, что в эти несколько секунд она с точностью до цента определила, сколько стоят мои башмаки, костюм, рубашка, и давно ли куплен этот галстук, и слежу ли за ногтями, и когда последний раз был в парикмахерской. Наконец, сказала:

— Хорошо, мистер Маклин. Я готова.

И опять молчание. Я ждал. Она тоже ждала и оказалась терпеливее. Я не выдержал?

— Итак, миссис Филлипс?

— По-моему, говорить нам не о чем, мистер Маклин. Вы утверждаете, что можно с этим справиться общими усилиями, вот я и жду, когда вы их приложите. Только, боюсь, мы по-разному смотрим на одни и те же вещи. Как только вы мне сообщили, зачем пришли, вы себя обезоружили. Вам либо нечего выложить на стол, либо вы просто шантажист. Сделайте милость, скажите, кто вы?

— Я частный детектив из Лос-Анджелеса. Вот удостоверение. — Она тщательно его просмотрела, долго вертя в руках, прежде чем вернуть.

— И что вас интересует относительно лица, о котором вы меня спрашивали, мистер Маклин, — относительно Сильвии Картер?

— Мне нужно установить факты, относящиеся к ее жизни между 1949 и 1956 годами.

— Зачем?

— Поскольку от этого зависит, вступит ли с ней в брак одно лицо, находящееся в Калифорнии.

— А когда вы установите интересующие вас факты, данное лицо решит не вступать с ней в брак. Я правильно понимаю?

— Очень возможно.

— А отчего вас волнуют именно годы после 1949, мистер Маклин? — говорила она все так же бесстрастно, но еще более неприязненным тоном, если такое возможно.

— Потому что фактами более раннего периода я уже располагаю.