Кэтрин Сатклифф - Симфония любви

– Но вы сказали…

– Осталось совсем немного… Думаю, Гертруда уже заканчивает…

Герцогиня подошла ближе, так близко, что Мария увидела золотые искорки в глазах старухи – совсем как у ее внука. На девушку смотрели его глаза, доброта и человечность которых были скрыты за стальной завесой аристократизма.

В этот момент дверь открылась, и из комнаты вышла Гертруда. Она посмотрела на Марию, а затем перевела взгляд на герцогиню.

– Его светлость готов принять вас.

– Неужели? – ответила герцогиня, приподняв бровь, искоса взглянула на Марию и презрительно скривила губы. Она подождала, пока Гертруда уступит ей дорогу, и вошла в комнату.

Мария последовала за ней, держась на почтительном расстоянии. Она не решалась поднять глаза или вздохнуть, и держалась на ногах только потому, что Гертруда была рядом. Прошло довольно много времени, прежде чем она осмелилась взглянуть на Салтердона.

– Отлично побрит, правда? – зашептала Гертруда. – У меня было такое чувство, что он перережет мне горло этой проклятой бритвой, прежде чем я закончу. Теперь нам осталось только уговорить его постричься.

– А мне все больше нравятся его волосы, – пробормотала Мария, не отрывая взгляда от своего подопечного. Он сидел перед камином в кресле с высокой спинкой, и колеблющийся свет делал его точеное лицо похожим на мраморное. Он еще никогда не выглядел таким… красивым. Таким представительным. Таким… надменным и самоуверенным, совсем не похожим на того человека, который всего несколько минут назад положил ее ладонь себе между ног и назвал шлюхой.

Она не шлюха, черт бы его побрал! Она не… Хотя на какое-то мгновение, когда тепло его тела и его реакция на прикосновение ее ладони дошли до ее сознания, она почувствовала себя шлюхой. Да и сейчас чувствует… Господи, дай ей силы.

– Я одела его во все лучшее. Он всегда любил нарядиться. Потратил целое состояние на лондонских портных, а ткани ему привозили прямо из Китая. Выглядит внушительно, правда?

Герцогиня Салтердон остановилась перед креслом внука. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а затем он сухо сказал:

– Прошу прощения, что не встаю, ваша светлость. Вы должны понимать…

– Разумеется. Единственное, чего я не понимаю, – почему ты на меня сердишься.

Он помедлил с ответом. Постороннему могло показаться, что разговор, которого он счел бы за благо избежать, оставляет его равнодушным. Но это было совсем не так.

Он был внутренне сосредоточен и несколько раз повторял фразу про себя, чтобы произнести ее уверенно и гладко. Мария застыла на месте, боясь вздохнуть. Она вспоминала вчерашний вечер, те несколько часов перед заходом солнца, когда, сыграв ей мессу Баха, он читал вслух «Викария из Уэйкфилда». Салтердон запинался на каждом слове, ругая себя за неловкость, повторял, взмокнув от напряжения, фразу еще и еще раз, пока слова плавно и без усилий не стали слетать с его губ. Закрыв лицо руками, она плакала, смеялась, и снова плакала.

Наблюдая за ним сейчас, за его напряженными плечами, желваками на щеках и вцепившимися в подлокотники кресла пальцами, она повторяла про себя: «Медленнее. Аккуратнее, ваша светлость. Не нужно торопиться. Расслабьтесь, и все получится само собой… и не обращайте внимания на те ужасные вещи, что я вам наговорила. Простите меня, простите меня, простите меня».

Гертруда взяла ее за руку, вывела в коридор и закрыла дверь. В это время слуга герцогини предложил Салтердону выпить. Сердце Марии замерло. Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но Гертруда энергично затрясла головой.

– Он в порядке, милая. Оставь их одних.

– Ему трудно удерживать бокал. А что если он уронит его? Он почувствует себя униженным и…

Гертруда усадила Марию на стул и принялась приводить в порядок ее прическу, пострадавшую во время стычки с Салтердоном.

– Что это ты так разволновалась? – небрежно спросила экономка. – Ты ведь яснее ясного дала понять, что о нем думаешь. Назвала его помойной крысой…

– Нет! – вскрикнула девушка и повернулась к подруге. – Я этого не говорила. Я сказала, что хотела бы, чтобы он сгнил, как помойная крыса.

– Ладно, пусть так. Но ты не будешь отрицать свои слова, что тебя не волнует его судьба, и что он заслужил быть среди воющих безумцев.

– О Боже, – Мария опять опустилась на стул. Не удивительно, что отец ежедневно молился за ее пропащую душу. – Мне кажется, что его светлости нужен кто-то эмоционально более устойчивей. Он иногда пугает меня и злит. Но в другие минуты, несмотря на отчаяние, злость и страх, я ощущаю какую-то теплую волну внутри. Она умолкла, прикусив губу.

– Материнское чувство. Думаю, это присуще любой женщине.

– Ты не ошибаешься? – с притворной легкостью спросила Мария. – Материнское чувство?

– А что еще это может быть?

– Я… не знаю. Это не имеет значения. После того, что я сказала, мне все равно придется уехать, хочу я этого или нет… как только он расскажет ее светлости, какую вздорную сиделку она наняла.

Салтердон молча смотрел, как его бабушка ходит из конца в конец комнаты, держа в руке бокал портвейна. Бриллианты на пальцах ее свободной руки отбрасывали блики на украшенные резными панелями стены. Когда она остановилась у камина, зажав бледной узловатой рукой концы мантильи, он посмотрел в ее суровые глаза и сказал то, что думал, предварительно бросив взгляд на дверь, за которой скрылась Мария.

– Вероятно, я действительно слабоумный, ваша светлость. Мне казалось, что вы должны заплакать от радости, увидев такие изменения к лучшему.

– Поэтому ты хмуришься? – спросила она. – Разве тебе нужно напоминать, что я никогда не была сентиментальной дурочкой?

– Нет, – он отвел взгляд. – Не нужно.

– Ты должен знать, как я рада. И удивлена. Похоже, мисс Эштон после приезда в Торн Роуз научилась творить чудеса.

– Она… – он умолк, подыскивая слова, чтобы описать женщину, которая всего несколько минут назад чуть не выцарапала ему глаза… Женщину, которая вчера вечером босая, в одной ночной рубашке кружилась в танце по музыкальной зале, когда он неловкими пальцами играл на расстроенном пианино. – Клубок противоречивых чувств.

– Ты недооцениваешь ее.

Герцогиня взглянула на бокал в его руке, ожидая, что он сделает глоток. Салтердон осторожно поднес портвейн к губам и отхлебнул. Напиток обжег ему горло. Закрыв глаза и с трудом сдерживая кашель, он ждал, пока тепло достигнет желудка. Кашель был бы признаком слабости, а герцогиня больше всего на свете не любила слабых.

– Ты вполне прилично выглядишь, – сказала она. – Разве что немного худой и какой-то диковатый. Мне совершенно непонятно, зачем ты отрастил такие волосы. Сейчас ты, как никогда, похож на своего брата. Наверное, собираешься пахать и сажать капусту для своих арендаторов.

– Насколько я помню, это не уронило его в ваших глазах.

– То, что позволено Клейтону, моему второму внуку, то не позволено тебе. Герцог не должен работать наравне с арендаторами.

– А также играть на фортепиано, – пробормотал он и сделал еще один глоток.

Наконец герцогиня села, выпрямив спину и вздернув подбородок. Не отрывая взгляда от бокала с портвейном, Трей спросил:

– Почему вы приехали? И зачем привезли Эдкама?

– А ты как думаешь?

Он опять перевел взгляд на дверь и некоторое время пристально смотрел на нее, как будто мог открыть. Она все еще там – мисс Эштон – и ожидает от него знака, чтобы войти и, как солдат, начать выполнять указания. Нет, конечно. Ведь он прогнал ее? Сказал, чтобы она убиралась к дьяволу из его жизни. За что?

Просто потому, что в своей восторженности и невинности она считала, что спасла его от существования, которое хуже смерти.

Он подавил смешок и вновь отхлебнул из бокала.

Интересно, где она?

Не то чтобы она была нужна ему… Он и сам может дать отпор бабушке – всегда мог, – но теперь… Внезапно он почувствовал, что устал. Голова начала болеть, мысли путались. Ему стало трудно следить за ускользающей нитью разговора, не говоря уже о том, чтобы подобрать слова, которые успокоили бы герцогиню.

На этот раз портвейн проскользнул внутрь гораздо легче и почти не обжег горло. Салтердон даже не заметил, как откуда-то появился слуга и вновь наполнил его бокал.

– А ты как думаешь? – повторил он вопрос бабушки. – Я думаю… потому что… ты намеревалась увезти меня. И похоронить в укромном месте, как тайну, которую лучше запрятать подальше.

– Да.

– О, – портвейн выплеснулся ему на колени, и темное пятно расплылось на светло-коричневых брюках Салтердона. – Может, это вас и удивит, бабушка, но тайна уже раскрыта. Мои ровесники давно уже перестали приезжать сюда. Им непонятно мое нежелание смириться с новой ролью в жизни. Мое здоровье их тоже нисколько не волнует. Искалеченный аристократ, особенно герцог, это прекрасная тема для разговора на званом обеде – не более. Трудно оставаться спокойным, когда люди считают тебя слабоумным, – сквозь зубы процедил он, вертя в руке бокал. – Что касается вас, ваша светлость, то вы всегда были честны со мной. Я вас прощаю… как всегда. У меня ведь все равно нет другого выхода, правда?

– Если ты хочешь унаследовать мое состояние.

– Вот как, – улыбнулся он.

– Я не молодею, Трей. Последние пятнадцать лет я терпеливо ждала, когда ты вырастешь, повзрослеешь, женишься, и у тебя будут наследники. А теперь вот это. Я не могу завещать свое имущество недееспособному.

– А заперев меня в больнице, вы сможете оставить все моему более достойному брату Клейтону.

– Которому все это совершенно не нужно, – устало добавила она. – Но теперь все это не важно. Слава Богу, тебе лучше…

– Слава мисс Эштон, – вставил он и чуть дрожащей рукой отсалютовал бокалом в сторону закрытой двери.

Удивленно вскинув брови, герцогиня откинулась на спинку стула.

* * *

Все эти несколько недель Мария почти не замечала роскоши окружающей обстановки, и особенно ее спальни, поскольку любую свободную минуту посвящала Салтердону. А когда приходило время ложиться спать, она была слишком усталой, чтобы воспринимать красоту белой обшивки стен, нежных розовых занавесок и светлых ковров – все в стиле Людовика XV, – достойных самой принцессы.

Теперь, свернув только что заштопанный чулок и засунув его вместе с заплатанной нижней юбкой в свой маленький чемоданчик, Мария с грустью рассматривала все это великолепие.

Она уезжает. Герцогиня не захочет оставить внуку сиделку, которая открыто оскорбляет его. Ведь он же герцог Салтердон, черт возьми, а она сравнила его с помойной крысой. И тут некого винить, кроме самой себя. Все произошло, во-первых, из-за ее строптивости, приведшей к тому, что она нанялась на эту работу, во-вторых, из-за ее разочарования, заставившего попросить об увольнении. И последнее, но не менее важное, из-за дурного характера, не позволившего воспользоваться шансом остаться.

Она сидела на маленьком стульчике с прямой спинкой, протянув ладони к огню, и ждала.

Дверь открылась, и на пороге показалась Гертруда.

– Герцогиня желает тебя видеть.

– Отлично, – решительно сказала Мария и, гордо вскинув голову, запахнула свой потертый плащ. – Я готова.

* * *

Мария шла вдоль длинного коридора, бросая взгляды направо и налево. Она мысленно прощалась с картинами на стенах и статуэтками на столах, стараясь не отстать от быстро идущей впереди Гертруды. К ее удивлению, экономка повела ее не в гостиную и не в принадлежавшее герцогине крыло огромного дома, а вывела через парадную дверь прямо на истертые мраморные ступени, спускавшиеся к извилистой аллее. Рядом стояла карета с открытой дверцей, в которой сидели два закутанных в пледы пассажира. Воротники их плащей были подняты, шляпы надвинуты на глаза. Мария не сразу узнала герцогиню и ее внука.

– Идите сюда, – позвала старуха. – Быстрее. Во время движения я еще могу выдержать этот холод, но в неподвижности промерзну до костей.

Боже милосердный! Они так торопятся избавиться от нее, что вышвыривают из Торн Роуз, даже официально не объявив об увольнении! Но не это ее сейчас беспокоило.

Быстро – насколько это возможно – она спустилась по обледеневшим ступенькам и подбежала к экипажу. Салтердон сидел, потупив взгляд, на замшевом сиденье напротив своей бабки. Его щеки посерели от холода, губы были синими.

– Думаете, разумно увозить его в такой день, ваша светлость? – спросила Мария, не отрывая взгляда от герцогини и не поднимаясь в экипаж. – Холод усиливается, и…

– Это предложение Эдкама, – буркнула герцогиня. – Он говорит, что свежий воздух и холод должны взбодрить его и усилить сопротивляемость организма. Залезайте скорее, пока мы не замерзли до смерти.

Мария забралась в карету, опустилась на сиденье рядом с Салтердоном и поставила свой чемоданчик на пол. Нащупав плед, она плотнее завернула колени герцога.