Сказать, что он ненавидит ее, – значит, ничего не сказать. Он с удовольствием задушил бы ее голыми руками. Мысль об этом продолжала беспокоить ее.

Почему ее волнуют чувства герцога?

Почему ее не оставляют странные ощущения, которые она испытала в то свежее утро в конюшне, когда внезапно в его лице и глазах появилось что-то такое, что сделало его похожим на человека. Он стал таким уязвимым… и красивым.

Это чувство ни на секунду не оставляло ее, лишало сна и аппетита, терзало ее сердце.

«Господи милосердный, помоги герцогине понять, что вне могу больше здесь оставаться».

Она села на постели. Холодный воздух проникал под тонкую ночную рубашку. Мысль о том, чтобы выбраться из теплой уютной постели, приводила ее в ужас, но сегодня чувство беспокойства не оставляло ее. Атмосфера в комнате казалась напряженной… Как будто из темноты кто-то смотрел на нее. Свое дело сделали и достигшие Торн Роуз слухи о недавних ограблениях. Только на прошлой неделе замок Мелком, располагавшийся неподалеку от них, подвергся нападению разбойников и был безжалостно разграблен. Двое громил в масках затащили дочь лорда Мелкома в винный подвал и…

Она не хотела об этом думать. Очевидно, она становится такой же истеричкой, как Молли, которая вся тряслась и причитала, что Торн Роуз беззащитен, как потерявший мать ягненок, и, несомненно, будет следующим.

Дверь в комнату Салтердона была, как всегда, открыта. Взяв свечу, она выбралась из постели, на цыпочках подошла к двери и стала вглядываться в темноту, подобно тому, как Беовульф заглядывал в темное логово Грендель.

Пусто!

Подняв свечу повыше, она смотрела на отброшенное одеяло, фланелевые простыни и подушку, на которой осталась вмятина от его головы, а затем резко повернулась, отчего крошечный огонек свечи предательски замерцал, и, обведя глазами комнату, обнаружила, что инвалидное кресло герцога исчезло.

Мария бросилась к звонку, чтобы вызвать Гертруду, но затем остановилась, вцепившись дрожащими пальцами в кисточки шнурка, как в спасательный трос. Сердце ее бешено колотилось, мысли путались.

– Спокойно, – сказала она вслух. – Нет смысла звать на помощь. Паника делу не поможет.

Куда, черт побери, он подевался?

Если что-то случилось, это ее вина.

Но что могло произойти?

Он мог свалиться с лестницы. О Боже! Она совсем не хотела этого, когда представляла его лежащим в изъеденном червями гробу!

Он мог даже выброситься в окно: обреченные часто кончают жизнь самоубийством. Пол в минуты слабости тоже говорил об этом. О Господи!

Выбежав в коридор, она налетела на Тадеуса, от неожиданности вскрикнула, уронила свечу на ногу и отскочила, наступив на волочившийся по полу подол ночной рубашки.

– Чтоб мне провалиться! – выругался он, подхватил свечу, прежде чем та успела погаснуть, и, держа ее перед собой, с удивлением посмотрел на девушку. – Думаю, глупо было бы надеяться, что ты искала меня.

– Его светлость, – ответила Мария, вся дрожа. – Он исчез.

Тадеус обошел вокруг нее и углубился в комнату Салтердона. Мария обхватила себя руками и поджала озябшие пальцы ног. Мерцающее пламя свечи освещало половину лица Тадеуса.

– Точно, – он опять повернулся к девушке. ~ Вот если бы это черти забрали его несчастную душу. Может, откроем бутылочку лучшего шампанского его светлости и отпразднуем?

– Не мели чепухи, – ответила она, забирая у него свечу.

Тадеус двинулся вслед за ней по коридору.

– Ее светлость сделала бы нам большое одолжение, если бы поместила его в сумасшедший дом.

Подойдя к лестнице, Мария посмотрела вниз. Там было темно, как в преисподней.

– Он не сумасшедший.

– Психи выстраиваются вдоль зарешеченных окон и плюют на прохожих. Некоторые воют, как собаки.

Мария вздрогнула, представив себе нарисованную Тадеусом картину, и посмотрела на него.

– Он не сумасшедший, – повторила она.

Ее ушей достиг какой-то едва различимый звук. Или ей показалось? Опять! Сопровождаемая Тадеусом, она вернулась в коридор и, миновав комнату Салтердона, двинулась дальше, прислушиваясь к тихому звяканью, которое постепенно превращалось в музыку.

– Музыкальная зала! – вдруг вспомнив, вскрикнула Мария и бросилась бежать, путаясь в длинном подоле рубашки. На пороге комнаты она остановилась, с трудом переводя дух. Горячий воск капал со свечи на ее пальцы.

В тусклом оранжевом свете единственной лампы за роялем, сгорбившись, сидел Салтердон и нажимал длинными пальцами одной руки на одни и те же клавиши.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Длинные спутанные волосы разметались по плечам и закрывали половину его небритого лица.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Блики света на напряженном лице Салтердона делали его похожим на погруженного в размышления дьявола. В то же время он напоминал мальчика, который когда-то пробирался в музыкальную залу и с искаженным от муки и наслаждения лицом занимался при свете свечи.

Тадеус последовал за ней, но Мария оттолкнула его.

– Я сама с ним поговорю.

– Думаешь, это разумно в таком наряде?

Он улыбнулся своей обычной нахальной улыбкой, и девушка нахмурилась.

– Все будет в порядке, – заявила она и твердо посмотрела на него. Тадеус помедлил, затем поднял руки вверх, отступил и растворился в темноте.

Набрав полную грудь воздуха, Мария повернулась к двери, на мгновение остановилась у порога, а затем решительно двинулась к своему подопечному. Он краем глаза заметил движение, резко выпрямился и оглянулся. В его взгляде, обычно суровом и упрямом, светились растерянность и отчаяние. Мария остановилась и вздрогнула, от холода и волнения.

– Ваша светлость, – прошептала она внезапно пересохшими губами. – Вы до смерти напугали меня. Когда я обнаружила, что вас нет в комнате, то не могла себе представить, где вас искать в такой ранний час. Рассерженно вздохнув, она добавила:

– Я подумала, что на вас могли напасть воры и… Ладно, неважно.

Он медленно откинулся на спинку кресла, не убирая руки с клавиш и проводя кончиками пальцев по их блестящей поверхности.

– Наверное, моя реакция была слишком бурной, но я отвечаю за вас, нравится это нам обоим или нет.

Он, как обычно, молча посмотрел на нее своими загадочно горящими глазами, продолжая водить пальцем по клавише. Удивительно, что он переоделся и приобрел вполне приличный вид, если не считать мятой рубашки, криво застегнутой на шее, и… босых ног.

– Думаю, сейчас самое время сообщить вам, что я покидаю Торн Роуз, – объявила она. Ее голос звенел в прохладном воздухе залы. – Конечно, ваша бабушка будет разочарована. Боюсь, я была ее последней надеждой. Она так хотела верить, что мне удастся помочь вам. Но за последние несколько дней я поняла, что никто не поможет вам, если вы этого не хотите.

Мария попыталась улыбнуться.

– Хотите, я отвезу вас в вашу спальню, сэр? Или подать Гертруду?

Салтердон никак не отреагировал на ее слова.

Сгорбившись, она отвернулась. Глупая девчонка. На pro она надеялась? Что он будет умолять ее остаться? Вне всякого сомнения, он будет счастлив избавиться от нее.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Она остановилась.

Мало-помалу простое бряканье одной ноты сменилось простенькой мелодией. Мария перевела взгляд на его пальцы, которые двигались по клавишам немного скованно, но без обычной неуклюжести.

Мария вскрикнула и прикрыла рот ладонью. Свеча выпала из ее руки, но она этого даже не заметила. Теперь пальцы герцога поймали ритм, и из инструмента полилась музыка, прекрасная, как пение птиц.

Мария на цыпочках подошла к пианино и провела над ним руками, не касаясь его полированной поверхности – так бабочка зависает над цветком, прежде чем сесть на него.

Она облокотилась на инструмент, всем телом ощущая его вибрацию. Ее взгляд не отрывался от рук герцога, порхавшим по черно-белым клавишам. Она боялась вздохнуть. Может, это только сон? В любой момент она может проснуться и обнаружить, что опять стала жертвой своих глупых фантазий. Нет, даже в самых смелых мечтах она не могла вообразить такую лиричную и поэтическую мелодию.

Наконец она заставила себя посмотреть в его глаза. Они были темно-серыми, с золотистыми искорками. Салтердон напряженно ожидал ее реакции, а его пальцы продолжали двигаться, наполняя комнату чудесной музыкой.

Он улыбался.

О Боже, он улыбался!

Нет, это не та странная саркастическая гримаса, служившая для выражения ненависти и гнева.

Улыбка осветила его глаза, разгладила морщины на лице. Он внезапно превратился в необыкновенно красивого человека.

Глаза ее наполнились слезами. На мгновение музыка смолкла.

– Не останавливайтесь! – взмолилась она. – Не останавливайтесь, ваша светлость. Это самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышала. Не останавливайтесь. Я готова всю жизнь стоять здесь и слушать.

Его улыбка стала шире. Его руки двигались все быстрее, пальцы становились все более ловкими и гибкими, туловище раскачивалось, отзываясь на каждую ноту, как будто музыка жила и дышала внутри него.

Закрыв глаза, Мария отдалась во власть чудесных звуков. Когда музыка смолкла, она заставила себя открыть пощипывающие глаза и обнаружила, что Салтердон с помрачневшим лицом наблюдает за ней. Только тогда она поняла, что ее горло сжимают спазмы, а по щекам катятся слезы.

– Это самая прекрасная музыка на свете, ваша светлость.

– Бах, – хриплым голосом сказал он.

– Бах, – повторила она, и он снова улыбнулся, легко коснувшись кончиками пальцев ее шеи.

– Вот… так, мисс… Эштон.

Его пальцы, подобно теплым уголькам, ласкали ее шею, точно так, как только что ласкали клавиши пианино. Боже мой, он произнес целое предложение, но она могла думать лишь о волнующем прикосновении его пальцев. Это чувство не было страхом, это что-то другое.

– Вы разговариваете, – еле слышно произнесла она и в ту же секунду увидела книгу между его коленом и ручкой кресла. «Викарий из Уэйкфилда».

– Вы читали. Вот почему вы были таким замкнутым в последние дни? Таким мрачным и усталым? Вы приходили сюда каждую ночь, чтобы тренироваться?

Он открыл было рот, но она не дала ему ответить. Схватив кресло, Мария повернула его к себе, упала на колени перед хозяином и прижалась к его ногам.

– Вы можете общаться. Я знаю, – она сжала его руки. – Скажите мне что-нибудь. Любую гадость, какую только сможете придумать. Назовите меня невыносимой, невежливой. Скажите, что я мегера, ведьма. Всего одно предложение, и я больше никогда не буду приставать к вам с просьбами.

– У меня… болит голова… от чтения, – с трудом произнес он, сжав лежащие у него на коленях руки девушки. – Но это… постепенно проходит.

– Конечно. Упражнения должны помогать, правда?

– Да, – кивнул он и снова сжал ее руки, но не грубо, а осторожно, почти нежно.

«Нет, не нежно. Конечно, не нежно!»

Засмеявшись, Мария вскочила и порывисто обняла его за плечи и зарылась лицом в его мягкие шелковистые и душистые волосы.

Крепко зажмурившись (Господи, дай ей силы не расплакаться, а то герцог посчитает ее чувствительной дурочкой), она улыбнулась и еще крепче прижалась к нему.

– Я молилась за вас каждую ночь, ваша светлость – шептала она ему прямо в ухо. – Ваша семья будет счастлива, и все остальные в Торн Роуз тоже. Интересно будет посмотреть на их лица, когда они узнают.

Они на несколько минут молча застыли в таком положении: руки девушки крепко обхватили плечи Салтердона, ее теплое дыхание согревало ему ухо. Затем его руки медленно поднялись, и он осторожно провел ладонями по ее спине.

Внезапно она почувствовала себя очень маленькой. Ее кожа ощущала тепло его рук даже через ткань ночной рубашки.

Ночная рубашка.

Какая тонкая преграда! Марии казалось, что рубашка отделяется от ее тела, складками спадая на колени Салтердона. Ничем не стесненная грудь была странно тяжелой, чувствительной и очень заметной. На мгновение она представила, что он снова касается ее груди, и она позволяет ему это.

Мария отстранилась, собираясь убежать и не решаясь взглянуть ему в лицо, такое страшное раньше, а теперь заставляющее ее колени дрожать, а сердце биться сильнее. Ее способность дышать улетучивалась с каждой секундой, как дым, поднимающийся он шипящей на пианино лампы. Он потянулся к ней и взял в ладони ее груди. Смущение куда-то ушло, и она застыла, не в силах оторвать взгляда от его горящих глаз. Она понимала, что должна чем-то прикрыться, но не могла сдвинуться с места.

Внезапно она почувствовала, как краска стыда заливает ее лицо.

Повернувшись, Мария бросилась к двери, задев ногой упавшую свечу, которая к тому времени погасла в луже расплавленного воска.

– Подожди! – крикнул он ей вслед, и звук его сочного голоса прозвучал как удар фетрового молоточка по фортепианной струне. Стянув ворот ночной рубашки, она быстро оглянулась. Он сидел в золотистом облаке света, больше не животное, не тиран, не инвалид. Просто мужчина.