Гала Григ - Синдром одиночества

Утомленные жарой, Марк с друзьями решили отдохнуть в лесу, прихватив с собой подружек. Парень, к слову сказать, был не слишком разборчив в своих привязанностях. Бысто увлекался, так же быстро разочаровывался и без сожаленя расставался с прелестницами, роем кружившими вокруг него.

Это был смуглый красавец-молдаванин, невысокого роста, но крепко сложенный. Его выразительные черты лица, бездонный омут черных глаз и обаятельная улыбка, сгубили немало девичьих сердец. Не была исключением и Ляля, безумно влюбленная в Марка еще со школьной скамьи. Тогда он еще не осознавал всей прелести своих чар на девчонок и очень дорожил дружбой с Алей. Но дорожил именно дружбой.

В ней он никогда не видел девушку. С ней было весело, просто, легко. Несмотря на очень даже привлекательноую внешность, общительность и умение нравиться практически всем праням, она для них почему-то оставалась только другом. Все они не решались переступить границу дружеских взаимоотношейний.

Что было тому причиной? Ее ли излишняя коммуникабельность, ее чуть ли не панибратство со всеми окружающими. Быть может, причина крылась в ее внутренней холодности, эгоистичности и и супер-уверенности в своей неотразимости? Как бы то ни было, но она была одинока, ни в ком не пробуждая пылких страстей и чувственных излияний.

Любовь, которую она испытывала к Марку, была, увы, безответной. А ведь на самом деле это были родственные души. Оба очень любили и высоко ценили себя. Эгоизм — главенствующая черта их характера. Оба были красивы внешне, но души, по всей видимости, были черствы. Впрочем, нет. Душа Али, как и душа всякой женщины, была ранима, склонна к самопожертвованию, уязвима и обладала способностью любить.

Компания подобралась веселая, шумная. Музыка, шашлыки. Купание в лесном озере. Истома летнего дня. Загорелые молодые тела. Все дышало потребностью любить и неудержимой страстью.

Марк был как-то по-особенному внимателен к Але. Сегодня он вдруг увидел ее по-другому. Наконец-то разглядел влюбленность ее глаз, томление ее зовущих губ и призывные нотки в голосе. Это была другая Ляля, обворожительная, зовущая, обещающая.

Отдых в лесу подходил к завершению. Уже собирали пустые бутылки, кульки, бумажки. Уже сжигали мусор в затухающем костре. Уже опускались томные сумерки. Лес становился таинственнее, в нем запахло грустью. Нехотя стали разбредаться по машинам. Шутки звучали вяло, голоса — приглушеннее.

— Поедешь со мной?

Алька вздрогнула от тихого вопроса. Ее поразил тон, с каким были произнесены эти простые слова. Марк смотрел на нее взглядом, который сказал ей больше, чем слова.

Разве могла она, обычно шумная, смеющаяся, ответить обычное: конечно?!

Тихо, чтобы никто не услышал, она спросила:

— Ты хочешь этого?

— Да.

Больше не надо было слов. Говорили их глаза и движения, в которых чувствовалось только желаение быть вдвоем. И только вдвоем.

Ехали молча. Он пропустил вперед машины друзей, поотстал от них и, не выезжая из леса, притормозил.

— Зачем? — вопрос девушки прозвучал нелепо.

Марк привлек ее к себе. Они слились в жарком поцелуе. Ночь обступила их со всех сторон. Лес вдруг заскрипел, застонал от внезапно налетевшего ветра. Деревья затрепетали под его сильными порывами. Крупные капли дождя застучали по крыше машины. Дождь полился, словно из ведра. Дорогу моментально размыло. Ехать по лесной дороге было невозможно. Они были обречены…

Несмелые утренние лучи пробивались сквозь густую крону деревьев. Аля с нежностью и обожанием смотрела на все еще спавшего Марика. Как же хорош он был в этот утренний час. Нежный румянец проступал сквозь смуглую кожу. Веки, обрамленные почти девичьими ресницами, подрагивали. Он улыбался во сне милой детской улыбкой. Что-то снилось ему?

— Он видит во сне меня, — думала Аля. — Он тоже любит меня.

Веки Марка дрогнули, улыбка исчезла. Он открыл глаза, равнодушно посмотрел на девушку и решительно сказал:

— Ну что, поехали?

Громко взревел мотор. Машина, возмущаясь, фыркая и взбрыкивая, как норовистая лошадь, рванула. С трудом выбралась на твердую почву, затем — на асфальт.

Марк резко затормозил у дома Али. Девушка нежно взглянула на него. А он, громко зевнув, холодно чмокнул ее в щечку:

— Пока…

Аля молча вышла из машины. Сердце готово было разорваться от боли. Хотелось выть, кричать от обиды, безысходности и понимания того, что все хорошее уже прошло…

Сейчас еще не время

На раскалившейся от усердия электроплитке, потрескивая и издавая дурманящий запах, возмущалась картошка. Аля суетливо сновала из крохотного коридорчика, заменявшего кухню, в небольшую, но уютную комнату. Скоро должен прийти Аркадий, а ведь еще чайник надо поставить, плитка только с одной конфоркой.

— У порядочных людей нормальные газовые плиты, а у нас — недоразумение какое-то. Когда же придет настоящий день? — вслух закончила свои невеселые мысли молодая хозяюшка. Однако, подняв артистически глаза в потолок, она все же улыбнулась.

Из коридора запахло горелым. Алька поспешно выскочила в микрокухню, схватила сковородку, обожглась и, чертыхнувшись, бросилась в комнату за полотенцем. Сковородка еще шкворчала у нее в руках, когда вошел сияющий Аркадий.

— Аленький, а у меня радость!

Он забрал из ее рук сковородку и пошел в комнату, оглядываясь, куда бы ее поставить. Аля поспешно подставила первую попавшуюся книгу. К ее несчастью это был Булгаков.

— Да ты что! — Аркадий осторожно отодвинул книгу и бухнул горячую сковородку прямо на стол — держать ее было уже горячо. Алька только ахнула: тоненькая клеенка тут же сморщилась. Подняв сковородку, оба увидели на ней безобразную дыру.

— Вот уж действительно радость, — воскликнула Аля и глаза ее наполнились слезами. — Всего ничего, так ты и это испортил.

Аркадий виновато уставился на нее своими добрыми глазами и не знал, что делать. Потом выдавил:

— Подумаешь, клеенка… Ну не реви. Новую купим.

— На какие это шиши?!

— Так ведь я сегодня зарплату получил, — обрадованно сообщил он.

У Альки моментально высохли глазки, и она деловито добавила:

— И нормальную плитку. Да, Арик, нам просто необходима нормальная плитка? — Она прильнула к мужу и просительно заглянула ему в глаза.

Тот вдруг сник и пошел ставить чайник. Оба проголодались, поэтому слегка подгоревшая картошка, показалась им мировой.

— А что у тебя за радость? — вдруг вспомнила Аля.

— Да так, ничего, — нехотя произнес муж.

— Опять секреты? — настаивала она, собираясь надуть губки. Поэтому Аркадий решился.

— Я купил всего Уэлса… Товарищ уезжал. Ну я и решил взять, деньги как раз были… Дешево совсем, — оправдывался он, а сам думал: "Ну сейчас начнется!"

Но молодая жена только с укором посмотрела на него:

— А кушать-то что будем, Уэлс? — и пошла мыть посуду.

* * *

Поздно вечером, уже лежа в постели, он все спрашивал ее:

Ты не сердишься на меня, Аленький? Понимаешь, я думал…

— Да не сержусь я, успокоила она его. — Как-нибудь проживем и на оставшиеся. У меня скоро стипендия.

Они помолчали, потом Аля шепотом спросила:

— Арик, ты не спишь?

— Нет, а что?

— Я хочу тебе что-то рассказать.

— Ну?

— Ну, ну! Вот и живи в неведении со своими нуками.

— Не сердись, кроха. Я не хотел тебя обидеть. Так что же?

— Арик, у нас будет ребенок, — чуть слышно произнесла она.

— Что?

— Ребенок. Ты что не рад? — и тут же обиженно отвернулась. А он молчал.

— Что ты молчишь? Скажи что-нибудь, — обиженно прошептала она.

— Ты уверена?

— Конечно! Тест показал. Да я и у врача уже была, — радостно выдохнула Аля.

Аркадий вздохнул:

— Аэлита, — начал он, и она затаила дыхание, ведь полным именем Арик называл ее только в исключительных ситуациях. — Я рад, но… Дело в том, что… Как бы тебе объяснить? Это так не вовремя…

Она уже плакала, уткнувшись в подушку. Рыдания становились все громче, а он успокаивал:

— Не надо, моя хорошая. Хозяйка может услышать. Что она подумает. Не плачь. Я тоже хотел бы, чтоб у нас появился малыш. Но ведь у меня экзамены летом. Придется брать отпуск. Денег и так не хватает… А с ним знаешь, сколько расходов — коляска, памперсы, чепчики, кофточки, слюнявчики… Не плачь. Ты ведь и сама понимаешь, что сейчас еще рано… Вот года через два — тогда другое дело. Я уже буду работать по профессии, да и тебе закончить учебу надо. Ведь так, милая?

Аля молчала. Слезы текли по щекам, плечи вздрагивали. Было обидно — и от непрошенных слез, и от того, что он не обрадовался, а испугался.

"Живут же как-то другие, — думала она, — и тоже учатся. И ничего. Тем более, что он — заочник. Да и родители помогли бы.

— Арик, а может все-таки?..

— Но ты же видишь, Аль, нам и без того вечно не хватает денег. Еле концы с концами сводим. Зачем, чтобы у него был недостаток в чем-то. Ведь у нас впереди целая жизнь…

Так они и уснули — Аля в слезах, а Аркадий, ругая себя, что поздно взялся за ум. Ведь давно мог бы закончить учебу, тогда не пришлось бы расстраивать жену. Да и самому муторно…

* * *

Аля стыдливо стояла в сторонке. А женщины в очереди говорили каждая о своем. Слушали друг дружку внимательно и сочувственно покачивали головами. Одна из них, худая и бледная, выглядела старше других. Ей было около тридцати. Она подняла печальные глаза на Лялю и тихо спросила:

— А у тебя что, милая?

— Я… Мне… Да вот ребенок… не вовремя, — запинаясь проговорила она и лицо ее запылало. Щеки горели от стыда и обиды.

— Ох, смотри, наплачешься, когда вовремя-то будет.

Дымова, — будто сквозь сон услышала Аля свою фамилию. Растеряно и со страхом посмотрела на дверь. Медсестра еще раз назвала ее. Але было очень страшно. Она с мольбой взглянула на бледную женщину. И взгляд этот кричал: "Остановите меня! Я не хочу туда!.." Но та только укоризненно посмотрела на Альку и горестно покачала головой.

— Рожала уже? — сухо спросила врач. Аля вся сжалась. Строгие глаза этой женщины наводили на нее ужас.

— Нет. А что?

— Хорошо подумала? Ведь без детей можешь остаться, — устало произнесла врач. — Первый-то опасно… Плохо может закончиться. — Больше ей говорить не хотелось. Таких вот, молодых, глупых никогда не остановишь, хоть битый час уговаривай. Потом бегают, плачут, детей хотят.

Аля молчала. Ей нечего было сказать да и боязно. Утешала себя тем, что случаи такие единичны. У нее все будет хорошо.

Потом все происходило как будто и не с ней. Шприцы, какие-то странные инструменты. Ласковые глаза медсестры и строгие — врача. Из глаз лились слезы. Больно было от сознания, что она никогда не увидит ЭТОГО ребенка.

— Близнецов в роду не было? — донесся откуда-то издалека уже мягкий голос врача.

— Нет.

— А у мужа?

— Не знаю.

— У вас была бы двойня.

Аля вдруг ясно, как наяву, увидела две светлые головки, глядевшие на нее большими глазами Аркадия. Но потом вдруг взгляд этих глазенок стал умоляющим, даже требовательным… Поздно — вдруг поняла она и полетела в бездну, со всех сторон которой слышалось страшное слово: "Пожалеешь, пожалеешь, пожалеешь…"

* * *

Вот и все. Оборвалась жизнь крохотных существ. Их мольбу о пощаде никто не услышал. А ведь они так кричали, так умолялм, они требовали…

Не каждый может убить муху, задавить паука. Но треть человечества хоть раз в жизни бывает причастна к убийству человека. Это, в первую очередь, отец ребенка, испугавшийся ответственности или же опутанный сетью мнимых или реальных обстоятельств, перед которыми он спасовал.

Это мать неродившегося малыша, чаще всего переполняемая желанием произвести на свет плод любви, но движимая еще более страстным желанием — не огорчить любимого. Ведь она несет в себе изначальное представление о том, что любовь — это стремление служить обожаемому человеку. То есть — творить добро. И, стремясь творить это добро, она, увы, совершает величайшее в мире зло — детоубийство.

И, наконец, это врач, выполняющий свою работу, но забывший главную заповедь Божью "Не убий" и суть клятвы Гиппократа — "Не навреди".

Вот они, преступники, вершащие самосуд над зародившейся человеческой жизнью. Кто же из них ответит за содеянное? Чаще всего — несостоявшаяся мать. Это ей лить слезы, ей всю жизнь вспоминать умоляющие глаза, ей замаливать грехи. При всем этом она никогда не вспомнит о перенесенном унижении, о физической боли. Помнится, только боль утраты, помнятся мечты о златокудрой крохе, протягивающей к ней пухлые розовые ручонки…