Гала Григ - Синдром одиночества

Но против природы не попрешь. Постепенно Аля настолько привыкла к присутствию Димыча в их семье, что уже ощущала некоторое беспокойство, если они с Пашкой не появлялись несколько дней. Про Дашку и говорить нечего, та обожала шумные игры, а шуметь одной как-то не очень получалось.

Фотография…

Вполне естественным продолжением событий стало предложение Дмитрия свозить детей на море. Отказы в виде отсутствия денег не принимались, Дашка наседала, и Аля решила отступить перед натиском с двух сторон.

При встрече с подругой она поделилась сомнениями по поводу совместного отдыха. На что та отреагировала достаточно бурно:

— Засунь свои сомнения… сама знаешь куда! Нечего тут раздумывать. Мужик сам лезет в сети, а ты кочевряжишься. Все к твоим ногам. Надо брать. Где ты еще встретишь такого порядочного и заботливого обожателя? Ты ведь нигде не бываешь. Работа — дом. Дом — работа.

— Успокойся, нам с Дашей никто не нужен.

— Ага. Вам и так прекрасно — «тепло и сыро». Ну ты прямо как уж, свернулась бы клубочком и спокойно почивала бы в своем тесном мирке: я и дочка. Кстати, Аркадий хоть навещает свою Копейку? Про тебя не спрашиваю. И так знаю, что терпеть его не можешь за предательство.

— Навещает. Редко, а Дашка всегда ждет его и встречает с радостью. Поэтому и терплю. — Сама подумала: глаза бы мои его не видели. Нам так хорошо вдвоем.

* * *

Уже дома, нерешительно открыла свою шкатулку, ключ от которой по привычке бережно прятала. От кого? Раньше думала, что от Аркадия. Не хотелось признаваться, что на протяжении многих лет прятала его от себя самой. И доставала только в те редкие минуты, когда подступало отчаяние и очень хотелось, чтобы рядом был любимый человек.

— Ну, здравствуй, — она достала поблекшую фотографию, с которой на нее спокойно и серьезно смотрел Богдан. — На глаза навернулись слезы, а губы растянулись в нежной улыбке.

— Знаешь, милый, мне так тоскливо и одиноко. Нет, я не жалуюсь, — оборвала жалобные нотки, — у меня все хорошо. Я счастлива, у меня чудесная дочка. Жаль только, что рядом нет тебя.

Богдан смотрел на нее с укоризной, и она слышала его голос:

— Успокойся, малыш. Возьми себя в руки. Ты сильная. А против судьбы, как известно…. Так складываются обстоятельства.

— Не могу я так больше! — кричал внутренний голос, — не могу, понимаешь?! — Она сердито захлопнула шкатулку, резко повернула ключик.

Фотография была старая. Человеку на ней было лет тридцать, но именно таким он запомнился ей. Взрослым, мудрым, спокойным и… жестоким в своем твердом решении помириться с женой ради дочери.

Аля теперь понимала его, мирилась с его решением, но в то же время спорила с ним, что так не должно быть. Она любила его все эти годы, порой сознаваясь себе в этом, порой убеждая, что все эти фантазии — плод незавершившейся любовной истории. Так бывает, — убеждала она себя. — Просто люди не долюбили друг друга, не успели исчерпать запас чувственности и обожания.

Она так долго прятала в себе эти чувства. Они и сами словно испарились в погоне за призрачным счастьем, именуемом семейным очагом. Но сейчас в ней проснулась 20-летняя девчонка, которая грустит от разлуки с любимым, терзается и вопреки обстоятельствам мечтает о встрече с ним.

Мечты были из разряда фэнтэзи.

Вот он позвал ее, и она мчится к нему на крыльях любви. Куда? — в неизвестность. Ведь даже приблизительно не знала, где он сейчас. В такие минуты готова была бросить все: квартиру, работу… а дочь? Нет, она просто признавала за собой право подумать об этом…завтра.

Вдруг кто-то позвонил в дверь.

— Это он! Он сам не выдержал разлуки со мной и приехал!..

Но не было никакой возможности бросить все и мчаться неведомо куда за призрачным счастьем. А в дверь звонила соседка.

Аля, как неприкаянная, бродила по квартире. Даша была на дне рождения у подружки, поэтому Лита дала полную свободу своим фантазиям.

Мечтательность доводила ее до галюников: она видела Богдана сидящим в кресле, она стирала его рубашку, она варила ему кофе. Она слышала его голос. Она ощущала прикосновение его мягких ладоней — и что-то теплело внизу живота, истома охватывала все тело.

Она закрывала глаза, и слезы бессилия тихо катились из глаз: «Почему судьба так жестока ко мне? Почему столько лет эта фотография сводит меня с ума. Я теперь свободна. Быть может, и он страдает где-то в одиночестве? Так почему мы не можем быть вместе?»

Но кроме предполагаемой свободы были еще жизненные обстоятельства. Их было множество. Только думать об этом не хотелось. Она понимала их, принимала, но хотелось в голос кричать: «Я хочу к тебе!». Это желание было неизбывным. И крик жил в ней, он не отступал. Как ей докричаться до него, как объяснить, что ей без него плохо.

…Жестокая память возвращала ей события прощальной встречи. Слова застревали в горле, объяснение получалось сухим, топорным. Она просто не позволила себе сказать ему: «Возьми меня с собой. Я без тебя не смогу жить. Я буду служить тебе. Буду верной рабой твоей. Мне бы только быть рядом.»

Вместо этого молча слушала его рассказ о долге перед дочерью и принимала его решение расстаться навсегда, как единственно правильное. А в душе не утихал тот самый крик: «Мне без тебя тоска! Я хочу быть с тобой!».

Богдан был тогда прав: она постоянно стояла на цыпочках в каком-то неимоверном напряжении. Это он успел разглядеть. Только не попытался помочь ей опуститься на всю ступню. В ней жил постоянный страх сделать или сказать что-нибудь не так, проявить больше пылкости, чем ему хотелось бы при его сдержанности (а, может быть, холодности?). В течение всего разговора в горле стоял ком, слезы готовы были брызнуть каждое мгновение.

Прощание было тихим. Без объятий и поцелуев. Так распорядилась судьба.

— Будь умницей. У тебя все еще впереди. Я буду помнить о тебе. Надеюсь и ты меня не забудешь — так приятно думать, что есть где-то человек, который о тебе помнит…

— Больше, — рвется из души крик, — любит тебя!

Но крик этот только в ней, только в глазах. А глаза закрыты, чтобы не расплакаться. И все… Согревает только виноватость в его глазах.

Ей не жаль, что все это было. Жаль, что так мало были вместе. А впереди — только боль и одиночество. Еще — обреченность. Обреченность — страшное слово. Обреченность в любви — вдвойне. Она поглощает целиком. Она жжет огнем глаза и заставляет трепетать сердце.

А глаза с фотографии смотрят уже с укором: «Успокойся. Возьми себя в руки».

Шумное возвращение Даши вывело Алю из состояния прострации. Надо было жить дальше. Принимать решения. И просто жить.

Ах, это море…

Отдых на море все-таки состоялся. Дети были счастливы. Аля с Дмитрием, глядя на них, тоже. Здесь была какая-то удивительная атмосфера, располагающая к хорошему настроению. Пляж. Море. Солнце. Горячий песок. Полное безделье. А еще — нега, разливающаяся по всему телу.

Время бежало быстро. Жили в соседних номерах. Вместе на завтрак. Вместе на море. Вместе на вечерние прогулки по морскому берегу. Аля уже привыкла к присутствию Дмитрия, Дашка по-прежнему верховодила во всех детских проказах.

После короткого теплого дождика воздух наполнился особенной аурой, располагающей к беседе. Дмитрий рассказывал Але о своей работе. Раньше она и предполагать не могла, что ей будет интересно слушать истории из практики зубного техника. Как оказалось, Дима работал в клинике, занимающейся протезированием зубов.

Аля от души смеялась, слушая, как одна дамочка подняла его ночью и то умоляла, то требовала немедленно ехать в клинику. У нее вылетел и сломался протез, когда она смачно расхохоталась в присутствии своего кавалера.

Пришлось внять ее мольбам, ведь она утверждала, что это для нее вопрос жизни и смерти.

Подобных историй в запасе у Дмитрия было немало. Оказывается, протезирование — достаточно увлекательное занятие, если им занимаются такие весельчаки, каким был Пашкин дедушка.

До отъезда оставалось буквально пару дней, когда случилось событие, заставившее всех поволноваться. После обеда взрослые сидели на террасе, а дети по обыкновению играли на спортплощадке.

— Там… там Пашка! — закричала запыхавшаяся Даша, — он… он лежит и молчит. — И заревела белугой, увлекая за собой мать.

Паша лежал рядом с фонарем, и хрипы вырывались из его груди. Аля, еще не совсем понимая, что произошло, быстро сообразила, что надо делать.

— Палку, ложку! Да что угодно, только быстро!

Дмитрий метался в поисках нужного предмета, а Дашка уже тащила сломанную где-то ветку.

Действовать надо было стремительно. Аля уверенным движением запрокинула мальчику голову назад, пальцами вытащила запавший язык, перекрывающий дыхание ребенка. И, не имея под рукой никакого предмета, вставила между его зубами свой палец.

Дмитрий наконец отломал часть ветки и трясущимися руками протягивал его Але. Она оттолкнула его. Наклонилась над Пашей, сделала глубокий вдох и, зажав пальцами его нос, одновременно вдула ему через рот воздух. После нескольких таких подходов она с облегчением заметила, что посиневшие было губы мальчика постепенно приобретали естественный оттенок.

Она жестом потребовала всех отойти подальше, чтобы обеспечить свободный доступ воздуха начинающему самостоятельно дышать ребенку. Испуганный Дмитрий подхватил внука и бегом помчался в медпункт, забыв поблагодарить Алю. Она медленно последовала за ним. Следом тащилась перепуганная Даша.

В медпункте врач осмотрела все еще бледного, но уже свободно дышащего ребенка и констатировала, что опасности для жизни и здоровья нет. Но надо оставить его под наблюдением хотя бы до вечера. Выслушав рассказ Али, она похвалила ее, сделав предположение, что ребенка, вероятнее всего, ударило током. Рассказ заикающейся до сих пор Даши подтвердил предположения доктора. Тут же была вызвана бригада электриков. Действительно, столб с фонарем оказался под напряжением.

Происшествие настолько взволновало всех, что врач уговорила их принять успокоительное и посидеть в приемной. Аля обняла дочку, прижала к себе и теперь только обратила внимание на свой посиневший палец. Дмитрий с благодарностью смотрел на нее.

— Ты спасла Пашу. Спасибо. А я совсем растерялся.

— Это естественно, ведь это твой внук.

Пашка совсем оправился. Стал проситься к дедушке. Врач, выглянув в коридор, пригласила Дмитрия войти:

— А я думала, что это Ваш сын. Забирайте разбойника. Хорошо, что все обошлось. У Вас смелая и решительная жена. Если бы не ее находчивость, все могло закончиться трагичнее.

Возвращаясь из медпункта, они все поглядывали на Пашу, еще бледного, но уже вполне оправившегося. Даша подробно описывала, как все случилось. Они просто играли с Пашей в догонялки. Он схватился за фонарь и вдруг упал.

— В рубашке родился, — Аля погладила мальчика по голове.

— Если бы не вы с Дашей, и рубашка бы не помогла, — с благодарностью ответил Дмитрий.

Все постепенно успокаивались. За ужином Аркадий предложил распить бутылку шампанского. Повод был достаточно веский — чудесное спасение внука. Детей порадовали мороженым. Все были счастливы.

Как обычно, уложив детей спать, они вышли на террасу. Дмитрий в порыве благодарности взял в руки ладонь Литы. И ей почему- то не захотелось отдернуть ее. Пережитой стресс требовал разрядки. А теплый вечер и выпитое шампанское расслабляли.

Почувствовав ответное тепло Али, Дмитрий, соблюдавший дистанцию, безмолвно установленную ею, осмелел. Рука его легла на плечо женщины. Он привлек ее к себе, уже испытывая не столько благодарность, сколько давно сдерживаемое влечение.

Она внутренне напряглась. Однако первое желание резко осадить его почему-то сменилось странным желанием прильнуть к его плечу.

Эти двое истосковались по теплу, по любви и взаимности. В них каждая клеточка была пронизана естественным желанием близости, долгие годы сдерживаемом жизненными обстоятельствами.

Трепетные губы Али жадно впитывали жаркий поцелуй требовательных губ Дмитрия. Их тела слились в едином порыве обладания. Сердца бились сумасшедшим набатом. Руки Дмитрия ласкали ее плечи, уже опускались к бедрам, уже гладили разгоряченную кожу оголенной ноги.

— Не надо… — едва слышно прошептала она.

Он отпрянул, словно испугавшись этого шепота. Но тут же горячим поцелуем заставил ее замолчать. Страстно целовал ее плечи, полуобнаженную грудь. Сопротивляться этому натиску не было сил. Тело ее жаждало мужских объятий, и она уже вся была в его власти…