— О господи… Вы посмотрите на нее… — всплеснул он от возмущения руками — Да ты давно ль на себя в зеркало смотрела, Коняшка? Чтоб за тебя триста долларов отдать? Да ты что? С ума сошла? Если только сумасшедший какой найдется или любитель особенный…

— Так. Понятно. Тогда по какому поводу деньги?

— Да помочь хочу тебе, дурочка! У тебя ж бабушка с инсультом лежит, вот я решил…

— А откуда вы знаете? Я здесь никому об этом не говорила!

— Ну, сказали мне…

— Кто?

— Да какая тебе разница, кто! Кто надо, тот и сказал! Не твое это дело! Бери деньги, и все! Нечего тут мне спектакли про гордость устраивать! Ну?

— Вам, наверное, Марина рассказала, да? Которая недавно ко мне приходила? Я правильно догадалась?

— Ну да! И что? Эта добрая и красивая женщина просила тебе помочь. Ты радуйся, дурочка, что о тебе еще беспокоится кто-то…

— Нет, спасибо. Я не возьму.

Василиса резко развернулась к мойке, так и оставив Сергунчика стоять с протянутыми к ней купюрами. Глядя растерянно в ее спину, Сергунчик почувствовал вдруг, что его сейчас очень сильно обидели. Или, может, оскорбили даже. И в то же время что-то такое ворохнулось у него в душе, давно забытое и загнанное в дальний угол, — когда-то и он мог вот так же отказаться от денег, предпочесть им сладкое ощущение самоуважения… Но обида вновь подняла голову, задвинула это что-то подальше в тот же самый угол и торопливо выпустила на свободу свою близкую родственницу — шипящую человеческую злобу…

— Что, все-таки гордая, да? А я, значит, не гордый, по-твоему? Да ты кто такая вообще есть? — тихо и сквозь зубы проговорил Василисе в спину Сергунчик, пытаясь засунуть обратно в карман деньги. Он все никак не попадал в него рукой, она тряслась и скользила мимо кармана, отчего Сергунчик злился еще больше. А еще неизмеримо более он злился на то, что так неловко влез во всю эту историю, что так глупо выглядел сейчас со своей взрослой обидой перед молоденькой совсем девчонкой, и обидно было еще до ужаса, что блондинка теперь очень даже легко от него отвертится, раз не выполнил он ей обещанного…

Бедный, бедный Сергунчик. Если бы предполагал он только, до какой степени слово «отвертеться» не к лицу этой самой блондинке, то и не стал бы, пожалуй, так сильно усердствовать да расстраивать себя понапрасну. Просто не понял он пока своего счастья. Потому как это было б настоящее, стопроцентное для него счастье, если бы блондинка эта и впрямь решила бы от него отвертеться. Хуже, если случится наоборот. Ему-то самому впоследствии уж точно от нее не отвертеться будет. А если б он был еще, скажем, помоложе, да не женат, да с квартирой — то и тем более…

А Василиса после этого дурацкого разговора расстроилась. Потому что никакая она и не гордая. Потому что не объяснишь же всего Сергунчику, в самом деле. Что она, с ума сошла, гордую перед ним изображать? Она вообще никак на него не реагировала, и на тарелки его грязные тоже. Спасибо, что работу дал, и все. А все остальное — никак. Это не было ни презрением, ни ненавистью, ей просто не хотелось здесь проявлять какие-то эмоции, и все. Не было их. Как переступала порог кафе, так сразу они исчезали куда-то. Дома были, а здесь нет… Чужая она здесь, и хорошо. Так и надо. Так правильно. Пусть…

А деньги эти она и в самом деле не смогла бы взять. И совсем не из гордости, а из-за Марины. Или из-за Саши… Или нет… В общем, совсем, совсем она запуталась…

Вдруг припомнилось почему-то, как они с бабушкой недавно фильм какой-то по телевизору смотрели, и героиня его там все тарелки в кафе так же мыла и мыла, и все спала и спала прямо на ходу, а потом — раз! — и графиней Шереметевой оказалась. А вдобавок к такому счастью и бизнесмен хороший да умный в нее влюбился. Смех прямо… У них вот тоже все как в том кино почти, только с точностью до наоборот — из князи да в грязи… А в основном все то же — грязные тарелки да бесконечное желание выспаться. Ей потом, после фильма этого, даже жутковато как-то за себя стало, словно это «наоборот» тяжелой плитой на нее навалилось. Господи, чего же это в сон так клонит, как назло…

Она, бедная, тут же и растеряла бы весь свой сон, если б знала, что творится у нее дома сейчас. То есть поначалу, конечно же, ничего такого и не творилось, все было тихо-мирно, все шло своим чередом: Ольга Андреевна сидела у кровати больного внука в своем кресле и читала давешний Сашин роман «про любовь», который подсунула ей утром, уходя, Василиса, а Петька спал целебным крепким сном, напившись горячего молока с медом. Когда в дверь позвонили, Ольга Андреевна решила поначалу, что внука будить не будет. У Василисы ключи есть, а Саша должен только вечером прийти. Но звонки повторялись и повторялись с настырным постоянством, и действовали на нервы, и вселяли уже некоторую тревогу. Вздохнув, она тихо дотронулась до Петькиного плеча, потрясла его слегка:

— Петя… Петечка, проснись… Извини, дружочек, но там в дверь так долго звонят…

— Ммм… — перевернулся на спину недовольный Петька, откинул одеяло и сполз с трудом, будто выпал с дивана; приоткрыв один глаз и шатаясь, пошлепал в прихожую, на ходу больно ударившись лбом о косяк. Вскоре Ольга Андреевна, прислушавшись старательно, уловила оттуда радостные его восклицания навстречу мужскому смешливому баску, такому знакомому и близкому до боли… А через минуту в комнату уже вбежал и Петька с радостным восклицанием:

— Бабушка! Бабушка! Ты посмотри, кто к нам пришел!

А пришел действительно совсем уж неожиданный гость. Вернее, слишком долго и безуспешно ожидаемый — первое время после гибели Олега, сына Ольги Андреевны и отца Василисы и Петечки, Стасика здесь очень ждали. Потому как, казалось бы, кому ж еще быть рядом полагалось с ними в наступившие трудные времена, как не Стасику, фактически семейному их приемышу, исполнявшему в те времена функцию постоянного охранника успешного бизнесмена Олега Барзинского. Функция эта, по правде сказать, была чисто формальной, по-настоящему Стасик никаким охранником Олегу и не был, то есть никто из них всерьез и не предполагал почему-то, что при наступившей необходимости способен он будет вот так, за здорово живешь броситься под пули и защитить своего хозяина от неминуемой гибели. Как-то так вышло, что они сами слепили из Стасика лишь некий образ надежности-могучести, устрашительный для других и визуально-успокоительный для себя. Так, например, слишком самолюбивая и перепуганная общественным мнением женщина старательно создает из никудышного, в общем, мужичонки образ идеального для себя мужа, привирая и импровизируя на ходу с рассказами о его необыкновенных личностных достоинствах и дополняя созданный ею же образ внешней сытостью-ухоженностью и «оченьприличноодетостью».

Стасика привел в дом Олег еще на заре своего бизнесменства, просто пытаясь соблюсти некий ритуал, необходимую по тем временам атрибутику нового этого явления, хотя совершенно не знал, как следует с этой самой атрибутикой правильно обращаться. Нет, теоретически-то он знал, конечно, да только не умел. И почему-то все время боялся вот-вот появления у себя по отношению к этому огромному узколобому парню некоей барской спесивости богатого к бедному, которые, судя по его наблюдениям за своими партнерами, должны были непременно и у него со временем проявиться. И они, домашние его, тоже все дружно этого боялись и изо всех сил старались доказывать Стасику хорошее к нему расположение: и за стол обедать с собой сажали, и в отпуск с собой везли, и подарки всяческие дорогие к праздникам дарили, чтобы, не дай бог, самолюбия человеческого не ущемить. В общем, как-то так получилось, что Стасик прижился в их семействе очень надолго и с комфортом и следовал везде за Олегом снисходительно-бутафорски, находя для себя в этом своеобразное удовольствие: у других охранники только и делают, что напрягаются в постоянном страхе за своего хозяина да шныряют тревожно глазами по сторонам, а он, Стасик, никогда вовсе и не напрягается, и живет себе спокойно без всяческого страха быть своим хозяином битым-обиженным по поводу нерадивого исполнения им своих профессиональных обязанностей. Поэтому и в голову ему не пришло тогда под те злополучные пули броситься. Стоял неподалеку огромным квадратным шкафом с раскинутыми в беспомощной растерянности руками и будто боевик очередной по телику смотрел: вот хозяин прошел деловито к своей машине, вот раздалась режущая слух автоматно-торопливая очередь откуда-то из чердачных окон, вот хозяин завалился на мокрый асфальт, некрасиво подогнув под себя ноги, вот папка с документами отлетела куда-то в сторону и подхватила ее тут же чья-то быстрая рука в перчатке и исчезла, будто растворилась в пространстве, вот уже бегут к ним люди со всех сторон, а он все стоит, открыв от изумления рот и раскинув свои огромные с рельефными красивыми мускулами ручищи…

Он тогда больше у них так и не появился. И на похороны не пришел. Испугался чего-то. Знал прекрасно, что никто из них не упрекнет его ни в чем, а все равно испугался. Два года с той поры пролетело…

— Боже мой, Стасик! — радостно всплеснула ручками ему навстречу Ольга Андреевна. — Здравствуй, мой мальчик, здравствуй, дорогой! Вот неожиданность какая…

— Здравствуйте, Ольга Андреевна! — расплылся в ответной улыбке Стасик, быстрым взглядом окидывая бедную обстановку комнаты и задержав его на полсекунды всего на самодельном кресле, на клетчатом стареньком пледе, накинутом на ноги Ольги Андреевны, и пошел навстречу к протянутым к нему ласково рукам, и потряс их осторожно и очень душевно, склонившись огромным своим корпусом. — Вот вы теперь, значит, где обитаете. А я ищу вас, знаете, ищу…

— А ты-то теперь где, Стасик? Расскажи, нам с Петечкой очень интересно! С работой хорошо устроился?

— Да так… — нехотя пожал плечами Стасик, усаживаясь осторожно на притащенный расторопным Петькой хлипкий кухонный стульчик. — Работаю тут, в фирме одной. Ничего, терпимо. Правда, денег мало совсем платят. И жить мне совсем негде. Вы ж помните, Ольга Андреевна, я не местный, я из области в город приехал. Когда у вас-то работал, вы мне всегда комнатку отдельную выделяли. И в квартире городской, и на даче… А сейчас вот жить совсем, совсем негде. А чтобы снимать — это ж никакой зарплаты не хватит. Я тут у одной бабы все тусовался, так она меня выгнала недавно. Интеллигентного какого-то суслика себе нашла, сволочь. В общем, на сегодняшний день все у меня хреново, конечно. А у вас как? Где Василиса? Где Алла Аркадьевна?

— Да и у нас нынче все плохо, Стасенька… — вздохнула горестно Ольга Андреевна, — сам же видишь, в каких мы жалких условиях существуем. Я инсульт перенесла, обезножела вот совсем, Васеньке пришлось сразу после школы работать пойти. А Алла Аркадьевна, она… В общем, это отдельная история, долго рассказывать…

— Да… — разочарованно протянул Стасик. — Действительно, жаль мне вас, Ольга Андреевна. Не хотелось бы вас огорчать, конечно, но что поделаешь…

— А что такое, Стасик? — испуганно округлила она глаза и подалась навстречу ему всем корпусом, вцепившись сухими ладонями в ручки своего самодельного кресла. — У тебя что, неприятности какие, да? Это как-то со смертью Олега связано?

— Ну да… Можно сказать, неприятности… Можно сказать, и связано…

Он отвел взгляд в сторону и скорбно замолчал, словно не решаясь заговорить, всем своим видом выражая будто крайнее неприятие такой вот неловкой ситуации: бывшие хозяева и так вроде в таких стесненных обстоятельствах находятся, а он пришел тут со своей проблемой… Стасик давно, еще в те благополучные времена, прекрасно изучил во всех мельчайших подробностях характер сидящей напротив него женщины и знал уже наперед, что она первой не выдержит этой горькой паузы и обязательно, просто таки обязательно потребует изложения вслух этой самой его проблемы. Так оно, впрочем, и получилось…

— Рассказывай, Стасик. Все подробно рассказывай. Ты же знаешь, я тебе всегда помогу. И Олег бы обязательно помог…

— Да, собственно, рассказывать особенно и нечего, Ольга Андреевна. Просто Олег Петрович мне должен остался…

— В каком смысле — должен? — опешила Ольга Андреевна. — Не понимаю, Стасик…

— Ну в каком, в каком! В обыкновенном. Он у меня это… Денег брал взаймы и отдать не успел…

— Олег? У тебя? Денег?! Да ты что?

— Ну да! — распрямился вдруг медленно на своем хлипком стульчике Стасик. — А что такого? Или вы считаете, что я шибко недостойный, чтобы хозяин мог у меня деньги занимать? Не тех кровей, да? В падлу ему было, да?

— Нет, Стасик, ну что ты… Я же не это имела в виду… Я не обидеть хотела… Просто…

— Ну что, что просто? — Голос Стасика вдруг резко взвился с напряженно-спокойного до капризно-недовольного, маленькие глазки сузились до резких и злых синих щелочек, узкий лоб под жесткой щеткой торчащих вверх коротких волос заходил непривычными для него бугорками. Он привстал даже чуть со стула и навис слегка над Ольгой Андреевной, пытаясь заглянуть ей в глаза поближе. — Что значит, просто? Для вас, может, пять тыщ зеленых бумажек и просто, а для меня не просто! А долги отдавать надо! Да я слышал, что он вообще огромную сумму кому-то должен остался, а вы будто отдали все, все его долги заплатили… Вот и мне отдайте! А иначе мне из вас их вытряхивать придется. Вы знаете, как сейчас долги вытряхивают? Не знаете? Так я рассказать могу…