Будто другой человек. Совершенно. Будто он снял не только линзы. Взгляд иной. Он больше не был неопсиходеликой. Отнюдь.

Совсем.

Скользя взглядом по моему лицу, улыбнулся. Просто. Свободно. И преобразился. Стал просто завораживающим в совершенстве черт лица, несмотря на лукавый блеск темно-зеленых глаз, отражающий, что мысль, промелькнувшая в его голове оформилась в рамки иронии. И став от этого только более завораживающим.

— Скажи вслух, — невольно улыбнулась в ответ.

— Ты сохраняешь эффект жирного кота, даже когда мир для меня уродлив. — Рассмеялся.

Негромко. Мягко. Рассыпчато. Бархатом, нежащим слух.

Душу.

Сердце.

Большими пальцами оглаживая мои скулы, кончиками остальных ведя от висков к линии волос, зарываясь в них.

Отчего внутри больно. Так бывает, когда выходишь из темницы на солнце и щуришься на единственный и мощный источник света. Так больно глазам, но сил нет отвести взгляд от него. Потому что так долго был в темноте. Я снова не чувствовала слез, прочертивших дорожки по щекам, улыбаясь, глядя на него. Нерешительно прикасаясь к его лицу. Несмело. Подушечками пальцев по его скуле, чтобы ощутить, что он реален, что он не плод моего больного воображения, не галлюцинация изнасилованной в край нервной системы, что он здесь. Рядом. Он действительно существует. И тепло его кожи под онемевшими кончиками пальцев мешало ощутить в полной мере истинную красоту, идущую изнутри ее обладателя. Есть от природы красивые люди и он был из их числа. А есть такие, у которых в их сути такое богатство, что это освещает изнутри, насыщает черты силой внутреннего пламени. Ровного и спокойного, знающего границы. Оттого и самого восхитительного.

— Холодные руки. — Рельефный бархат негромкого голоса пробрал до мурашек на руках. До онемения в теле. Слабости в мыслях, остатках души и за грудиной.

Стирая пальцами дорожки слез с моего лица, прикрыл глаза, скрывая за сенью темных ресниц изумрудное, такое отогревающее пламя. Повел подбородком, прижимаясь щекой к моей онемевшей ладони. Согревая. Отогревая после стужи непрекращающегося кошмара. Закончившегося с его появлением.

— Мне тепло. — Честно прошептала я. — Просто тело еще не осознало. — Придвинулась к губам, дрогнувшим в улыбке, — поможешь?

— Безусловно. — Снова щемящий душу поцелуй. Щемящий пониманием, что он принял все. Всю. И потому он будет рядом.

До конца. И за его пределами.

Пальцы сбрасывают лямки моего топа, сдвигают его вниз по коже. Немного отстраняется, склоняет голову и греет дыханием губы. Высвобождаю руки, чтобы обвить его плечи. Придвигаясь к губам, касаясь их языком, ощущая, терпкость, силу и нажим, когда спустя секунду подается вперед и целует. Сильно, глубоко, алчно, единовременно поджигая нутро, осознание мощи, силы не только физической. Это проникает через поры моей кожи, впитывается и мчит по венам, поджигает их, оседает внизу живота, посылая в ноги ватную слабость. Вздрагиваю, когда с небольшим сопротивлением он ведет ткань топа через мои бедра и по ногам, а пальцы расстегивают пуговицу джинсовых шорт. Ширинку. Тянут их вниз. Рукой мне за пояс и краткое движение на себя, чтобы шагнула ближе к нему, переступая снятую одежду. Подхват за талию. Обвиваю ногами его бедра. Губы к губам, языком по языку, мысли вразлет, сердце в набат.

Его шаг в сторону. Рукой ведет по стеклянной стенке душа, вслепую находя границу, чтобы я ее не задела. Прижимает к холодной стене. Собой тоже. Поцелуй еще глубже, до посылая дрожь внутрь, чувство немеющей дрожащей слабости в солнечное сплетение. Язык с нажимом по языку. Горячий свинец в сосудах и во мне, взрыв в темноте разума в ответ на каждое движение его губ и языка, все множащих чувство покалывания под кожей. И опускает меня на мраморную прохладу скамейки у стены.

Отстраняется, становясь на одно колено. Лукая полуулыбка, взгляд из-под ресниц, мягкий свет диодов подсветки на потолке напитывает теменью зелень глаз. Она все равно в нем глубиться, но теперь иная. Будоражащая и пленящая всполохами желания. Включает воду, регулирует на подачу через шланг. Смотрит, как капли из лейки разбиваются о серый камень пола и свободной рукой сжимает мою щиколотку. Чтобы медленно положить мою ногу себе на плечо.

Откручивает шланг от лейки.

И я задыхаюсь, догадываясь и понимая, но не веря.

Струю из шланга на пробу берет на палец левой руки. Регулирует силу и температуру. Результатом доволен. Снова взгляд мне в глаза. В неверии отрицательно веду головой.

Усмехается, поворачивает голову и целует голень одновременно касаясь пальцами внутренней стороны бедра. По намокшей ткани. Сдвигая ее. Направляя воду и внимательно наблюдая за реакцией.

С губ его имя. Голова откидывается от ощущения несильного нажима на самую чувствительную точку. От температуры. Именно такие, какие нужно. Чтобы мгновенно отозвалась. Подается вперед, а рука будто фиксирована в недвижимом положении. Зубы по краю кружева лифа, с нажимом. Подцепляют ткань, откибают, чтобы пройтись горячим языком по коже. И жар по все мощнее венам и внутри все сжалось, напитываясь эхом пожара, все больше и быстрее распространяющегося в теле, от ощущения беспрерывного нажима разносящего по телу огонь волнами. Потока воды и его языка. Повела свободной ногой, той, что не на его плече — блок его коленом. Ноги не свести. Вообще. Отстранился, чтобы видеть мое лицо.

Нарастало. Сильнее, когда он изменил угол. Нарастало очень быстро. Дыхание ускорилось, кислорода мало, он сжигался в огне крови и в изумрудном пламени глаз, в полуприкусе нижней губы и приподнятых уголках губ. Вцепилась в скамью, выгибаясь, упираясь лопатками о стену. Пальцы свело судорогой, мышцы до предела напряглись, но сдвинуть ноги, вообще не сдвинуть…

— Адриан… я сейчас…

— Да.

Бархат утяжелен невыразимым по силе желанием. Его голос преображун. Как и он сам. Огнем, жаждой, невыразимо насыщен эротикой, абсолютным желанием обладать. Это стало последней каплей. На разрыв.

Оргазм захлестнул мощно, и я бы сказала, был несравненным по силе, если бы…

Если бы он не отбросив шланг, не прильнул между ног губами. Языком.

Не просто накрыло.

Разъебало.

К чертям.

Он удерживал оргазм, когда я билась. Пыталась инстинктивно сжать ноги, чтобы немного ослабить, но он не давал. Удлинял и напитывал сокрушающей силой, не позволяя спадать мощи до того самого предела, когда тело абсолютно бесконтрольно бьется под полной утерей реальности, под закоротившим разумом, который безжалостно и неукротимо разносит от невыносимости наслаждения.

Невыносимости.

За пределом человеческих возможностей.

Он держал меня в этом состоянии, пока спазмированное горло не выдало задушенный вскрик, выказывая этим, что меня накрыло настолько, что еще немного и я кану в небытие. Я отъеду, потому что просто не могу этого выносить.

Только тогда отстранился. По телу остаточные электрические разряды вразнобой скручивающие мышцы. Не справляясь с дыханием, с разрушением внутри, почти повалилась на бок. Подхватил.

Снова на руках до кровати. Мокрую одежду снял с моего и своего тела. Я пыталась справиться с собой, с телом, непослушным и тяжелым, еще не воскресшим от удара оргазма. Пыталась. Когда хотела прижаться, скользнуть руками по нему до паха, до эрекции. Но он не позволил. Лег рядом на бок укрыл. Обнял.

Я смотрела в улыбающиеся, удовлетворенные глаза, пытаясь осознать и принять факт того, что он хотел этого. Именно этого. Ему не секс был нужен, он хотел видеть меня вдребезги из-за того, что он для меня делает. Как это делает. Это осознание, формировало внутри такую отдачу, что попроси он сейчас что угодно, абсолютно все, наплевала бы на ватную слабость, на онемение, на все. Чтобы дать соразмерный ответ, хотя бы попытаться соразмерный. Но ему этого не нужно, он получил именно то, что хотел.

Млела.

Я млела от такого отношения. Растекалась в его руках. Язык жгло от слов, важных и нужных, но я гасила это в поцелуях. Сорванных, потому что не хватало дыхания, не хватало внутри силы, чтобы показать как для меня важен, просто бесценен такой его жест и я действительно хочу отплатить ему равно. Хотела за ним, перед ним, для него. Как угодно, но не отдаляясь. Больше не боясь. Чувствовать его прикосновения. Ощущать этот взгляд. Сейчас. И навсегда.

— Тише, — удержал меня, когда попыталась прижаться и перевернуться, чтобы оказаться сверху. — Не надо, правда. У нас много времени впереди, — у его голоса глубокий тембр, но эмоциональной окраски нет, однако, из-за объема переходящей тональности, он завораживал, а сейчас, когда в нем чувствовалось мягкое тепло, это было просто невозможно, невыносимо пленяюще. До перехвата дыхания. — Тише. И дыши.

Снова слезы по щекам, а он прижал мою плачущую голову к своему плечу, касаясь виска губами. Зарываясь пальцами в волосы. Придвигая к себе теснее. Прижимая до максимума.

Тьма окутала, пропитала.

Согрела.

Глава 8

Проснулась, когда он поднялся с постели. Сам, без будильника. За окном еще темнота, но уже тронутая хрупким рассветом. Остановился возле кровати, пока я садилась, прижимая к себе простынь.

— Жирный кот сохранился? — сонно усмехнулась, глядя на него.

— Еще жирнее стал. — Улыбнулся в ответ, присаживаясь на край и разглядывая мое лицо. — Ложись, еще рано.

Откинулась спиной на подушки, ведя головой по спинке кровати.

— Эти перемещения… — неуверенно начала я, глядя на него, — они будут постоянно?

— Пятьдесят четыре дня. — Отрицательно качнул головой. — Если выдержишь прежний ритм и динамику, то сорок семь.

— Выдержу. — Кивнула, уверенно глядя в его глаза

— Я не сомневаюсь, но и…

— Выдержу, Адриан. Я выдержу.

— Хорошо. Значит сорок семь. — Вдохнул и встал с кровати, красиво потягиваясь. — Рыжков через несколько минут подъедет. Прекрати над ним издеваться, он уже успокоительные начал принимать.

Успокоительные? Надо же проверить их эффект!

— Я серьезно. — Твердо глядя мне в глаза произнес он, замораживая все внутри. Выдержал паузу и повел уголком губ, — шучу. Продолжай, мне нравится. Выспись, усталая тормозишь часто. Лучше немного поспать, зато плодотворно поработать.

— Вот чья бы корова с этими поспать… — зевнула, глядя как он направился в душ. — Адриан?

— М? — в раковине зажурчала вода.

— А потом куда? После сорока семи дней?

— Домой. В Москву. И оттуда периодически с контролем выезжать. Но в основном там.

Москаль, значит. Ну и хрен с ним, у каждого свои минусы.

Пока царь-батюшка купал телеса свои невъебенные я отрубилась, а когда снова проснулась, то его уже не было.

Позавтракала под мирное посапывание Димы перед плазмой. Пнула его в голень и позвала работать. Сегодня он делал это плохо. Инфу доставал, но с заметным торможением, чем сильно раздражал. Пару раз на него рявкнула, он обиделся и ушел на кухню, сказав, что притащится, когда ему перешлют требуемые мной данные.

Я злилась все сильнее, потому что у меня из-за него темп терялся и когда он снова возник на пороге, жуя огурец и неся мне свой телефона, я не сдержалась. Потому что я слышала, когда именно у него на телефоне сработало оповещение и можно было уже тридцать три раза дойти до меня.

Повернулась к нему лицом, когда он почти до меня дошел. Пс, парень, не хочешь немного экшена?

— Нравятся огуречики? — Хотела сказать это вежливо, но получилось ехидно. Дима настороженно смотрел на мое улыбающееся лицо, — ну, хорошечно. Возьми за щеку плотнее и грызи, грызи, мой тамагочи! — Умиленно покивала я и когда Дима мрачно на меня посмотрел, злобно вырвала у него телефон и рявкнула, — але! Давай работай! И своих мышей заставляй! Тут как в макдаке — всем похуй на твое высшее образование и аристократическое происхождение, батрачь, скотина крепостная! Огуречики он жует и еле двигается, гляньте-ка! Наверное, потому что, не в ту дырку ты себе огуречики пихаешь!

Рыжков побагровел, но смолчал все же, развернувшись на пятках, гневно топая, ушел из комнаты.

Злость мешала соображать нормально и погрузиться в работу полностью. Нужен перекур, надо чего-нибудь сожрать. Дима поймал швырнутый в него телефон, полностью меня игнорируя, и, наливая себе воды из бутылки на тумбе рядом с холодильником, принялся рыться в мобильном с видом, что меня вообще не существует. Опять молча. Да, блядь! Ну, сколько можно меня терпеть?! Что у него там за колеса такие волшебные, как будто транквилизаторы через клизму в дозе для слонов загоняет себе по утрам, а не просто на успокоительных сидит!

Рассвирепела еще больше. Сильным рывком открыла дверцу холодильника, а Рыжков, роясь в телефоне охнув, в этот же момент резко нагнулся, чтобы вытащить из ступни пропущенной уборщицей осколок.